Могу! - Николай Нароков

Он не понимал ничего. Зачем Софья Андреевна приказала ему зарезать Пагу? Почему она после того все дни срывалась, нервничала, уходила к себе и там чем-то мучилась? Почему она так непонятно, так внезапно обрушилась злобой и ненавистью на Юлию Сергеевну? Во всем этом было то, чего Миша не понимал, и он все эти дни был в смутной тревоге, ожидая еще чего-то непонятного, внезапного и страшного.

Но вдруг опять вернулось прежнее. Софья Андреевна два вечера подряд сидела с ним, говорила просто и о простом, не прогоняла его и, наоборот, тянулась к нему, говорила ему ласковое, и в ее глазах он видел то, что его смущало и к чему он бессильно влекся. Она говорила ему, что «почти любит» его, и он всматривался в ее глаза. И спрашивал себя: «Это любовь? А я люблю ее?» Но вспоминал Пагу и невольно перекашивался в гримасе боли.

— Что с тобой? — настороженно спрашивала его Софья Андреевна.

— Нет… Ничего!

— Тебе почему-то больно…

— Разве? Нет, мне не больно!

Все следующие дни она была такой же. Но когда она уходила в свою комнату и садилась в свое удобное кресло, она менялась: становилась сосредоточенной, начинала упорно думать, рассчитывать и соображать. «Как я скажу Иву, что я уже решилась? — думала она. — Ведь нельзя же допустить, чтобы он увидел, будто я и сама хочу этого. Пусть ему кажется, что я только уступаю ему. Почему уступаю? Да хотя бы для того, чтобы получить от него гонорар! И поэтому, когда мы встретимся, я первая ни за что не заговорю об этом. Пусть заговорит он сам!» Это казалось ей важным и нужным, хотя она не ясно понимала, зачем это нужно и чем это важно. Но она видела в этом какое-то преимущество для себя, а поэтому хотела заранее укрепиться и стать сильнее его. «Главное же он, конечно, не должен знать мой план. Ни за что не должен!» Это было для нее непременным и обязательным, так что она даже с некоторым страхом думала, что Ив может проникнуть в ее мысли и угадать ее план. «Ни за что! Ни за что! — уверяла она себя. — Ведь это… Это, как Пагу! А вдруг я надломлюсь? Нет, я конечно, не надломлюсь, но…. но… Пусть все будет только мое, только мое! Но неужели я могу надломиться? Я? Надломиться?» Она иронически кривила губы, но знала, что какая-то тень сомнения есть в ней. «Надо будет протелефонировать ему! — решила она. — Если делать, то надо начинать делать!» Несколько раз подходила к телефону, но, не успев взять трубку, отходила и возвращалась к себе. И не понимала: почему она не решается телефонировать Иву, а откладывает? Что ей мешает? «Страх? Неужели я боюсь?»

Но случилось так, что на другой день, часов в 12, Ив сам позвонил к ней. Она обрадовалась его звонку, но тут же сдержала себя и заговорила спокойно и немного холодно.

— Сегодня и у меня есть новость! — сказал Ив. — Я должен завтра уехать.

— Могу я знать, куда?

Она спросила и осталась довольна тем, как спросила: голос был равнодушный и слегка насмешливый, какой был у нее всегда, когда она говорила с Ивом. И сейчас она была довольна тем, что говорит «как всегда».

— Все туда же. В Эквадор.

— И надолго?

— Этого я еще не знаю. Недели на две, на три… Вы можете приехать ко мне сегодня вечером?

— Если это надо… — словно бы нехотя и вынужденно согласилась Софья Андреевна.

— Да, надо. Приезжайте.

Он сказал так, как говорят, когда кончают разговор, но не замолчал, а с легким нажимом спросил:

— Вы уже готовы? Вы уже решили?

Софья Андреевна на полсекунды замялась, но сразу же нашла ответ.

— Об этом — вечером.

— Хорошо, вечером! — спокойно согласился Ив.

Она положила трубку, и ее глаза заблестели. «Ага! Как это хорошо вышло: не я его вызвала, а он меня!» Прошла к себе в комнату, села в кресло и стала думать все то же. «Не надо начинать самой. Ни за что! Пусть начнет говорить он. Я даже нарочно начну разговор о чем-нибудь постороннем, а совсем не об этом деле. И когда он сам спросит, тогда только я…» Старалась предугадать слова и вопросы Ива и подыскивала ответы.

Вечером они встретились. Здороваясь, очень пытливо посмотрели друг на друга, но тотчас же отвели глаза, как будто каждый не хотел, чтобы другой увидел эту пытливость.

— Коктейль? Хайболл? — предложил Ив.

— Хайболл… Но по моему рецепту: покрепче!

— Да, конечно.

Сначала сидели молча, нащупывали глазами, нацеливались и примеривались.

— Вы еще не отказались от своего замысла? — спросила Софья Андреевна, чувствуя, что этот вопрос безвреден.

