Три птицы на одной ветке - Александр Чуманов

— Дак Сашина подруга, Светланка! — отозвалась Дарья, как самая молодая и быстрая из сестер.

— Стало быть, вот ты какой, Саша — бабин внук.

— Александр, нах…

— Здравствуй и ты, внучек, да-да, не сомневайся, внучатый племянник ты мне, а не чужой байстрюк! — Алевтина Никаноровна ободряюще потрепала рослого парня по затылку, а он не растерялся, приобнял новоявленную бабулю за необъятный мягкий бок.

А когда уже сели за стол, он ловко ухаживал за Алевтиной Никаноровной, которой как-то непривычно было поедать чужое у себя дома, следил за ее тарелкой, как за своей и подругиной. И все бы замечательно, да манера солдатика говорить несколько обескураживала. Алевтина Никаноровна давно не общалась с молодыми людьми, так что их мода мимоходом и незаметно для себя проглатывать матюки, не давая им выйти наружу во всем их похабном размере, была бабушке в новинку. Собственно, этих «недоматюков» всего-то было два, но они лепились почти к каждому нормальному слову, благодаря чему речь с непривычки казалась причудливой, как давным-давно вышедшие из употребления лоскутные одеяла.

Однако когда разговор зашел о жизненно-важном, неожиданно выяснилось, что у внучатого племянника есть, оказывается, редкие для нынешней жизни морально-нравственные принципы, заслуживающие всемерного уважения даже сами по себе.

Подвыпивший солдатик Санька декларировал следующее.

— Служить осталось, нах, полгода. Я уж все, б, распланировал, в какой срок — что, б. Пацаны конкретно прикалываются, нах, но это потому что — салаги, нах. Жизни не понимают, думают, нах, их ждут, и все, б, само собой…

В дальнейшем мы, пожалуй, чтоб не напрягаться и читателя не напрягать, опустим сорные звуки, как вполне бессмысленные, нах… Тьфу!..

— В общем, после службы две недели отдохну — ни днем больше — на Светике женюсь, чтоб все нормально было — белое платье там, фата, кукла на капоте, ленты… И если, допустим, бабушки захотят наутро простынь поглядеть — пожалуйста, нам скрывать нечего, пусть мы старомодные и несовременные… Верно, Свет?

И девчонка, мгновенно порозовев, кивнула, потупилась.

— Да, — продолжал между тем бравый служивый, — мы с самого начала так решили — пусть будет у нас все по-людски, а не по-скотски, верно, бабушки?

— Ой, верно, Сашок, еще как верно, сразу видать нашу кулацкую породу, они думали, что мы — враги, а на нас все всегда держалось и держаться будет! — закричали пьяные старушки наперебой.

— Ага, — развивал Санек имеющую несомненный успех публики, тему, — только так! Потому что… Вот мне все пацаны да и девки бакланят, прикалываются, короче: «Ну, ты, Сань, старомодный, как говно мамонта, лох ты, Саня!..» Уж извините, баушки, но раз так говорят… А я им — конкретно: «Обломайтесь, я вообще не модный! Ни „старо“, ни „ново“. Понял? Плевал я на всякую моду, потому что мода — для стада. А я — личность! И хочу явиться к моей невесте чистым душой, а также телом. Явиться и сказать: „Я твой, Света! И мне нечего от тебя скрывать. И я ничего не умею. Как Адам. Но мы всему научимся вместе, сами. И все у нас получится. И родятся дети, которые тоже вырастут личностями… Правда, с детьми пока придется повременить. Потому что я еще планирую поступить на заочный, на работу устроиться. Учеником фрезеровщика, например, на большой завод. Пусть даже денег поначалу будет не хватать. Надо же еще бабушке помогать. Можно тогда грузчиком — по ночам… А это „купи-продай“ — тоже ведь мода. Скоро она пройдет, и с чем все останутся? Но я не хочу в тридцать лет быть пустым местом. В тридцать я, может, генеральным менеджером буду! И люди скажут: „Наш генеральный менеджер прошел весь путь, начиная от ученика фрезеровщика…“ Вот какой мой, типа, жизненный план…“»

Крепко окосевший солдатик наконец окончил свой роскошный монолог и попал в точку — произвел на старушек, особенно на Алевтину Никаноровну, вообще-то большой впечатлительностью не отличавшуюся, должное впечатление.

Разумеется, все присутствовавшие за столом бабушки прекрасно понимали, какая гигантская дистанция порой разделяет слово и дело, но водочка их тоже сильно размягчила; кроме того, планы милого солдатика были вполне материалистичны, они ж не увлекали в горние выси, а имели в основе своей пафос созидания на базе высокой морали, примерного трудолюбия, тяги к знаниям, уважения опыта предыдущих поколений, так почему бы, черт возьми, им не сбыться, почему бы тебе, господи, не дать этому сироте маленько счастья?!..

