Гипнотизер - Андреас Требаль

И вот бутылка пуста. А меня вновь угощают пинками.

— Я знаю, ничего не произошло, — кричу я.

Ничего не происходило! Вскочив, я кое-как убегаю от них. У головы просвистели две пули, и меня даже ветерком обдало. Но во рту чувствую вкус бургундского. Потом вижу свою батарею, слышу лошадиное ржание. В воздухе висит запах конского пота — пот с них градом от страха, — и я проникаюсь ненавистью ко всем лошадям вообще. Потому что вонь их перебивает запах индюшачьего жира у меня на бороде.

Больше мне от Фредерика ничего не требовалось. И я сказал, что все, хватит, и вывел отставного фельдфебеля из диорамы его воспоминаний. Пусть себе отдохнет в кресле.

— Фредерик, — участливо произнес я, — а не распить ли нам с вами бутылочку бургундского?

— О Боже, — вырвалось у канонира, — конечно, конечно, я полностью за.

Так мы подружились. Я намеревался при первой же возможности увидеться с графом. В конце концов, мне пришлось раз встретиться с банкиром Буасье, а он воочию видел мое исцеление Ла Бель Фонтанон, что наверняка облегчало мне получение кредита для открытия собственной практики.

Но все оказалось не так-то просто. Я имею в виду не кредит, нет, а драму «Мария Тереза — ее дядюшка — моя покойная сестра — я». Мое трюмо не желало иметь дело с довольным и улыбающимся Петрусом. Нет, ему требовался издерганный, изводимый постоянными проблемами Кокеро, поначалу сдрейфивший при виде каменных обломков Триумфальной арки, дождем падавших на мостовую, а потом обретший странное удовлетворение от этого. Я был до крайности взволнован. Уже когда я миновал длиннющий коридор руин, меня посетила мысль о том, что здорово было бы попытаться подвергнуть гипнозу аббата де Вилье под сводом Триумфальной арки. Это было бы вполне щедрой компенсацией, как мне показалось, но наверняка меня поверг бы в замешательство факт того, что воробьев нынче было почти не видать, а когда одна из немногочисленных птиц попыталась пролететь сквозь арку и ее накрыл особенно увесистый обломок, я испытал нечто похожее на удовлетворение.

Короче говоря, эта аллегория означала лишь искушение сменить мягкосердечие на ожесточенность. Задним числом могу сказать: нежданная встреча с аббатом привнесла в мою душу такое возмущение, что я не видел для себя иного выхода, как превратиться в злодея. Вековечный закон обязан был воплотиться и во мне: жертвы несправедливости нередко сами свершают акты несправедливости. Демоны алкают крови.

Буквальное некуда. И безысходнее некуда.

Глава 10

В день, когда я наконец выбрался к графу, на небе впервые за многие недели показалось солнышко. Я счел это добрым предзнаменованием для задуманного мной плана понудить банкира Буасье раскошелиться на кредит. Я был настроен на многочасовое странствие по городу и глазение на людей в людных же местах.

Вдруг я невольно остановился. Нет, дело было не в испорченном настроении, я внезапно отчетливо услышал, как мой внутренний голос предостерегает меня: «Не торопись, друг мой. Подумай прежде, прояви хоть чуточку скептицизма. Психиатр ты или нет? Ты что же, всерьез уверовал в то, что твое призрачное существование в нише — добрая основа для открытия частной практики?»

На набережной у отеля «Де Виль» я, словно оцепенев, уставился в темные воды Сены. На волнах мерно колыхались пестрые лодчонки. В плетеной корзине, которую я чуть было не опрокинул по недосмотру, меланхолично била серебристым хвостом пойманная рыбина. Невольно задержав взгляд на ней, я слышал цокот копыт и методичное шуршание метел дворников по каменной мостовой. Где-то вблизи прогрохотал очередной экипаж, йотом затявкала собака. Показалось, что я различаю голоса, но мгновение спустя они потонули в уличном шуме. Где-то неподалеку кричали игравшие дети, бдительные материнские голоса одергивали их.

«Нет, признайся честно, — спросил я себя, — здоров ты психически или все же нет? Если нет, о какой практике может идти речь? О какой стабильной работе? Если болен, лечись и не требуй от мира возможности открыть свое дельце. Не зря же люди балуются изречениями вроде: „Я бы и хотел, да вот не могу“».

Собственная практика.

