Иногда промелькнет - Валерий Попов

Наконец я как-то спохватываюсь: нельзя, наверное, с таким видом ходить по улице, пугать народ?.. Вот — я спокойно захожу в парикмахерскую! Всё очень просто — успокаиваю я свою дрожь — вышел из дома, пришёл в парикмахерскую — чего дрожать? А почему в эту парикмахерскую, а не в мою обычную? А почему бы и нет?!

Я с некоторым даже вызовом снимаю пальто, сам вешаю на крюк, независимо вхожу.

— Коля! — как-то удивительно громко прокричала молодая женщина, выходя вслед за сыном к большому мутному зеркалу. — Как хорошо тебя подстригли!

Его подстригли действительно отлично. Он стоял и мрачно разглядывал себя. На боку его поблёскивала маленькая кобура.

— Пройдите! — гулко крикнул мастер из зала.

Я вошёл, зажмурясь от яркого синеватого света, сел в кресло. Усадив меня, мастер ушёл, почему-то очень надолго. Год прошёл? Или век? Я сидел, оцепенев, смотрел. Уборщица, стуча палкой, выметала волосы из-под кресел и намела большую пёструю клумбу. И вдруг мне заложило уши. Я вдруг почувствовал, что смотрю на всё это то ли с очень далёкого расстояния, то ли из очень далёкого времени. У меня уже было несколько таких картин…

…Да, жизнь загадочна и страшна, но — слегка подчиняема словам. Мостик из слов, сцепленных над хаосом, — единственное наше спасение. Все говорят — и спасаются этим.

«Ветер налетел на кучу и, обогатившись мусором, понёсся дальше».

«Дым летел прямо вдоль земли и вдруг деловито свернул за угол». И мир не страшен уже, ты — его хозяин. Ты вынимаешь в троллейбусе записнуху, чтоб записать неожиданную мысль, и тусклые лампочки под потолком вдруг загораются ярче… Спасибо! Как хорошо жить в уюте — и как страшно за тех, кто не умеет его словами организовать!

Я иду со своей трёхлетней дочкой по парку, смотрю. Похоже — жизнь действительно становится всё хуже. Был ли я в её возрасте так подавлен, угрюм? Неужели главное в жизни — ощущения, слова — исчезло, развеялось навсегда?

Мы приседаем над поблёскивающим золотым ручейком. Ныряют тёмные плотные жучки, в воде видны мохнато обросшие грязью палки.

Я с отчаянием выдергиваю одну, она медленно идёт под водой, оставляя оседающий шлейф.

— Наутилус! — мрачно говорю я.

Дочь поднимает голову, долго смотрит на меня.

— Намутилус! — торжествующе произносит она.

Я радостно вскидываюсь, смотрю на неё. Она хитро улыбается. Ну, всё! Она умеет словом изменить жизнь! Теперь всё в порядке! Мы поднимаемся и идём.

Петр Вайль, Александр Генис

«Кванты истины» (статья приводится в сокращении)

Каждый раз, поднимаясь на самолёте в воздух, мы вспоминаем эпизод из рассказа Валерия Попова. Персонажи беседуют в полёте. Один говорит: «Страшно, если вдуматься. Пятнадцать километров до земли!» Второй отвечает: «Чего страшного-то? На такси — трёшка!» В этом коротком обмене отражается жизненная философия Валерия Попова. Тут внятно обозначены его симпатии и антипатии, фактически названы и неприемлемое для писателя отношение к жизни, и его собственная позитивная программа.

Какова позиция первого персонажа? В его словах «Пятнадцать километров до земли!» содержится информация, основанная на житейски трезвом анализе ситуации, на знании. Оторванный от твёрдой почвы самолёт подвержен трагическим случайностям: испортится двигатель, отвалятся крылья, ударит молния, нападут враги. И тогда решающим станет тот фактор, что «до земли пятнадцать километров». Второй персонаж — он же автор — не отрицает знание. Ему тоже всё известно про высоту полёта и про возможные опасности. Но он категорически отвергает традиционный путь анализа, привычную последовательность причинно-следственных связей. Он абсурдизирует ситуацию, превращая вертикаль в горизонталь — и вот уже пятнадцать километров становятся не стремительным падением навстречу смерти, а комфортабельным путешествием: «На такси — трёшка!» Разумеется, самолёт не превращается в такси. Но ведь он и не падает! «Пятнадцать километров до земли» в обоих случаях остаются абстракцией.

Как в просветительском диалоге, мы имеем здесь не просто собеседников, а воплощённые идеи. Первая — это здравый смысл. Вторая — творческий поиск. Обратим внимание, первый персонаж говорит: «Страшно, если вдуматься». Вот тут и кроется конфликт. Валерий Попов предлагает не вдумываться, а думать. «Вдумываться» для него означает идти проторённым путем стандартных представлений и истин. Их набор изучен, результаты предсказаны, незатейливая их мудрость изложена в простых, знакомых всем словах. «Жизнь прожить — не поле перейти».

