Жизнеописание Михаила Булгакова - Мариэтта Омаровна Чудакова

Из разговоров 1980 года с киевлянкой, которая была юной девушкой в 1918–1919 годах и всю жизнь прожила на Андреевском спуске:

«Часовня была напротив гастронома нынешнего – туда отнесли офицеров убитых. Ходили смотреть…

– Узнавать своих?

– Нет, не только узнавать – просто ходили смотреть… Около Андреевского спуска была небольшая церковь, там тоже была масса трупов… И на улицах лежали. Я шла однажды – вижу, лежит. Такой молодой, красивый. Бедный! Но он сам был виноват: ему говорили – не ходи! – а он пошел все равно».

(И видимо, как в «Белой гвардии», «в переулке сверкнуло и трахнуло, и капитан Плешко 〈…〉 заплатил за свое любопытство к парадам. Он лег у палисадника церковного софийского дома навзничь, раскинув руки…».)

Известный историк З. (1904–1983) рассказывал нам в 1970-е годы, что он был в кадетском корпусе в Киеве в 1918 году. Ему было 14 лет; их отделение не выводили против петлюровцев. Корпус продолжал существовать и при петлюровцах, и при большевиках, хотя занятий не было. Когда после вступления в город Петлюры их вывели на прогулку на плац, они увидели убитого офицера – босого. Впечатление было очень сильным. Этот же очевидец рассказывал, как несколько месяцев спустя, весной 1919 года, на Киев шел Деникин; из города уходил эшелон с большевиками. «Мы с моим другом стояли – со споротыми нашивками – недалеко от путей. На площадке вагона медленно двигавшегося поезда стоял красный командир – видимо, бывший офицер. – Что, кадеты, своих ждете? – спросил он, довольно миролюбиво. Мы были тогда уверены, что Деникин вот-вот войдет. Мне было уже 15 лет; до сих пор не понимаю, почему я не пошел к нему навстречу, а спокойно ожидал в городе. Он не дошел 60 километров. Я никогда так не плакал, как тогда, когда он стал отступать». Размышляя над перипетиями последующей судьбы братьев Булгаковых, не упустим из виду силу этой эмоции, оставшейся живым переживанием для свидетеля тогдашних драматических событий и полвека спустя.

Рассказы очевидцев киевской жизни тех лет сходны до деталей.

В январе 1983 года Любовь Евгеньевна Белозерская говорила нам: «Я была в Киеве в то же самое время – в 1918–1919 годах. Василевский-Не-Буква (ее первый муж. – М. Ч.) был редактором-издателем „Киевского эха“ и сотрудничал в „Чертовой перечнице“. Я его тогда не знала – мы поженились потом, в Одессе… В Киеве был ужас. Как-то я вышла из дому утром – лежит молодой человек с таким лицом… такое страдание… Он лежал в студенческой тужурке, наполовину натянутой на китель – он торопился натянуть, и его застрелили, не успел!» И в ответ на наш вопрос: «Конечно, в „Белой гвардии“ все очень смягчено! Даже на удивление! Там ведь было что-то ужасное! Тогда я ничего не боялась – а теперь я вспоминаю то, что видела, – мне даже иногда теперь это снится – вспоминаю, и меня охватывает страх! Вы можете себе представить?!»

Эренбург, проживший в Киеве с осени 1918 года по ноябрь 1919-го, пишет о том же самом времени, но можно увидеть отличия его угла зрения от угла зрения автора «Белой гвардии»: «Войска Директории подошли к городу. Напоследок белые офицеры опорожнили винные погреба, пили, пели, ругались, плакали и расстреливали „подозрительных“. 〈…〉 Петлюровцы шли по Крещатику веселые, никого не трогали. Московские дамы, не успевшие выбраться в Одессу, восхищались: „Какие они милые!“ Белых офицеров собрали и заперли в Педагогическом музее (очевидно, дело было в размерах помещения, а не в педагогике). Помню, как все перепугались: раздался грохот, во многих домах повылетали стекла. Обыватели поспешно стали набирать воду в ванны – может быть, не будет воды – и жечь петлюровские газеты. Оказалось, что кто-то бросил бомбу в Педагогический музей».

В какой-то из дней этой зимы в доме № 13 по Андреевскому спуску произошел эпизод, сохранившийся в памяти Татьяны Николаевны. «Один раз пришли синежупанники. Обуты в дамские боты, а на ботах шпоры. И все надушены „Кёр де Жаннетом“ – духами модными. „У вас никто не скрывается?“ Кого-то они искали. Смотрят – никого нет. Как раз Михаил собирался уйти, он в пальто был. Они полезли под стол, под кровать, посмотрели туда-сюда, потом говорят: „Идем отсюда, тут беднота, ковров даже нет. Тут еще квартира есть – может, там лучше!“ И пошли вниз – к архитектору этому, у которого снимали квартиру (Василию Павловичу Листовничему. – М. Ч.). Вот там они разошлись! Мы потом это узнали – там такой крик стоял, – они просили, чтоб мы спустились к ним…»

Про этот грабеж рассказывала нам и дочь Листовничего: «Тогда ведь столько было всяких банд – дед Влас, тетка Маруська – Подол весь был ею занят… Кто-то из них и нас однажды ограбил.

…Золотых вещей не взяли – что скрывать, они у нас были! – взяли только деньги…»

Таким образом, сцена грабежа у Василисы в «Белой гвардии», как и многие другие, имеет свой реальный прообраз.

«Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, но 1919 был его страшней», – свидетельствует повествователь «Белой гвардии». В какой атмосфере готовился встретить этот год Михаил Булгаков?

Дочь домовладельца рассказывала нам в 1981 году: «Как-то у Булгаковых наверху были гости; сидим, вдруг слышим – поют: „Боже, царя храни…“ А ведь царский гимн был запрещен! Папа поднялся к ним и сказал: „Миша, ты уже взрослый, – зачем же ребят под стенку ставить?“ И тут вылез Николка: „Мы все тут взрослые, все сами за себя отвечаем!“ А вообще-то, Николай у них был самый тактичный…»

Неизвестно, к какому моменту относится этот эпизод, но, скорее всего, именно к ноябрю—декабрю 1918 года, к которому приурочена соответствующая сцена романа «Белая гвардия» и пьесы «Дни Турбиных», – гимн был запрещен и при гетмане.

…Дневник очевидца: «31 декабря. Не успела Директория въехать в Киев, не успели еще истрепаться уличные украшения, а уже в воздухе чувствуется что-то очень тяжелое. Уже уехали союзные консулы из Киева, уже перестали ходить поезда в Одессу… Всякие слухи, шепотом передаваемые другим, нервируют каждого. Говорят, большевики надвигаются, говорят, что союзные войска уже вступили в бой с петлюровцами возле Одессы.

Все это так правдоподобно… В городе неспокойно – то тут, то там раздаются отдельные выстрелы – круглые сутки. В самих войсках республиканских организованность совсем не такая, как это кажется на первый взгляд. Эксцессы с летальным исходом между солдатами и командным составом не совсем редки… Сегодня сделал я ампутацию ноги одному петлюровцу».

В ночь под Новый год движение по улицам Киева разрешено было не до десяти, как стало уже привычным, а до двух часов ночи.

В первом – новогоднем –