Вспомнилась моя цыганская жизнь, годы, проведенные в провинциальных лечебницах, годы ассистентства у моего дяди Жана, бадерский период, как я называю его. Все эти люди, приползавшие ко мне летом с гнойными опухолями на ногах, а зимой с разными стадиями обморожений. Гноящиеся глаза. Сыпи. Шум в ушах. Дети, заходившиеся криком от резей в животе, умиравшие от гнойного аппендицита, кори, золотухи или скарлатины. Девчонки, желавшие заполучить от меня выкидыш на исходе девятого месяца, пытавшиеся удушить еще не появившихся на свет детей, потуже стягивая шнуровки корсетов, замужние мадам, умолявшие меня дать им «сглотнуть» что-нибудь такого, после чего им при всем желании не удалось бы забеременеть до второго пришествия.

Бесконечные травмы, ушибы, переломы, вывихи. Открытые раны, на краях которых копошились белые личинки, пропитанные засохшей кровью окаменевшие повязки. Но если со всем перечисленным еще хоть как-то удавалось справиться, то общение с самими больными представляло собой форменную пытку. Я очень хорошо помню кое-кого из них. Мадам N. с отчетливо выраженными лабиальными складками и седеющими волосами. Стандартная претензия — дядя Жан слишком мало выписывает лекарственных средств, все они к тому же никуда не годятся, не говоря уже о том, что страшно дороги. В качестве контрпримера — некие «другие врачи», у которых даже горчичники лучше, не говоря уже о куда более мягко действующих слабительных и по-настоящему эффективных мазях и примочках.

Мадам NN. из Тулузы. На все случаи жизни у нее были заготовлены газетные вырезки — дескать, в такой-то и такой лечебнице прогресс идет семимильными шагами, а вот здесь он и вовсе затормозился — разве здесь достанешь новое лекарство?

Господин NNN. из Лиона. Упомянутый больной получил в наследство энциклопедию и, вдоволь начитавшись ее, ни с того ни с сего принялся обвинять всех врачей лечебницы, включая нас с дядюшкой Жаном, в тайном сговоре с целью Реставрации. А неизлечимо больные? Зная, что им уже не так много осталось, они либо впадали в полнейшую апатию, либо, напротив, проявляли лихорадочную активность, причем как по части работы, так и по части распутства, а в конце концов умирали вовсе не от рака желудка, а от заурядного рахита.

Каким же пестрым и чудесным показался мне после всего этого Париж! Средоточие ипохондриков всех мастей и индивидуалистов, город всезнаек. Вспоминаю моменты, когда мне приходилось выезжать на дом к некоей мадам NNNN., у весьма упитанного супруга которой открылось носовое кровотечение. Или же с утра, часиков в семь, успокаивать некоего банкира, мучимого проблемой, отчего же у его обожаемой супруги месячные как начались, так вот уже пятую неделю никак не желают прекращаться. Ибо участь парижского эскулапа вкратце можно свести к одному: мы тебе отстегнули сколько полагается, а ты уж изволь исцелять! И чем состоятельнее пациент, тем больше претензий он тебе предъявит. Раз уж нет особого недостатка в деньгах, лучше все же потратить их на здоровье. Посему они были убеждены, что виллы, в коих они обитали, приравнивались к некоему сакральному гетто, где в ходу совершенно особые условия, согласно которым врачу только и надлежало, что исцелять смертельно и не очень больных взмахом волшебной палочки, каковая, по их мнению, должна иметься у всякого врачующего. И прописанные этим врачующим рецепты, как им представлялось, должны были служить вернейшей из гарантий — а как же иначе, мы же за них заплатили!

Вообще следует отметить, что сия прослойка обеспеченных являла собой когорту до неприличия просвещенных в вопросах медицины. Но если случалось так, что костлявая неумолимо стучалась в двери, они, обуреваемые животным страхом, могли предложить баснословные суммы в обмен за то, чтобы врачующий оттянул последний час.

Скрип и грохот колес вырвали меня из раздумий у вод Сены. Мимо проезжала высокая неуклюжая повозка. Позади у нее красовалось изображение магического ока на звездном небе. Под оком скрестились два объятых пламенем меча с надетыми на них черепами.

— Не пытайтесь вразумить меня, — пробормотал я и продолжил странствие по улицам города.

По набережной Сены я направлялся на бульвар Генриха IV. Там мне предстояло решить, куда идти — направо через мост и потом домой или же налево на площадь Бастилии, а оттуда к отелю «Де Карно» на рю де Бретань. Я решил побыть у реки, но уже очень скоро набережная показалась мне слишком шумным местом для реминисценций. Экипажи носились так, будто все кучера прошли курсы обучения у лихача Биби, то и дело обдавая меня порывами ветра и окатывая несравненным ароматом конского пота и дегтя для смазки ступиц. Мысли мои отбивал болезненный метроном хлыстов извозчиков.