Возмездие - Фридрих Незнанский

—        Спокойной ночи, — растерянно ответила Марина, никак не ожидавшая такого равнодушия со стороны классного руководителя, друга и наставника Мити.

Митя сидел в ванне, дрожа от омерзения и страха.

Вспоминая, как напялил на себя одежду, бросился вон из квартиры. И услышал вслед холодный, безжалостный голос:

—        Если хоть слово скажешь матери, вылетишь из школы в один момент. И никуда не поступишь, я тебе обещаю. Пойдешь в армию, я это устрою. И у матери твоей будут очень крупные неприятности, оч-чень крупные. Ты еще даже не знаешь какие. А если не будешь дураком, все будет нормально. Это я тоже обещаю.

...Жизнь разломилась надвое. Все светлое, хорошее осталось там, позади.

Глава двадцать четвертая ЛИТЕРАТУРНЫЙ НЕГР

Александр Борисович, сидя в служебном автомобиле, двигался в направлении Садового кольца. А именно к Сухаревскому переулку, где проживал гражданин Бондаренко Борис Борисович.

Саша решил навестить работника пера, служителя муз и поклонника прекрасных дам (во всяком случае, как минимум одной из них) по месту прописки, поскольку гражданин Бондаренко оказался на больничном, что затрудняло его визит в прокуратуру.

«Острое респираторное заболевание — это очень заразно!» — сообщил Турецкому по телефону сердечный друг Веры Павловны Новгородской.

Ладно, зараза к заразе не пристает, решил Турецкий и направил стопы в Сухаревский переулок.

Дверь коммунальной квартиры открыл довольно высокий мужчина арийской наружности в тренировочном костюме. Мой ровесник или чуть моложе, прикинул Турецкий.

Горло демонстративно замотано шарфом. Это чтобы мне стыдно стало. А мне не стыдно.

—        Врача вызывали?

— Нет, — удивленно просипел Бондаренко действительно простуженным голосом.

—        Правильно, я и не врач.

Он протянул служебное удостоверение.

—        Здрас-сте, прошу! — Бондаренко сделал широкий жест, с любопытством разглядывая Александра. — Я, признаться, не думал, что вы приедете.

—        Что ж так?

—        Ну... Не царское это дело...

Прямо как Грязнов, когда хочет съязвить, мысленно улыбнулся Саша.

—        У меня, знаете ли, девиз: «Надо быть проще, и люди к тебе потянутся».

—        Понятно, понятно. Сначала к вам потянутся, потом, значит, на Колыму, — тут же отбил мяч Бондаренко. — Прошу, вот моя берлога.

Берлога представляла собой большущую, метров тридцать комнату, довольно замысловато разделенную на зоны проживания.

Так, длинный платяной шкаф стоял лицом к входной двери, образуя некий коридор. Миновав его, Александр попал в гостиную, одна из стен которой была образована тем же шкафом, обитым изнутри темнобордовым гобеленом, другая — диваном, подпирающим гобеленовую же перегородку. Внутри гостиной стояли уютный круглый стол под оранжевым абажуром, вполне современный телевизор и видеомагнитофон на одноногом столике-вертушке. Два кресла и низенький журнальный столик расположились возле внутренней, гобеленовой стены шкафа. Там же — музыкальный центр. В другом углу, возле окна — старинный буфетик-горка. В общем, государство в государстве. Правая часть комнаты, которая начиналась коридором, была перегорожена далее высоким стеллажом, уставленным горшками с вьющимися растениями. Сквозь живую изгородь просматривался кабинет, а именно, стол с компьютером, настольная лампа, книжные полки, столик с факсом и ксероксом. Полный набор необходимого и достаточного.

—        Там, в левом углу у меня спальня, — сообщил Бондаренко. — Можете посмотреть.

Александр прошел между разделительной, как в медицинских боксах, стеной и стеллажом с цветами. Действительно, в левом углу располагалась широкая тахта, покрытая ковром. На ковре — множество разноцветных подушек. Над тахтой — развешанные по стенам литографии, изображающие весьма фривольные сцены из восточной жизни. Маленькие светильники, вмонтированные в стену, освещали эту часть комнаты ровным приглушенным светом.

—        Нравится? — явно гордясь своим жилищем, спросил Бондаренко.

—        Да, очень функционально. И уютно.

—        Аск! Считайте: прихожая, она же гардеробная — раз! Если открыть дверь шкафа, за ней можно спокойно переодеться. Никто из присутствующих в комнате не увидит. Далее гостиная, она же столовая — два! Далее, кабинет — три и спальня — четыре. Четыре в одном флаконе.

