Не сбавляй оборотов. Не гаси огней - Джим Додж

— «Краденый», — прервал я его излияния, — это слишком сильно сказано. С точки зрения закона, у меня с собой кипа поддельных документов, которые объясняют, что я всего лишь перегоняю эту тачку к мемориальному комплексу. Меня уже один раз останавливали, прямо на выезде из Фриско, и к бумагам никто не придрался. И…

— Ну да, ну да, — с жаром закивал Дважды-Растворенный, — говори-разговаривай.

— А с точки зрения морали, я действительно собираюсь доставить эту машину как дар от одной старой девы, в которой благодаря музыке пробудилась женщина.

— О-о, да-а-а! Еще! — Дважды-Растворенный возбужденно захлопал в ладоши. — Продолжай! Вешай лапшу!

— Однако с моей стороны было бы нечестно скрыть от тебя, что не далее как сегодня утром один шериф, преследовавший машину, по описанию поразительно похожую на эту, случайно угодил в кювет. Хотя сам он, возможно, считает, что это произошло не так уж случайно.

— Вот это действительно скверные новости. Такие вещи можно трактовать как попытку убийства или еще какое дерьмо похуже.

— Впрочем, — продолжал я, — это произошло в горах Нью-Мексико, и, как я уже сказал, тогда было раннее утро, а сейчас ночь. Как говорится, время — деньги или, в нашем случае, расстояние.

Дважды-Растворенный кивнул, но, судя по всему, я его не убедил.

— А если ты оглянешься на заднее сиденье, то заметишь там коробку с двумя сотнями рок-н-ролльных пластинок и диковатую на вид аудиосистему, такую мощную, что может разнести тебе черепушку.

Дважды-Растворенный просветлел.

— Так-то лучше. Кажется, жизнь налаживается. Это как раз такая музыка, какую я бы с удовольствием послушал.

— И…

— Ну, говори же еще! — потребовал Дважды-Растворенный.

И я сказал.

— И еще у меня в машине бутыль, а там что-то около девятисот таблеток амфетамина, только что из лаборатории.

— Возблагодарим же Господа нашего Всеблагого! — завопил Дважды-Растворенный, торжественно простирая руки к небу. — Так давай же скорее употребим их, пока законники не сцапали «колеса» как улику!

Такая стратегия показалась мне действительно божественным откровением. До Хьюстона еще было ехать и ехать, и я чувствовал, как все мое тело сковывает усталость. К тому же, как справедливо заметил Дважды-Растворенный, не стоило провоцировать полицию, оставляя противозаконное имущество где попало. Мы оба взяли по небольшой горстке, хотя у Дважды-Растворенного в загребущей лапище уместилось куда больше, чем у меня.

Я взял с заднего сиденья коробку с записями и вручил ее своему новому знакомцу.

— Сегодня ты диджей.

— Круто! Я вкопал! Приготовься к безумной взрывающей мозг программе. Преподобный Дважды-Растворенный Джонсон — король ритма, он вобьет в твои уши парочку сладчайших священных гимнов!

— Ну что ж, преподобный Дважды-Растворенный, — сказал я, запуская мотор, — тебе выпала честь ехать с непреподобным Джорджем. Добро пожаловать на борт!

— Держи пять! — рассмеялся он, протягивая руку.

Мы обменялись рукопожатиями.

— А теперь, может быть, ты расскажешь мне в перерывах между песнями о своей религиозной принадлежности и объяснишь, в чем состоит твоя служба? Признаюсь, сроду не видел у священников таких стильных и клевых одеяний и ни разу не встречал клирика, который бы за компанию глотал с паствой «колеса». Я-то всегда считал (и мой опыт это только подтверждает), что наркота от дьявола.

Дважды-Растворенный только фыркнул.

— Господь сам сотворил дьявола ради забавы. Сотворил все, что есть на этом свете, каждое живое существо; все, что есть сейчас, и все, что будет после того, как небесные трубы призовут нас на встречу с безбрежным божественным светом. Знаешь, что ты должен вкопать из своих трипов? Что у тебя нет и никогда не будет недостатка в грехах, которые Спаситель мог бы тебе отпустить. Иначе мы бы все передохли со скуки, и я бы остался без работы.

— Кажется, я уже готов обратиться в веру. А как называется твоя церковь?

Дважды-Растворенный застонал — я сперва подумал, что это из-за моего полного религиозного невежества.