«Без труда не выловишь и рыбку из пруда». «Тише едешь — дальше будешь». Дело даже не в том, что эти сентенции банальны и скучны. Попов утверждает, что они абсолютно неверны — эти схемы не работают. Модели, созданные по этим схемам, непродуктивны, функционируют с ошибками и перебоями, а главное — на износ. Если самолёт взлетает для того, чтобы упасть, то люди, твёрдо знающие, что «жизнь прожить — не поле перейти» живут только для того, чтобы дойти до края поля. «— Другие не знаю что, а я так со своей Марьей Ивановной двадцать лет отбухал. — Отбухал? — засмеялся Слава. Как это — отбухал? По-моему, надо жить, а не отбухивать. — А я вот отбухал. Двадцать лет. И горжусь. — Но зачем?

Если плохо было? — Ну и что, что плохо? Зато двадцать лет».

С первых же публикаций Валерий Попов принёс самостоятельную философию и оригинальный стиль, тех пор он углубляет и изощряет свои достижения, кардинально не меняясь. Повторами это не грозит, потому что у Попова нет — то есть, они несущественны — тематики и системы образов в их традиционном понимании. А философия и стиль — если они самобытны — неисчерпаемы.

Если Попов и повторяется, то в своём настойчивом стремлении разрушать привычную иерархию ценностей. То и дело он связывает сильнейший всплеск эмоций с совершенно ничтожными обстоятельствами, не останавливаясь ни перед превосходной, ни перед уничижительной степенями. У него вызывает «острый прилив счастья» картина берега, уходящего дугой вдоль моря. Он испытывает «счастье, какого не испытывал еще никогда» — при виде стайки утят.

И в то же время автору и его героям абсолютно неинтересно обсуждать то, чему принято придавать значение. «Когда думаешь в люди-то выбиться? — недовольно говорит жена. Да, думаю, на той неделе». Всё это — не случайный разброс акцентов, рассчитанный на комический эффект. Это последовательная и непростая работа по защите себя от общества и от себя самого. В редчайшем случае прибегая к развернутому пояснению, Попов прокламирует правило: «Как наша земля имеет атмосферу, в которой изменяются, разрушаются, сгорают летящие в неё метеориты, так и человек должен иметь атмосферу духовную, где изменяются, разрушаются, сгорают летящие в него несчастья».

Герои Попова верят в сократическую идею внутренней свободы, достигается самосознанием личности. Но общество активно вторгается в личность, избежать этого — невозможно… Избежать вмешательства нельзя, но транс формировать его — можно. В этом и заключается открытие Попова — в интимизации бытия.

Жизнь творческой личности начинается с того, что она ломает контакт со средой.

Личность уходит в себя, чтобы сосредоточиться на творчестве. Это привычный путь конфликта поэта и толпы. Попов же идёт толпе навстречу — но не включаясь в неё, а наоборот — её включая в себя. Сфера личного расширяется бесконечно.

Социальная жизнь становится филиалом интима. И тогда понятно, что встретившийся в жизни плохой чело век не плох сам по себе, а просто занимает тот «сектор горя», который не пустует ни когда. Сектор горя так же необходимо принадлежит личности, как сектор печали, сектор несчастной любви, сектор неудач. На до понять — призывает Попов — что мы ведём диалог не с обществом, а с самим собой. Тогда уровень переживаний неизбежно снижается — потому что с собой договориться проще. Так появляется та самая атмосфера, в которой сгорают летящие в человека несчастья. Они, эти беды, разумеется, реально существуют, но в том далёком внешнем мире, где бесчинствуют стандартные причинно-следственные связи. А в своей, интимной атмосфере, действуют совсем другие законы, где стая утят вызывает прилив счастья, а рубля должно хватить до конца жизни.

В разросшейся интимной сфере запросто решаются сложнейшие семейные конфликты: «Ты разве уходил? — Да, — Ой, а я и не заметила!» Тут нет проблем с основами существования: «Открыл я как-то ящик стола, оттуда вылетела вдруг бабочка. Поймали, убили, сделали суп, второе. Три дня ели».

Так жить не просто интереснее: Попов утверждает, что так жить легче и выгоднее.

Потому что «на одни и те же деньги можно жить и богато, и бедно». И чело век только наедине с собой решает — какую точку зрения ему предпочесть. Надо назвать такое отношение к миру своим настоящим именем — тем, которого Попов, будучи писателем тонким и нетривиальным, старательно избегает. Это — творчество. Но не в том смысле, в каком существует, допустим, понятие «творческая профессия». Как в античные времена, тут творчество не выделяется из комплекса человеческой деятельности. Это и есть сама жизнь.