Повелитель света - Морис Ренар

Я был ошеломлен. Эмма рухнула на пол, повалив стоявшие рядом стулья, и с пеной у рта забилась в сильнейшем припадке истерики.

– Jetzt![18] – вскричал профессор.

В соседней комнате послышались шуршание ткани и шум шагов. Попадали манекены. В следующий миг на меня набросились Вильгельм и Иоганн.

Схвачен. Связан. Погиб.

Безумная боязнь пыток сделала меня трусом.

– Дядюшка, – взмолился я, – убейте меня сразу. Заклинаю вас: не мучайте меня. Что вам стоит пустить пулю из револьвера или дать мне яду? Все, что хотите, милый дядюшка, только не надо мучений!

Ухмылявшийся Лерн приводил в чувство Эмму, хлестая ее по щекам мокрым полотенцем.

Я понимал, что схожу с ума. Как знать, не помутился ли рассудок Макбелла при таких же обстоятельствах и именно в такую минуту?.. Макбелл… Клоц… Кладбище животных… Острая боль, прошедшая от виска к виску, пронзила голову: у меня начались галлюцинации.

Меня понесли вниз; Иоганн держал за голову, Вильгельм за ноги.

А что, если они просто снесут меня в пустое помещение и запрут там на замок? Что за черт, ведь нельзя же прикончить племянника как цыпленка!

Они направились к лаборатории.

Вся моя жизнь, день за днем, пронеслась передо мной в тумане в одно мгновение.

Профессор присоединился к нам. Мы миновали дом, в котором жили немцы, теперь меня несли мимо стены двора. Лерн открыл широкую дверь в левом павильоне, и меня внесли в помещение вроде прачечной, находившееся под залом, в котором стояли аппараты. Эта комната была обнажена, как скелет, и вся, от пола до самого потолка, выложена белыми плитками. Занавес из грубого полотна, подвешенный к железному пруту при помощи колец, разделял это помещение на две равные комнаты. Воздух был пропитан аптечными запахами. В комнате было очень светло. У стены стояла небольшая походная койка. Указав на нее, Лерн сказал мне:

– Ждет тебя давным-давно, Николя.

Затем дядюшка отдал какие-то распоряжения по-немецки. Его помощники развязали и раздели меня. Сопротивляться было бесполезно.

Через несколько минут меня удобно уложили на кровать, натянув одеяло до самого подбородка, и крепко-накрепко привязав ремнями. Иоганн остался сторожить меня, сидя верхом на скамейке, единственном, не считая койки, предмете мебели в этом помещении, аскетичность которого действовала на меня угнетающе. Остальные ушли.

Так как занавес не доходил до конца стены, то я мог видеть в соседнем помещении такую же широкую двустворчатую дверь, выходящую во двор.

Как раз напротив меня я в просвете увидел своего давнего приятеля – старую сосну…

Моя грусть усилилась. Во рту был мерзкий привкус, точно я предчувствовал свое будущее разложение. Вероятно, совсем скоро начнется отвратительный химический процесс.

Иоганн поигрывал револьвером и каждую минуту прицеливался в меня, приходя в восторг от своей превосходной шутки. Я отвернулся от него к стене и благодаря этому обнаружил на глазури плиток надпись, составленную из бесформенных букв и сделанную – по крайней мере, я так думаю – алмазом кольца:

Good bye for evermore, dear father. Doniphan.

«Прощай навсегда, дорогой отец. Донифан». Бедняга! Его тоже укладывали на эту кровать… И Клоца… А кто докажет, что до меня дядюшка ограничился только этими двумя жертвами? Но в тот миг мне до этого почти не было дела.

Начинало смеркаться.

Над нашими головами кто-то поспешно расхаживал туда и сюда. С наступлением вечера ходьба прекратилась. Потом Карл, вернувшийся из Грей-л’Аббея, сменил Иоганна у моей койки.

Немного погодя Лерн заставил меня принять ванну, а затем выпить какое-то горькое пойло. Я узнал по вкусу сернокислую магнезию. Не оставалось никаких сомнений: меня собирались изрезать; все это были предвестники операции; всякий знает об этом в наш век аппендицита. Это произойдет завтра утром… Что еще они попробуют надо мной проделать, перед тем как убить меня?..

Я наедине с Карлом.

Я почувствовал приступ голода. Где-то неподалеку затихал несчастный птичий двор: шелест соломы, пугливое клохтанье, сдержанный лай. Мычали коровы.

Ночь.

Вошел Лерн. Я был крайне взволнован. Он пощупал мой пульс.

– Спать хочется? – спросил он меня.

– Скотина! – процедил я в ответ.

– Хорошо. Дам тебе успокоительное.

Он подал мне стакан. Я выпил. Пахло хлороформом.

И снова я наедине с Карлом.

Кваканье лягушек. Блеск звезд. Восход луны. Появление ее красноватого диска. Мистическое восхождение светила и смена одного светила другим… Все очарование ночи… В своем отчаянии я воссылал к Небу забытую молитву, мольбу маленького ребенка, обращенную к Тому, Кто был для меня вчера – мифом, а сегодня превратился в абсолютную реальность. Как мог я сомневаться в Его существовании?!..

И луна плыла по небу, точно ореол в поисках чела, которое должна увенчать.

Немало времени прошло до того, как я стал засыпать со слезами на глазах…

Я забылся в бреду. Простое жужжанье сделалось оглушительным. Кто-то ходил по соломе. Этот птичий двор выводил меня из себя… Бык ревел. Мне даже казалось, что он ревет все громче и громче. Разве его загоняли с коровами каждый вечер во двор этой странной фермы?.. Впрочем… Какая возня и сколько шума, мой Бог!..

Вот какие мысли бродили у меня в голове, когда я, бесповоротно осужденный на смерть или обреченный на сумасшествие, под влиянием наркотического питья заснул тяжелым искусственным сном, который продолжался до самого утра.

* * *

Кто-то потряс меня за плечо.

У кровати стоял Лерн в белой блузе.

Во мне тотчас же возродилось ощущение опасности, ясное и совершенно определенное.

– Который час? Я умру? Или вы уже закончили?

– Терпение, племянничек. Мы еще даже не начинали.

– Что вы намерены со мной делать? Привьете мне чуму? Туберкулез? Холеру? Да скажите же, дядюшка! Нет? Тогда – что?

– Хватит уже ребячиться! – пробормотал Лерн.

Он отошел, и я увидел операционный стол, состоявший из узенькой решетчатой металлической доски на узких козлах – это вызвало воспоминание о дыбе в застенке. Сложный набор инструментов и стекло бесчисленных склянок ярко блестели в лучах восходящего солнца. Гигроскопическая вата лежала белой кучей на маленьком столике. Под каждым из металлических шаров, поставленных около стола, горела спиртовая лампочка.

Мое оцепенение было близко к обморочному состоянию.

В соседнем помещении, за занавеской, в настоящий момент закрытой до конца и подрагивающей, чувствовалась возня. Оттуда доносился резкий запах эфира. Тайны! Снова эти бесконечные тайны!

– Что там такое, за этой занавеской? – вскричал я.

Между стеной и занавеской прошли Карл и Вильгельм, уходя из соседнего помещения, превращенного благодаря занавеси в отдельный кабинет. Они тоже были одеты в белые халаты, – значит, они тоже принимали участие в операции…

Но Лерн схватил что-то, и я почувствовал на затылке холод от прикосновения стали. Я закричал благим