Лондон. Биография - Питер Акройд

До 1666 года, когда в южной части прихода возникли дома, она представляла собой пустырь, называвшийся Кок-энд-Пай-филдс. Это место не было вполне застроено и до 1693 года, когда были проложены семь улиц, сходившиеся к центральной колонне и образовывавшие звезду. Участок получил название Севен-Дайалс[23]. Возможно, имелась в этом градостроительном факте конца XVII века некая символическая составляющая, которая вполне осязаемо воплотилась в присутствии здесь немалого количества астрологов. Был, например, Гилберт Андерсон, «известный знахарь-шарлатан», живший на Кросс-стрит подле гостиницы «Колыбель и гроб»; был доктор Джеймс Тилбери в «Черном лебеде» у церкви Сент-Джайлс-ин-де‑филдс, продававший траву ложечницу, якобы смешанную с золотом; У. Бейнем, обитавший в нескольких шагах от него «в угловом доме против верхнего конца Сент-Мартинз-лейн близ Севен-Дайалс, приход Сент-Джайлс», брался заранее сообщить клиенту о том, «кто выиграет конные либо пешие гонки»; опять-таки, «близ Севен-Дайалс в приходе Сент-Джайлс живет дама знатного рода, седьмая дочь Седьмой Дочери», которая может предсказать исход беременности или судебной тяжбы. «ОНА ТАКЖЕ ТОЛКУЕТ СНЫ». Еще один знаменитый алхимик-шарлатан жил «у церкви Св. Джайлса – над дверью вы можете видеть напечатанное объявление». В нем содержалось обещание раскрыть чудотворную тайну серы и ртути. Был еще пользовавшийся сомнительной известностью Джон Эдвардс, который жил «на Касл-стрит в приходе Сент-Джайлс», где он продавал лекарства, пилюли и настойки для лечения как людей, так и животных. Все эти персонажи упомянуты в книге Томпсона «Шарлатаны старого Лондона».

Приведенные примеры того, что теперь принято называть альтернативной медициной, относятся к XVII и началу XVIII века, однако эта часть Лондона и в дальнейшем сохраняла сомнительную репутацию центра оккультизма и всяческой подозрительной деятельности. В более поздние годы в Сент-Джайлсе обосновывались и франкмасоны, и Общество Сведенборга, и Теософское общество, и Орден золотого рассвета. В нескольких сотнях шагов от Монмут-стрит находится книжный магазин «Атлантида» – по-прежнему самый знаменитый в Англии магазин оккультной литературы. Вот вам еще один пример территориального императива, или «гения места», удерживающего жителей с их профессией внутри определенной ограниченной части города.

Джек Эдвардс был не только целителем, но и исполнителем «баллад» (популярных песен, нередко носивших сатирический или обличительный характер), и баллады, сочиненные в Севен-Дайалс, пользовались не меньшей известностью, чем события и люди, которым они были посвящены. Первым, кто стал печатать и распространять дешевые брошюры, тексты песен и бродсайды (отдельные листы крупного формата с напечатанным с одной стороны текстом – чаще всего балладой), во множестве циркулировавшие в XVIII веке на улицах Лондона, был Джеймс Катнак, житель Монмут-корта. Продавалось все это по пенсу за штуку – отсюда словечко catchpenny, буквально – «схвати пенс», отдававшее должное его коммерческой смекалке. Медяки, однако, ему приходилось сдавать в банк, потому что никто, кроме банка, их не брал, опасаясь инфекции, которая могла на них гнездиться. Репутация Севен-Дайалс всегда была темной и тревожной; чтобы пенсы вновь становились блестящими и привлекательными, Катнак кипятил их в поташе и уксусе.

В непосредственной близости от Сент-Джайлса действовали еще пять издателей баллад, публиковавших уличную литературу под такими названиями, как «Несчастливая дама из Хэкни», «Послание от Иисуса Христа», «Предсмертное слово, которое произнес [имярек]». Эти бродсайды были для лондонцев подлинными «новостями» и передавались из рук в руки; во многих случаях новости эти носили подрывной или политический характер и касались событий, непосредственно затрагивавших жителей. Например, в одной из баллад середины XVIII века, изданных в Севен-Дайалс, речь идет о местном работном доме: «Работные дома превращаются в тюрьмы, а их надзиратели – в палачей». Рассказ о смерти некой миссис Мэри Уистл в этом казенном учреждении вызвал у многих жителей негодование. В балладах содержалось также немало сокрушений по поводу печальной судьбы обездоленных и нищих, многие из которых умирали на тех самых улицах, где печатались посвященные им баллады. В каком-то смысле Сент-Джайлс с его буйным населением и ужасающей смертностью был, можно сказать, альтернативным источником власти. Здесь было самое подходящее место для фальшивомонетчиков, фактически выпускавших альтернативные деньги, подрывая тем самым систему коммерции и финансов, чья мрачная тень столь ощутимо ложилась на неимущих жителей района.