— Чувак, — тяжело вздохнул он, — у меня всю жизнь нелады с названиями…

Он пустился в разговоры, и какая бы песня ни блеяла из динамиков, его голос с легкостью ее перекрывал. Мы все ехали и ехали, я сшивал белые линии дорожной разметки воедино, они утончались и превращались в мерцающую нить. И все это время я пребывал в блаженном неведении, будто мы движемся вглубь лабиринта, а не к выходу из него…

Дважды-Растворенный возвращался домой в Хьюстон после девяти лет, которые он ошивался в Лос-Анджелесе. Он сбежал из дома в пятнадцать, после развода родителей: мамуля больше не могла терпеть папулино пьянство, а папуля не мог терпеть свою работу ночным сторожем в офисе «Тексако» — если не пил. Дважды-Растворенный был на шесть лет младше самой младшей из сестер; к тому времени, как предки решили разбежаться, все три его сестры уже успели выскочить замуж.

— Не было смысла оставаться, нас больше ничто не объединяло, — объяснил он, — мамулю, папулю и меня.

На самом деле его, конечно, звали не Дважды-Растворенный.

— Клемент Эвриэль — вот каким имечком они меня наградили, в честь дедули. Но при всем моем уважении к традициям, зваться Клемом — это уж слишком. Подходит разве что для каких-нибудь болванов с IQ не выше комнатной температуры. Так что когда я подался на побережье, то сменил имя на Оникс… ты вкопай, чувак, мне было всего пятнадцать и хотелось добавить в жизнь огонька. Не успел я добраться до Эл-Эй, как завис с одной уличной шлюхой, которая для собственного удовольствия трахалась с хорошенькими черными мальчиками вроде меня. Только мы перепихнулись — а у меня это случилось в первый раз, я ведь до того девственником был, так? — я еще лежу сверху, весь расслабленный, оглушенный, хватаю ртом воздух, а она вдруг как захихикает, по-девчоночьи так. Все хихикает и хихикает, а потом уже просто вообще ржать начала как ненормальная. Я спрашиваю, в чем дело, а она так заливается, что даже слова выговорить не может. «Оникс», — с трудом выдавливает она и снова принимается хохотать. А я лежу одурелый, не отличу своих пальцев на ногах от носа, а члена — от эскимо на палочке, но кое-что до меня все-таки доходит — не нужно мне такое имя, над которым смеются. Я кое-как слез с нее, оделся и пошел к дверям. Она все ржет. Ох уж эти женщины, великий источник скорбей… Я рано усвоил правило: просто люби их и не пытайся выяснить, что у них на уме. Разные биологические виды. Знаешь, Бог никогда не ошибается, зато иногда он загадывает нам загадки — одну такую загадал, когда сотворил женщин.

Короче говоря, я решил обходиться совсем без имени. Сократил его до просто «Джонсона». Подумал: если не могу сразить цыпочек блеском, возьму загадочностью. Сработало — клюнула целая куча — правда, может, тут дело скорее в моей природной смазливости и плавности движений. Я пытался было подзаработать кое на ком из девочек, пустить их в дело, но в Эл-Эй жестко стелют и все улицы давно поделены, если понимаешь, о чем я. Я наступил кому-то на любимую мозоль внутри дорогих ботинок, и мне зверски надрали мою шестнадцатилетнюю задницу. Достаточно зверски, чтобы я провалялся не одну неделю в городской больнице, питаясь через трубочку. Веселого мало, но зато у меня, как говорится, открылись глаза — хотя на деле они, наоборот, заплыли.

Когда я, прихрамывая, вышел из больницы, то решил быть как все — американская мечта и все такое. Устроился мыть посуду в одной тошниловке. Снял комнату — такую маленькую, что когда у тебя встает — член упирается в стенку. Посудных заработков едва хватало, чтобы живот не прилип к позвоночнику. Вставал с петухами и трудился допоздна — всё по плану, чувак. Каждый день изучал газету «Есть работа» как карту Острова Сокровищ, и на каждое собеседование начищал ботинки и припасал широчайшую из улыбок, но это всегда оказывались места не для ниггеров, потому что к ним выстраивалась еще целая очередь белых ребят, и угадай, кого они нанимали? А я всегда оставался в стороне, только менял одну дерьмовую работенку на другую, пока наконец в свой двадцатый день рождения я не заглянул в кошелек и не обнаружил, что там не хватит денег даже на минет и дешевую выпивку. Жизнь идет по проторенной колее, это всем известно, чувак, но однажды случается такое вот дерьмо и вышибает тебя из седла.

Я снова начал работать на улицах, но на этот раз был дьявольски осторожен — только дешевый перепихон. Ну, знаешь, как это бывает: травка целыми коробками, бабы, никаких презиков и такая жаркая торговля, что чуть настоящие ожоги не остались. Если удавалось выбить десять процентов от уличной скидки себе, считай — повезло и можно вечером кайфануть. Я становился плохишом. Скатывался все ниже и ниже. Был лузером. Меня засасывало, как динозавра в яму со смолой. Я стал напиваться, баловался наркотой, спал где попало. Душа никак не могла оторваться от земли.