—        Вы это все сами сделали?

—        Аск! Что здесь делать-то? Плиты ДСП, обтянутые гобеленом. Я ведь это давно придумал, задолго до нынешних дизайнеров. Когда еще современных материалов не было. Можно все переделать, сделать раздвижные стены-гармошки. Но мне и так нравится. Где будем пить? В гостиной или в столовой? — без паузы спросил он.

—        Это же одно и то же. Одна зона этого... проживания, — слегка обалдел от натиска Турецкий.

—        Не скажите. Возле круглого стола — это столовая. А возле журнального, с креслами, — там гостиная.

—        Давайте в гостиной, — выбрал Саша.

—        Велл!

Бондаренко вынул из горки два бокала, бутылку коньяка. Из маленького подвесного холодильника, выдержанного в темных тонах, извлек тарелочку с нарезанным сыром и блюдце с порезанным же лимоном.

—        Это у вас всегда закуска наготове?

—        Конечно! Я же писатель!

—        Вообще-то я с официальным визитом, — напомнил Турецкий.

—        Ну и что? Можно совмещать полезное с приятным. Лично я вообще стараюсь жить по этому принципу.

—        Получается?

—        В общем, да.

Он налил коньяк.

—        Если служебная этика запрещает вам выпивать с... допрашиваемым — так, что ли, я называюсь? — можете считать данный акт профилактикой гриппа. Микробы от коньяка дохнут.

—        А вирусы?

—        Те еще быстрее. Ну, прозит!

Саша пригубил рюмку, наблюдая, как лихо опрокинул порцию его визави.

—        Тем не менее разговор наш будет записан на пленку. — Турецкий поставил диктофон на столик. — Должен же я отчитаться перед начальством за столь приятное времяпрепровождение.

—        Да, да, приятное с полезным.

—        Тогда начнем. Я задаю вопросы, вы отвечаете. Где вы работаете, Борис Борисович? Кто вы по профессии?

—        Я литератор. Закончил сценарные курсы ВГИКа.

—        И где-то служите?

—        Не где, а кому. Я служу литературе. Где служит Солженицын? Или, положим, ха-ха, Александра Маринина? За своим письменным столом. Вы, я вижу, в замешательстве. Вспоминаете писателя по фамилии Бондаренко?

—        Признаться, не имел удовольствия читать...

—        Думаю, что имели. Я, Александр Борисович, «литературный негр». Знаете о существовании такой профессии?

—        Читал в газетах. Но встречаться, признаться, не приходилось.

—        Я перед вами, — склонил голову Бондаренко. — Работаю в жанре детектива.

—        И что, это выгодное занятие?

—        На жизнь хватает. Я, знаете ли, неприхотлив. На коньяк, приличную закуску и одежду зарабатываю. А также на подержанную иномарку и ежегодную поездку куда-нибудь в Турцию...

—        ...Или Египет, — вставил Турецкий.

—        В Египте я был прошлой зимой, — спокойно ответил Бондаренко и налил себе еще коньяку. — Я, с вашего позволения, еще хряпну. Очень помогает от болей в горле.

—        Валяйте. А как же вы зарабатываете себе пенсию?

—        Обыкновенно. Заключаю договор с издательством. Все положенные законом отчисления делаются, ежегодно сдаю декларацию о доходах. Я чист перед законом, как первый зимний снег.

—        А самолюбие? Неужели не хочется стать знаменитым?

—        Не хочется. Теряешь право на частную жизнь. Прайвиси. Я ценю свою частную жизнь превыше всего.

—        Вот о ней и поговорим. Вы знакомы с Верой Павловной Новгородской?

—        Знаком. И вы об этом знаете, раз уж пришли сюда с визитом. Кроме того, за нами с Верой следят, — спокойно заявил Бондаренко.

—        Неужели? — как бы удивился Турецкий.

—        Не изображайте, пожалуйста, святую простоту, Александр Борисович. Я ведь в некотором роде еще и актер. И тонко чувствую фальшь. А поскольку работаю в детективном жанре, некоторые вещи чувствую острее, чем обычный обыватель. Мы выходим с Верой Павловной на прогулку и видим праздношатающегося молодого человека, которому почему-то тоже хочется гулять в промозглую осеннюю сырость. Вера Павловна приезжает ко мне в гости и жалуется, что возле ее дома стоит бежевая «пятерка», которая следует за ней, едва она выезжает со двора. По пути следования «пятерку» меняет вишневая «восьмерка», которая сопровождает Веру Павловну до моего дома. Неужели вы подозреваете Веру в убийстве? Или меня?