Засиделись заполночь. Вспоминали ушедшую молодость, рассказывали об отсутствующих, коих набиралось, к общему изумлению, аж на целую крепкую деревню, плакали, смеялись, пели старые песни… И молодежь тоже подтягивала.

Спать легли во втором часу. Старухи — в комнате Эльвиры по древней традиции «покатом», молодых после короткого секретного совещания определили в бабушкину комнату, однако, согласно их собственному, недавно сформулированному пожеланию, — на разные кровати.

Бывшая комната Софочки осталась пустовать. Эльвира, когда дома была, туда без надобности не входила, бабушка на территорию зловредной внучки тоже особо не стремилась, тем более не захотела пускать на эту площадь посторонних, сославшись на то, что там все загромождено, а главное, ключ куда-то запропастился, если Эльвира, вернувшись, не найдет, придется дверь ломать.

— Она что же, от вас на замок запиралась?! — зевая во всю ширь оснащенного нержавейкой рта, ужаснулась Таисия.

— Это еще что!

— Ужас.

— И не говори…

И больше о таинственной комнате не было произнесено ни слова. Уж очень все утомились, а кроме того тема была исчерпана еще во время застолья, ведь когда двоюродные сестры рассказывали о разбросанной по всей Челябе родне, Алевтина Никаноровна тоже не могла отмолчаться, утаить свои семейные особенности. Только Бильку она им не выдала. Ей всегда делалось очень стыдно, когда он ее принародно терроризировал.

Сестры почти моментально заснули, заполнив густым разнотембровым храпом все пространство комнаты. Вот и еще один признак кровного родства. Элька состарится — тоже захрапит как миленькая. Уснул, немного повздыхав, и Билька.

А вот к Алевтине Никаноровне сон не шел. И тут вдруг сквозь богатырский трехголосый храп она отчетливо услышала быстрый стук босых пяток по полу. Она подумала — в туалет — потому что сама туда собиралась. Но нет, пятки перестали стучать раньше. Зато послышалось легкое поскрипывание старой кровати, где разместился на ночлег внучатый племяш.

Оно послышалось и сразу прекратилось. И снова послышалось, и снова прекратилось. Но нет, старую кровать, как и ее старую хозяйку, невозможно было провести! Она выдавала характерную возню в любом положении.

Алевтина Никаноровна лежала на спине — так было лучше ее желудку — пережидала и улыбалась. Ничего страшного, главное, что и нынешняя молодежь знает о существовании высоких идеалов, не отвергает их, а то, что не удается встать вровень с идеалами, так разве предыдущим поколениям это удавалось?

Да и сама Алевтина Никаноровна, чего уж там, в свое время с примерным энтузиазмом предавалась простым житейским утехам. И не сгорела со стыда. Ведь однова живем… от этих мыслей у нее внутри даже зловредный зародыш боли незаметно рассосался. Сошел на нет. Видать, грешить полезно даже в мыслях, а говорят — бог…

После того, как прекратился скрип пружин, бабушка полежала не шевелясь еще минут десять-пятнадцать — чтобы любовники гарантированно заснули, — но только собралась совершить свой рейд в туалет по малой нужде, звуки любви за стеной возобновились.

Эк их разобрало! — подумалось Алевтине Никаноровне, впрочем, без малейшего раздражения, потому что она вполне могла потерпеть еще.

Но до чего же беззастенчиво они дурачили нас, старух, потешались над нами, а мы и уши развесили. Не-е-т, не принимают они предков всерьез, как и мы не принимали!..

На сей раз гамма звуков, долетавших из-за тонкой стенки, существенно обогатилась. Видимо, детки почувствовали себя совершенно раскрепощенными. Сперва это были стоны и всхлипы, а потом и непринужденные вопли. Более того, Алевтина Никаноровна уже чувствовала ритм спиной, а это было невероятным — огромная чугунолитейная конструкция всегда казалась ей незыблемой. Покойный Преображенский, к примеру, был раза в два солидней внучатого племянника, да и сама она имела массу приличную, а так вроде не выходило… На миг старушке даже сделалось грустно: «Мы многого не умели, не смели. Мы были крепостными допотопной морали и гордились этим перед всем миром, дурачье. Хотя — больше-то было нечем…»

Наконец раздался заключительный вопль — так иногда кричали коты, забредавшие по своим делам на балкон, и все стихло. И через пять минут Алевтина Никаноровна уверенно, совсем не осторожничая, направилась в туалет. После такой скачки по прериям эти дикие мустанги просто не могли не спать мертвым сном. И у нее была твердая решимость сразу по возвращению заснуть.