Гипнотизер - Андреас Требаль

— Так.

— Стало быть, сейчас лето. Липы в зелени, и вода пахнет по-летнему. Не чувствуешь?

Шаг за шагом я погружал Аристида в трапе. Стало тихо, слышно было лишь, как жалобно скулит Жером. Граф и остальные стояли не шелохнувшись. Все, затаив дыхание, следили за тем, как я, взяв Аристида за руку, потащил его за собой в загончик. Повинуясь моему внушению, Аристид взял собаку на руки и отнес ее к ближайшей лине. Там он положил ее на землю и, опять же следуя исходившему от меня безмолвному приказу, опустился перед ней на колени.

— Аристид, взгляни-ка на раны твоего Жерома. Нет-нет, ты присмотрись к ним внимательнее. Ты понимаешь, что стоит тебе облизать его раны — и пес выживет. А если этого не сделать, ему каюк.

— Облизать собаку?

— Нет. Только ее рапы. Они ведь на вкус все равно что шоколад. Это же каждому известно. Спроси своих друзей, если не веришь. Ведь рапы на вкус как шоколад, верно?

— Все верно, Аристид. Это так и есть. Именно как шоколад. Потому мы и суем палец в рот, если обрежемся по нечаянности.

Остальные дружки Аристида были того же мнения. Энергично закивав, они стали с нетерпением дожидаться, удастся ли мне довести задуманное до конца. Выразительно кашлянув, граф снял с головы цилиндр и машинально провел ладонью по лысине — будто желая удостовериться, уж не загипнотизировал ли я и его заодно. На его лице отражались весьма противоречивые чувства — с одной стороны, он был поражен моим даром, с другой — столь явное предательство друзей, решивших отдать своего друга на откуп какому-то непонятно откуда взявшемуся тину, вызывало презрение графа.

— Я бы на твоем месте, Аристид, не стал бы пренебрегать возможностью полакомиться, — со вздохом сообщил я, после чего присел на корточки и принялся разглядывать исполосованное крысиными зубами брюхо бульдога.

Поскольку залог успеха гипноза — свобода, но никак не принуждение, я воздерживался приказывать что-либо Аристиду. Даже в самом глубоком трансе человека невозможно принудить на нечто постыдное и совершенно противное его природе. Без доверительности нет внушения. И это всеобщее правило.

Я вынужден был сделать несколько глубоких вдохов, дабы избавиться от бьющего в ноздри запаха крови и псины. Меня чуть было не вырвало. Но тут Аристид опустился подле меня на колени.

— Это на самом деле имеет вкус шоколада, — сказал я мнимо непринужденным тоном и поднялся. — Только что сам отведал.

И в подтверждение показал ему перемазанный кровью палец — Аристид тут же лизнул его. В компании друзей молодого человека недоверчиво зароптали. А когда Аристид принялся лизать раны собаки, они побледнели. Одному стало дурно, другой тоже невольно стал прикрывать рот ладонью. Аристид лизал столь самозабвенно, что даже граф не выдержал и отвернулся. Когда я увидел перемазанный кровью рот, и мне стало не по себе. Зрелище и впрямь было отталкивающим — друзья Аристида стояли с белыми как мел лицами. И тут одного из них вырвало, его примеру последовали еще двое.

— Знаете, он вас убьет, когда вы его расколдуете.

— Не успеет.

Свои слова я пояснил, показав на известную каждому парижанину двухколесную карету желтого цвета. Полиция будто из ниоткуда вынырнула на набережной канала. В карете, судя по всему, никого не было, а сопровождал ее скакавший верхом жандарм. Он искал глазами кого-то.

Заметив графа, жандарм подъехал к нам.

— Прошу прощения, сударь. У меня поручение разыскать графа де Карно и препроводить его в распоряжение следственного судьи Ролана. Ваш слуга описал мне вашу одежду и внешность, так что я не сомневаюсь, что это вы, граф.

— Да-да, жандарм, конечно, мы сейчас же едем к Ролану. Вот уж повезло! Давайте, месье Петрус, и поживее.

Наклонившись к уху Аристида, я прошептал ему, что, мол, очень жаль, но я и его друзья ошиблись — шоколад и есть шоколад, а вот от собаки разит псиной и только ею, и кровь ее на вкус — чистейшая мерзость. Юноша опомнился, и его тут же вырвало прямо на Жерома. Пес тявкнул и завертел головой, но мы уже сидели в обитом жестью полицейском экипаже.

— Череда гротесков! — заметил граф.

Я же подумал, что уже во второй раз за пару недель мне приходится иметь дело с этим видом транспорта.

— Отличие лишь в том, что на сей раз я не подозреваемый.

