Эвкалипт - Мюррей Бейл

Саклер бросился на балкон: птичка как сквозь землю провалилась. Саклер кубарем скатился вниз по лестнице и забегал по улице туда-сюда: прищурившись, всматривался в сточные канавы да заглядывал под машины и в тесные палисаднички — в этой части Сиднея их бетонируют, а после загромождают старыми мотоциклами.

В течение последующих нескольких дней Саклер ходил по улицам, стучался в двери, искал во всех мало-мальски подходящих местах. Оставил объявление в витрине засиженной мухами кулинарии, где обычно покупал сигареты. Спустя неделю заводчик уже спрашивал себя, а знает ли он вообще хоть что-нибудь о привычках канарейки. Он начал понемногу смиряться с потерей. Может, птичку кошка сцапала…

Незнакомец зевнул. Ну и широченная же пасть, непроизвольно отметила про себя Эллен. А ведь он, чего доброго, так и уснет здесь, у ее ног. Девушка потянулась было взъерошить ему волосы, однако в последний момент удержалась. А рассказчик между тем продолжал скорбную повесть о заводчике канареек.

Однажды в пятницу вечером мистер Клем Саклер шел домой от Кингз-Кросс. Было темно. Неподалеку от его улицы в рядах одноэтажных домов горел свет: люди сидели за столами либо расхаживали по комнатам. Одно из окон частично загораживали ветви дерева. Сперва Саклеру подумалось было, что мимо стремительно пронесся крылан — в Восточном Сиднее и в Дарлингхёрсте их видимо-невидимо; но нет, это в белой комнатке что-то мелькнуло. За пианино сидела женщина; она заиграла — и блик запорхал снова, стремительно закружился по гостиной в лад музыке, а потом плавно спикировал на плечо к женщине. Саклер шагнул к окну. Он глазам своим не верил.

Женщина встала, повернулась спиной. Тонкая талия, стянутые в пучок волосы. Женщина вышла из комнаты — да-да, с потерявшейся канарейкой на плече.

Саклер направился прямиком к парадной двери и собирался уже позвонить.

Блестел отполированный медный колокольчик. Коврик под дверью был того же песочного оттенка, что и брови заводчика. В двух громадных кадках цвели камелии. На окнах висели опрятные занавесочки.

Под колокольчиком — табличка: «ХЕЙДИ КЕРШНЕР, УРОКИ ФОРТЕПИАНО».

На следующее утро Саклер возвратился. Еще за несколько домов он услышал звуки фортепиано. Казалось, музыкантша играет, не умолкая. Саклер поглядел в окно: женщина сидела рядом с учеником, указывая в ноты и наглядно демонстрируя, что не так. На глазах у хозяина серая канарейка слетела к ней на плечо.

Саклер ушел. Необходимо было все как следует обдумать. Ему стукнуло сорок восемь.

Всякий раз, как он возвращался к тому дому, его птичка сидела у пианистки на плече. Наконец он позвонил в дверь. В костюме только-только из химчистки, при галстуке — все, как полагается. И в тот же день он уже сидел рядом с мисс Кершнер и постигал азы фортепианной игры.

А узнала ли его серая канарейка? Птичка упорно льнула к мисс Кершнер, а на бывшего хозяина поглядывала просто-таки неприязненно! Канарейки обожают всевозможные музыкальные ритмы, объясняла ему пианистка — это ему-то, общепризнанному эксперту по канарейкам! Канарейкам даже Бах по душе, улыбалась она. Она заиграла начало фуги, и на глазах у Саклера его птичка принялась носиться по комнате, а затем вновь вернулась на плечо к мисс Кершнер.

Очень скоро Саклеру полюбились ее характерный акцент и ее серьезное отношение ко всему, имеющему отношение к музыке; когда на пианистку нежданно-негаданно накатывала детская веселость, он себя не помнил от изумления.

Спустя два месяца уроков фортепианной игры птичка наконец-то опустилась к нему на плечо. К тому времени Саклер уже овладел гаммами и с потрясающей неуклюжестью осваивал простейшие мелодии. Наставница его отличалась безграничным терпением.

По-прежнему полуодетая, Эллен блаженно задремывала. Оно всегда так бывало — ежели сидишь под деревом да слушаешь рассказы. Девушка сознавала, что улыбается.

— В ту пору, — продолжал между тем незнакомец, — заводчик канареек едва ли не всякий день имел возможность любоваться безупречной белизной рук и плеч мисс Кершнер. — Он словно ненароком взялся за локоток Эллен. — За всю свою жизнь Саклер не видывал такой кожи — такой гладкой и нежной, что руки пианистки сливались с клавишами слоновой кости. Он просто глаз не мог оторвать от ее обнаженных рук. Чуть прикусишь зубами, — молодой человек откашлялся, — и след на всю жизнь останется.

