Статуя сексуальной свободы - Елена Логунова

Творческие планы родительницы меня в данный момент мало интересовали.

— Я имею в виду, ты видела его голым?

— Угу! — мамуля глубоко кивнула. — Его убедительно попросили снять рубашку, а я наблюдала за процессом раздевания сквозь стекло. Такое, знаете, как в американских фильмах, прозрачное с одной стороны и зеркальное с другой…

— И что, есть? Я спрашиваю, есть у него татуировка в виде рыбки? — я не дала мамуле уклониться от темы.

— Нет! Ни рыбки нет, ни птички, ни котиков с песиками. У парня абсолютно чистая гладкая кожа без всяких рисунков, — мамуля подумала немного и добавила: — Во всяком случае, на верхней половине тела. Нижнюю мне не показали.

— Нижняя нас и не интересует, — сказала Алка.

— В самом деле? Что-то рано! — мамуля недоверчиво выгнула брови, вынудив Трошкину покраснеть.

— Ты сказала — чистая кожа, — я уцепилась за слово. — Чистая — это значит мытая? Или голая, без волос?

— Отличный вопрос, дорогая! — мамуля щелкнула пальцами. — Ты попала в точку. Кожа у этого парня именно безволосая, что, собственно, меня не удивляет. Многие бодибилдеры делают эпиляцию, чтобы ничто не мешало публике любоваться безупречным рельефом их бицепсов, трицепсов и прочих мышц.

— Противоречие, однако! — заметила Алка. — С одной стороны, тело у инструктора лысое, как и у того неизвестного, который сидел в шкафчике. С другой стороны, у того, в шкафчике, была татуировка, которой у инструктора нет. Вывод: либо инструктор не сидел в шкафчике, либо он успел избавиться от татуировки.

— Мамуль, а ты уверена, что это была именно татуировка? — спросила я. — Может, ты приняла за тату что-то другое? Например, декоративный рисунок в стиле боди-арт или отпечаток с переводной картинки? От таких украшений, в отличие от татуировки, избавиться не проблематично.

— Картинки? Не думаю, — покачала головой мамуля. — Разве стал бы взрослый мужчина украшать себя подобным образом?

— А вы посмотрите на Зяму! — брякнула Трошкина.

Я тихонько пнула ее в голеностоп и прошептала:

— Она не знает!

Перед мамулей братец почему-то не стал хвастать картинкой в стиле наскальных росписей, которую в порыве вдохновения намалевал ему на ягодице еще один гениальный художник-дизайнер, Зямин лучший друг Ваня Горин. С какой стати Ваньке, подвизающемуся в книгоиздательском деле, вздумалось украшать оригинальной иллюстрацией Зямин филей и почему при этом творческая манера Горина скатилась в неолит, осталось не выясненным. Кособокий черненький человечек с длинным телом, ножками разной протяженности и двузубой вилкой в обрубке, символизирующем правую руку, был по-своему недурен, однако Алка все-таки очень обрадовалась, когда этот доисторический рисунок с Зямы смылся. Правда, вскоре и сам Зяма смылся от чуждой художеств Алки, чему она радовалась гораздо меньше… Я спохватилась, что думаю о несущественных в данный момент вещах, и поспешила вернуться к действительности.

Мамуля воспользовалась моментом, чтобы еще раз, гораздо более многословно и эмоционально, чем прежде, пересказать Трошкиной историю своего открытия. Я имею в виду открытие шкафчика, в коем помещалось то голое мужское тело, которое в последнее время интересовало наш маленький женский кружок куда больше, чем обнаженная натура дорогих и любимых мужчин. Мамуля уже успела трансформировать свои жуткие впечатления в изящный литературный ужастик, текстовую часть которого она дополнила живыми картинками в собственном исполнении. Проворно выскочив на середину комнаты, наша писательница стала показывать, как она вошла в раздевалку, как уронила сумку, как обшаривала шкафчики и светила фонариком. Я уже начала морально готовиться к просмотру пугающей миниатюры «Труп в шкафу», но тут Трошкина вдруг крикнула:

— Стоп!

Подумав, что подружка критикует мамулин миманс, я подсказала ей следующую реплику в духе Станиславского:

— Не верю!

— Не верю своим ушам! — по-своему развила тему Алка. — Варвара Петровна! Вы же сказали, что подсвечивали себе фонариком? А это что у вас в руках?

— Фонарик! Разве нет? — не совсем уверенно промолвила мамуля, показав нам маленькую серебристую штучку, которую я лично рассматривать не захотела.

Хватит с меня на сегодня маленьких серебристых штучек, чреватых сюрпризами!

— Никакой это не фонарик! Это сувенирный брелок ночного клуба «Папайя»! — горячилась Трошкина. — Я знаю, мы с Зямой вместе были на той вечеринке, где их раздавали всем гостям.

