Корабль-призрак - Фредерик Марриет

— Мне осталось жить не так долго, но Богу известно, что я покину этот мир без страха.

— Я тоже покинул бы его без страха, — сказал Филипп.

— Ты, сын мой? Нет! Ты молод и должен жить надеждой. Кроме того, в этой жизни есть обязанности, возложенные на тебя Богом, которые ты должен исполнить.

— Я знаю, что на меня возложена обязанность, — отвечал Филипп. — Патер, ночь слишком холодна для вас. Идите спать и оставьте меня наедине с моими мыслями.

Священник благословил его и спустился вниз.

«Прекрасная ночь, — подумал Филипп, радуясь тому, что остался один. — Не следует ли мне рассказать ему обо всем? У меня такое чувство, будто мне следует… Но нет! Священнику Сайзену я ничего не рассказывал, так почему же я должен откровенничать с патером Матео. Я стал бы тогда зависеть от него, и он одолел бы меня расспросами. Нет, нет! Моя тайна принадлежит только мне, и советчиков мне не надо!»

Филипп снял с груди реликвию и с благоговением прижал ее к губам.

«Батавия» провела на рейде острова Святой Елены несколько дней и снова вышла в море. Через шесть недель судно бросило якорь в Северном море, и Филипп с разрешения капитана отправился домой, пригласив с собой старого священника. Он очень подружился с ним и обещал ему свое покровительство, пока патер останется в Голландии.

Глава тринадцатая

— Я далек от мысли надоедать тебе, сын мой, — молвил патер Матео, едва поспевая за Филиппом, которого от родного дома отделяло теперь около четверти мили, — но все же хотел бы обратить твое внимание на то, что этот мир — бренен и что прошло уже немало времени с тех пор, как ты покинул эти места. Поэтому я просил бы тебя не торопиться и не предаваться радостным предвкушениям, которые охватили тебя, как только ты ступил на сушу.

— Возможно, вы и правы, но нет ничего мучительнее неизвестности! — отвечал Филипп и ускорил шаги так, что священник отстал от него. Филипп перешел мостик и оказался у двери. Было около семи часов утра, путники переправились через Шельду на рассвете. Окна нижнего этажа были закрыты.

«Хм… Их должны были уже открыть», — подумал Филипп, берясь за ручку двери. Дверь оказалась незапертой. Филипп вошел в прихожую. На кухне горел свет. Он толкнул дверь и увидел служанку, которая, привалившись к спинке стула, крепко спала. Он собрался разбудить ее, но тут из покоев второго этажа раздался голос:

— Мария! Доктор пришел?

В два прыжка Филипп взлетел на второй этаж, проскользнул мимо служанки, которая только что спрашивала о докторе, и открыл дверь в комнату Амины. Плававший в плошке с маслом фитилек бросал вокруг матовый свет. Пологи над кроватью были опущены, и рядом стоял на коленях… священник Сайзен! Филипп отпрянул. Сердце его замерло. Говорить он не мог. Хватая ртом воздух, он прислонился к стене. Наконец он перевел дыхание. От шумного вздоха священник вздрогнул и обернулся. Он узнал вошедшего, поднялся и молча пожал ему руку.

— Она умерла? — еле выдавил из себя Филипп.

— Нет, она жива, сын мой, но надежды на благополучный исход мало. Близится кризис, и в течение часа решится, вернется ли она в твои объятия или последует за сотнями тех, кого свела в могилу эпидемия.

Патер Сайзен подвел Филиппа к кровати и отдернул пологи. Амина лежала без сознания, дыхание ее было тяжелым, глаза закрыты. Филипп схватил горячую руку жены, прижал к губам и залился слезами. Когда он немного успокоился, патер Сайзен усадил его.

— Печально увидеть такую картину при возвращении домой, сын мой, — произнес он, — а при твоей жизнерадостности она для тебя вдвойне тяжела. Да свершится воля Божья! Знай, есть еще надежда, так сказал мне врач, который скоро опять придет. Она больна тифом, от которого за последние месяцы вымерли целые семьи. Было бы лучше, если бы ты не приехал. Болезнь заразна. Чтобы уберечься от нее, многие подались в ближние деревни. К сожалению, помочь нам может только врач, хотя врач и больной представляют одинаковую добычу для смерти.

Дверь неслышно отворилась, и в комнату вошел высокого роста мужчина в коричневом пальто. Его рот и нос были прикрыты марлевой повязкой, пропитанной винной эссенцией. Он поклонился Филиппу и священнику и подошел к кровати. С минуту он проверял у больной пульс, потом потрогал лоб и плотнее укрыл ее одеялом. Затем он подал Филиппу такую же, как у него, повязку, знаками объяснил, что тот должен с ней делать, кивнул священнику и вместе с ним вышел из комнаты.

Через некоторое время священник вернулся.

— Врач дал мне кое-какие указания, — пояснил священник. — Он надеется, что твою жену можно спасти. Нужно внимательно проследить, когда она опять будет потеть, а если она очнется, то ей следует дать полный покой.

— Кто же может потревожить ее? — спросил Филипп.

— Я не думаю, что твое возвращение или твой взгляд могли бы ее обеспокоить, сын мой, — отвечал Сайзен. — Радость, даже если она очень сильна, редко убивает. Но здесь иные обстоятельства.

— Что это за обстоятельства, святой отец?

— Филипп! Сегодня уже тринадцатый день, как Амина лежит с высокой температурой. За это время я редко оставлял ее одну. Временами в бреду она говорила о таких вещах, которые, даже если ее слова и были бессвязны, наполняли мою душу страхом. Долгое время эти мысли тяготили ее, и поэтому выздоровление затянулось.

Филипп Вандердекен! Ты помнишь, как я однажды пытался выведать твою тайну, из-за которой твоя мать сошла в могилу, а твоя жена может стать теперь добычей смерти? Ведь ясно, что Амине известна твоя тайна.

— Она известна ей, — мрачно подтвердил Филипп.

— Она выдала ее, находясь в беспамятстве. Я хочу надеяться, что она сказала больше, чем хотела бы, но пока не будем говорить об этом. Посиди возле нее, сын мой. Через полчаса я вернусь. За это время, как сказал доктор, должно стать ясно, возвратится ли она к жизни или покинет этот мир.

Филипп шепотом сообщил священнику, что его сопровождает патер Матео, и попросил Сайзена дать указание служанке позаботиться о госте. Патер Сайзен ушел, а Филипп присел возле кровати. Пологи над ней он раздвинул.

Нет в земной жизни более тревожных чувств, чем те, которые теснили грудь Филиппа. По дороге к дому его подгоняли пылкие желания, надежда встретить свою любимую супругу в полном здравии и с радостью заключить ее в объятия, но дома его ждали только горе и страшная тревога.

«Предполагал ли я, что застану тебя в таком состоянии, милая Амина? — думал Филипп. — Прав был патер Матео, предостерегая меня от слишком бурной радости. Я воображал, что спешу к счастью, а шел навстречу печали! О, Боже небесный! Будь милостив и прости меня! Даже если я и любил это ангельское создание больше тебя, все равно сохрани мне его! Сохрани мне ее, иначе я навсегда погиб!»