— Я слушаю, — отозвалась Эллен.

— Теперь канарейка садилась то на его плечо, то на ее. Мисс Кершнер пыталась подучить пташку пощипать ученика за ухо. Пора было решаться. Теперь после уроков хозяйка подавала на стол крохотные медовые пирожные на синих блюдечках и расспрашивала гостя о здоровье. Порою она надевала вышитую блузку с воротничком-стойкой или какую-нибудь особенную брошку — и спрашивала, нравится ли ему. Сак-лер все более и более ощущал притягательность привычки — ему нравилось просто заходить в гости, просто быть там, и бог с ними, с уроками!

И однако ж, стоило Саклеру скользнуть взглядом по алебастровой коже мисс Кершнер, а затем вновь перевести глаза на непоседливую канарейку, как решимость его возвращалась — он вспоминал, зачем он здесь.

И вот однажды, воскресным вечером, когда мисс Кершнер вышла из комнаты, рассказывая что-то на ходу, Саклер снял канарейку с плеча, засунул трепыхающуюся пташку в карман пиджака — и был таков.

Он прошел мимо окна: ярко освещенная комната с пианино по-прежнему пустовала. Не вынимая руки из кармана и сжимая птичку в кулаке, заводчик чуть не бегом поспешил домой.

Там поднялся на второй этаж, вернул канарейку в клетку. Полежал немного на кровати. Вспомнил тот вечер, когда впервые заглянул в комнату пианистки, увидел, как пташка мотыльком порхает по комнате, отметил тонкую талию девушки. Она ведь тоже живет одна. Интересно, что она сейчас поделывает… Если ее происходящее смущало и озадачивало, так ведь и он чувствовал ровно то же. Теперь, когда канарейка водворена в надежную клетку, можно на досуге поразмыслить, с которой из живущих на первом этаже самочек самца лучше спарить. После пианино мисс Кершнер чириканье канареек, обитательниц нижнего этажа, звучало до странности приглушенно.

На следующее утро, поднявшись спозаранку, Клем Саклер сдернул с клетки халат, которым всегда накрывал ее на ночь. На металлическом полу на боку лежал серый самец — мертвый.

Эллен расхаживала взад-вперед.

— Где ты такое слышал? Что за ужасная история! Мне таких людей всегда жалко. Ты, небось, все выдумал. — Эллен остановилась прямо перед рассказчиком. — Правда?

Вот теперь молодой человек смог рассмотреть ее во всех подробностях. Взгляд его неспешно блуждал между бесчисленных родимых пятнышек и веснушек. Что до Эллен, ее вопросы словно напомнили незнакомцу о том, в каком состоянии платье девушки. Не опуская глаз, Эллен не поручилась бы, ей застегивают пуговицы или, наоборот, расстегивают.

А молодой человек между тем заговорил вновь.

— Когда заводчик канареек постучался в дверь мисс Кершнер, у него все плечи были перхотью осыпаны. А она косила на один глаз — ну, что-то в этом роде. И комнаты обставила вопиюще безвкусно: среди музыкантов такое не редкость. Загадка из загадок: ну как, скажите на милость, в одном человеке пробуждается влечение к другому? Кто объяснит? Впору было бы подивиться, да только оно на каждом шагу случается. Заслышишь чей-то голос — ну, например, мужской голос, в темноте или там за дверью — порою и этого достаточно. Но наверное, тут скорее срабатывает сочетание всякого разного. Ты что думаешь?

— Одного голоса недостаточно, по-моему.

— Наверняка бывают случаи, когда влечение возникает нечаянно, само по себе. Дескать, так вышло — и все тут, — предположил незнакомец. — Это тайна за семью печатями. Никакой логики тут нет, — добавил он. И для вящей убедительности покачал головой.

— Логики? — Эллен с трудом сдержала смех.

— Ну то есть человеку просто выбора не дано.

Разговор то нарастал, то затихал; между деревьев наискось падали свет и тень. Незнакомцу давно полагалось уйти. Со всей очевидностью, ему хочется остаться! Вновь нахмурившись, молодой человек отвернулся от собеседницы.

— А ты и сам не знаешь, правдивы твои истории или нет? — Девушка затаила дыхание: ничего больше в голову не приходило.

Вопрос так и повис в воздухе, оставив ощущение задушевной недоговоренности, что само по себе тоже, наверное, тайна.

27

DIVERSICOLOR[55]

В одном городишке к западу от Сиднея на главной улице стояло кафе; хозяйничал в нем некий грек. Посередке кафе было поделено на отдельные кабинки; столики крепились к полу, и на каждом стояло стеклянное блюдо с нарезанным белым хлебом. Стены были окрашены в цвет морской волны, а рядом с кофейным автоматом для производства «капучино» висела выдранная из журнала фотография белого монастыря на голом утесе.