— Почему — не фонарик? Он же светится? — недоумевала мамуля.

— Коктейль «Пикирующий бомбардировщик» тоже светится! — отбрила Алка, продолжая делиться с неискушенной мамулей своим опытом ночной жизни.

Зяма успел-таки приобщить ее к нескучной богемной жизни.

— Варвара Петровна, вы поймите, это же не простой свет! Это клубный свет!

— Флюросвет! — я со знанием дела подсказала синоним. — Такое, знаешь, особое освещение, в лучах которого скромные белые одежды и дешевые вставные зубы обретают дивное фосфорическое свечение…

И тут до меня дошло, к чему клонит сообразительная Алка.

— Та татуировка! — воскликнула я. — Она не обычная! Она видна только при клубном освещении!

— Вы думаете… Да! Но как же тогда? — не договорив начатую фразу, мамуля упала духом. — Получается, что мы рано реабилитировали инструктора! Неужели мне придется снова пробиваться в тюрьму, чтобы посветить ему на плечо этим синим светом? А он, небось, сквозь зеркальное стекло и не пройдет!

Она расстроилась:

— Выходит, у пропавшего голыша нет никакой особой приметы? Вернее, она даже чересчур особая, такая, что невооруженным глазом не разглядишь!

— Круг подозреваемых расширился несказанно, — пробормотала Алка. — Выходит, голышом из шкафчика может оказаться практически любой мужик из тех, что находились в здании в момент убийства!

— Все же не любой, — возразила я. — А только такой затейник, который бреет ноги, оставляя одинокий вихор на заднице.

Тут мы с Трошкиной переглянулись и в один голос воскликнули:

— Педик Руперта!

— Простите?

Мамуля была не в курсе гомофобских страданий Крошки Ру, и мы быстренько ввели ее в курс дела. Зато она свежим взглядом заметила то, что прозевали мы с Алкой.

— Допустим, в шкафу сидел именно этот пе… юноша нетрадиционной ориентации. Как же он туда попал из бассейна? Я сомневаюсь, что мужчина мог незаметно войти в женскую раздевалку на глазах у множества людей. Сколько народу было тогда в бассейне, Дюша, ты помнишь?

— С инструкторами и уборщицами — дюжины две, — ответила я и задумалась.

Из раздумий меня вывело явление Зямы. Он завалился в комнату, бухнулся на диван рядом с Трошкиной, по-родственному привалился к ней плечом и осчастливил нас сообщением:

— Радуйтесь, я принес вам добрую весть: мы починили телефон!

— Благодетель, — буркнула я.

А Алка молча загнула губы крючками вниз, благодаря чему ее лицо стало похоже на морду лосося, упорно штурмующего перекат. Ожесточенно сопя, она сучила ножками, пытаясь вынырнуть из мягких подушек и крепкого, как в вольной борьбе, захвата Зяминой правой. Напрасно братец думал, будто совместное участие в операции по моему спасению вновь сблизило его с Алкой. Трошкина не желала зомбировать замерший роман! Она уже вычеркнула из личного перечня мужчин, пригодных к использованию в брачных играх, всех дизайнеров вообще и великолепного Казимира Кузнецова в частности. С учетом того факта, что ранее Алка уже исключила из своего матримониального списка военных, милиционеров, спортсменов и волонтеров виртуальных компьютерных битв, из представителей героических профессий ей остались только каскадеры, моряки и летчики-космонавты. Я подумала, что надо подарить подружке открытку с фотографией Гагарина. Пусть попробует с ее помощью доукомплектовать образ мужчины своей мечты на карте желаний. Пожалуй, героический лик Гагарина вполне подойдет к героическому же телу Бандераса, надо будет только шлем скафандра отрезать, потому что в гермошлеме не поцелуешься, а какой же идеальный роман без нежных ласк?

Я вдруг осознала, что сама довольно давно лишена плотских утех, закономерно вспомнила своего штатного утешителя — бравого капитана Кулебякина и тут же получила убедительное подтверждение гипотезы о существовании телепатии:

— Дюша, детка, тебя к телефону! Денис звонит, — позвал из прихожей папуля.

Я вышла из комнаты и глубоким грудным голосом разнеженно мурлыкнула в трубку:

— Здравствуй, милый!

— Привет, — настороженно отозвался капитан Кулебякин. — Что-то случилось?

Я мысленно сделала себе зарубочку на память: нельзя надолго лишать милого любви и ласки, даже при наличии на то уважительных причин. Глядите-ка, он уже отвык от нежного обращения! Еще чуть-чуть — и может совсем отбиться от рук. А зачем мне это надо? В моем собственном списке женихов зачеркнутых строчек больше, чем в черновой рукописи «Евгения Онегина»!