— А вы разве помните хоть один случай, когда я отказался бы от задуманного? — огрызнулся Ив. — Если я ставлю перед собой «могу», то я не отказываюсь от него, пока не сломаю себе все зубы. Если мне что-нибудь нужно, то — нужно!

— Но зачем оно вам?

Софья Андреевна хотела задать этот вопрос пренебрежительно, пожав плечами, как будто говорит о какой-то пустячной прихоти, о случайном капризе и удивляется, как можно настойчиво интересоваться этим вздором. Но неожиданно для себя спросила напористо, даже немного горячо. И эта горячность чем-то задела Ива. Он поднял голову.

— Зачем? Так ставить вопрос нельзя. Всякое «зачем» предполагает цель, а цели у меня нет: я ничего не добиваюсь своим «могу», а добиваюсь только его самого. Самоцель! И, значит, надо спрашивать не «зачем», а «почему».

— Хорошо, пусть так. Почему же ваше «могу» так нужно вам?

Ив неприятно поморщился.

— Вы работаете со мной вот уж 20 лет и до сих пор не понимаете меня. Почему мне нужно мое «могу»? Потому что оно — это я. Оно — моя природа.

— Я всегда так понимала и так понимаю. Но… Я знаю о вас много и вот что я вам скажу. Вы кажетесь прямолинейным, и, вероятно, думаете, что вы прямолинейны. Но — нет! Вы все время идете не прямо, а всегда идете по какому-то ломаному пути: то туда, то в сторону.

— Например? — обиделся Ив и посмотрел неприязненно.

— Я вспоминаю ваше прошлое. Ведь я его знаю! В Советском Союзе вы были видным партийцем из породы «верных сталинцев» и метили или в секретари крупного обкома, или даже в члены ЦК. Но потом, когда начался сталинский террор, вы своим инстинктом угадали опасность и бежали. Но бежали не куда придется, а в гитлеровскую Германию. Вы были коммунистом, но вас потянуло именно к сердцу нацизма. Разве это не ломаная линия? А в Германии вы стали работать не где-нибудь, а именно в Гестапо. Это тоже ломаная линия. А во время войны вы опять сломали ее, забыли и про коммунизм, и про нацизм, а занялись финансовыми делами, переехали в Швецию и стали собирать миллионы, т. е. превратились в заядлого капиталиста. Так вот каков ваш путь: коммунист — нацист — капиталист. Разве это не ломаная линия? Разве коммунист может стать нацистом, а потом капиталистом? Я женщина, и я этого не понимаю.

Она была довольна тем, что заговорила об этом. Это не позволяло Иву начать разговор о их деле и раздразнило его. Она знала, что он всегда бывает сдержан, но в то же время знала, что есть вопросы, от которых он теряет свою сдержанность. «Пусть он хоть немного погорячится! — быстро соображала она. — Тогда мне будет легче!»

— Вы этого не понимаете, — нехотя и снисходительно пояснил Ив, — потому что вы верите словам. Даже не словам, а ярлыкам. Вы думаете, что если на клетке в зоо написано слон, то в ней находится именно слон. В лучшем случае в ней может оказаться буйвол, а чаще всего в ней стоит только глупый осел. Моя линия ничуть не ломаная, а во всех своих частях прямая, и я все время иду прямо, никуда не сворачивая. Обком коммунистической партии, Гестапо и солидный пакет с акциями — одна и та же линия: прямая, но вычерченная разной тушью, красной, черной или желтой.

— Поворот от коммунизма к нацизму это — прямая линия? — насмешливо спросила Софья Андреевна, не то заинтересовавшись, не то поддразнивая и на что-то вызывая.

— Вы, кажется, думаете, — также насмешливо ответил Ив, — будто каждый член коммунистической партии — коммунист, а каждый член нацистской партии — нацист?

— А разве не так?

— Вспомните, что я сейчас говорил про клетку с надписью «слон», в которой стоит осел. По ярлыку, который для обмана или самообмана называют партийным билетом, такой человек — коммунист или нацист, но на деле…

— Но на деле?

— Что такое коммунизм или нацизм? — не ответил на ее вопрос Ив. — Принято думать, будто и то, и другое — учение, идея, принцип, доктрина… Может быть, в годы борьбы за захват власти оно так и было, но сейчас это — мертвый анахронизм. Я слишком хорошо знаю: коммунисты коммунизмом не интересуются, он им не нужен, он для них — идейный ярлык. Из тысячи коммунистов только пятеро читали Маркса, а из этих пятерых только двое поняли идею коммунизма, причем каждый понял ее по-своему. А все остальные стали называть себя коммунистами только из-за копеечной выгоды или оттого, что коммунизм дает им в руки «могу». Он дает им власть и притом высшую: власть ради власти. И мой путь ничуть не ломаная линия, а прямая: она во всех частях ведет к власти.