— Вот уж и на самом деле забавно! И снова после очередного гипнотического эксперимента вас везут в карете для перевозки преступников. Впрочем, слава Богу — я даже боюсь подумать, как бы нам досталось от друзей этого Аристида за то, что вы с ним сотворили. Но такова жизнь! Вероятно, сегодня как раз тот долгожданный день, когда я готов с ней примириться. Что же касается вас, месье Петрус, неспроста вас подвозят в этой карете — вы понадобились юстиции!

Миновав набережные Морфондю и Лоржож, мы прибыли к Консьержери. Разумеется, накопившийся за сотни лет слой грязи, придававший северной стороне бывшего королевского дворца весьма мрачный вид, истинного кандидата в арестанты поверг бы в депрессию, а я лишь зябко повел плечами. Однако нечистая совесть давала о себе знать. Затея с гипнозом парня по имени Аристид изначально была безответственной да и с этической точки зрения не лезла ни в какие ворота. Заставить малого облизывать собачьи раны! Граф был прав: всему виной моя не всегда разборчивая страсть к экспериментированию, и мне стоило всерьез задуматься, кого выбирать в качестве испытуемых, короче говоря, напрашивался вывод: ваше дарование, сударь, куда опаснее, чем это может допустить полиция.

С другой стороны, убеждал я себя, все-таки, месье граф, именно вы сделали первый шаг! Именно вы потащили меня поглазеть на это зрелище. Так что судьбе было благоугодно по-братски разделить зло и добро между нами.

Наконец, после долгих и утомительных разворотов в узком дворике Консьержери, со скрипом отошел в сторону засов. Скрип металла тут же напомнил мне писк гибнущих крыс.

Мы выбрались из экипажа.

И тут же, как самых настоящих арестованных, через узкий проход нас с графом провели в украшенный колоннами вестибюль, где располагалась канцелярия и где нас уже дожидался один из ее чиновников, который, решив проявить ретивость, заставил нас предъявить документы. Разглядев, кто я есть, он злорадно улыбнулся, однако все же воздержался от комментариев, ограничившись одним только замечанием, что сегодня, дескать, дело обойдется без личного обыска, чем уже намекал на унизительность моего прошлого нахождения в сем учреждении.

— Старая добрая Консьержери! — Раскинув руки, граф воссиял. — Нигде в другом месте Франции не собирается столь пестрое и интересное общество, как в ее стенах. Посудите сами: свергнутая с престола королева, такие господа, как Робеспьер, Дантон и, разумеется, Шарлотта Корде. Могу продолжить список. Но только у меня, одного меня — графа Максимилиана Жозефа де Карно — хватило ума не загреметь под эти мрачные своды даже в эру всеобщего беззакония! Должен признаться, я горжусь этим!

Я лишь едва заметно улыбнулся. Как бы сейчас ни пыжился граф, до законодательной реформы Наполеона сие место с полным правом могло быть причислено к проклятым. Да и сегодня Консьержери крайне малосимпатичное учреждение с его лабиринтом коридоров и камер-одиночек с их убогой меблировкой. Я взглянул на остекленную дверь в кабинет, где меня допрашивал Даниель Ролан сразу же по прибытии сюда из тюрьмы Ла-Форс. Обращаясь ко мне через забранное деревянной решеткой оконце, Ролан тогда пообещал лично заняться моим делом, и как можно скорее. Поскольку ныне придерживаться буквы закона должен был даже сам главный судья Парижа, это означало для меня еще одну ночь пребывания за этими стенами. «Воспринимайте все с юмором, — сказал мне тогда на прощание Даниель Ролан. — Ибо тот, кто нынче заперт в Консьержери, с полным правом может причислить себя к сливкам общества — дворянству, крупным финансистам, нотариусам или чиновникам высокого ранга».

— Могу я вас спросить, месье Бусико, — обратился я к одному из канцеляристов, — вы не позволите взглянуть на ту камеру, где в тот раз я томился в одиночестве? Вы, должно быть, помните, что я по профессии психиатр. И мы никак не гарантированы от дурных воспоминаний и ночных кошмаров. И вот я подумал: зайду-ка я еще раз поглядеть на эти стены, на сей раз как гость.

— Придется потерпеть до следующего раза. Дело в том, что ваша камера сейчас занята.

Без особых церемоний Даниель Ролан указал на лестницу, ведущую к кабинетам. Мы поднялись чуть ли не на мансардный этаж здания, где у следственного судьи имелось нечто вроде гарсоньерки, служившей ему и рабочим кабинетом, оконце которой смотрело прямо на Тур Дорлож и Тур де Монтгомери, и в придачу на две из четырех башенки Сен-Шапель.

— Нашему достопочтенному графу пока что незнакомо сие милое прибежище, месье Кокеро, — дружески отметил Даниель Ролан, приглашая нас сесть. — И то, что вы сейчас оказались здесь, вероятно, может быть прихотью судьбы. Если бы не месье граф, ни за что бы вам здесь не сидеть. Позвольте мне уж говорить без обиняков.