Неудивительно также, что приход был средоточием проституции и ночных заведений. Самыми знаменитыми по этой части были переулки и дворы поблизости от Друри-лейн; именно здесь Генри Мейхью услышал слова женщины «сорока с лишним лет, неряшливо одетой, потасканной и невзрачной на вид», которые вошли в его книгу «Труженики и бедняки Лондона», изданную в 1851–1862 годах. Записи Мейхью – примечательный и трогающий сердце источник как серьезных сведений, так и анекдотов об уличной жизни. Правдивость и точность этих записей порой вызывали сомнение – во многом потому, что Мейхью принадлежал к поколению авторов середины викторианской эпохи, склонных облекать жителей «исполинского нароста», как порой именовали Лондон, и происходящие с ними события в одежды сентиментальности и жутковатого вымысла. Тем не менее общему направлению и бесхитростной откровенности записей Мейхью, пожалуй, можно доверять, как, например, этому изложению рассказа несчастной женщины: «Я теперь на Чарлз-стрит обитаю, возле Друри-лейн. А раньше жила в Ноттингем-корте и на Эрл-стрит. Да я, Боже ты мой, где только не жила – начать рассказывать, так вы и половине не поверите. Меня вечно носило туда-сюда, как ветром каким… Да что о моей жизни говорить, о никудышной. Вам-то, у кого и честь, и характер, и чувства, и прочее, вам не понять, как все это из таких, вроде меня, выколачивается. Я и не чувствую ничего. Притерпелась… Думаю, долго-то не протяну – ну и хорошо. Жить неохота, но и помирать не так шибко хочется, чтобы с собой теперь кончить. Я не такая чувствительная, как некоторые, вот в чем все дело». Мейхью пишет, что она «загрубела и опустилась», – но точнее было бы сказать, что ее сделал такой город.

Не все, однако, разделяли ее покорность и фатализм. Д. М. Грин в книге «Люди Грачовника» отмечает, что Сент-Джайлс из-за жутких своих условий нес в себе «семена революции». Любопытно в связи с этим, что в 1903 году второй съезд Российской социал-демократической партии состоялся не где-нибудь, а на Тоттнем-корт-роуд; он был организован Лениным, и на съезде произошло размежевание между большевиками и меньшевиками. Лайонел Кохас, автор книги «Ленин в Лондоне», пишет: «Без большого преувеличения можно сказать, что политическая партия большевиков фактически зародилась на Тоттнем-корт-роуд». Таким образом, Сент-Джайлс действительно вынашивал эти самые «семена» яростного социального взрыва – пусть даже эта месть была неосознанной и весьма отдаленной.

Приход Сент-Джайлс и окружающие его улицы был, если пользоваться языком викторианской эпохи, «нарывом» или «гнойником», способным отравить все тело города; молчаливо предполагалось при этом, что язву следует тем или иным образом удалить или выжечь. В 1842–1847 годах сквозь трущобный район проложили крупную магистраль – Нью-Оксфорд-стрит, – и в процессе перестройки самые скверные переулки и дворы исчезли с лица земли полностью, что сопровождалось исходом их неимущих жителей, которые, правда, большей частью осели всего несколькими улицами южнее. И вновь моралисты того времени использовали физиологическую метафору, характерным и многозначительным образом приветствовав ликвидацию «громадной грязной пахучей кучи». Тем не менее бьющая в ноздри, дурманящая атмосфера этого места отнюдь не была развеяна; изгнанная беднота попросту оказалась в худших и еще более стесненных условиях, чем раньше, тогда как жилые дома и магазины новой улицы первые несколько лет пустовали. Район по-прежнему был сырым, мрачным и зловонным, и там мало кто желал жить. Таким он остается и сейчас. Нью-Оксфорд-стрит – одна из наименее интересных магистралей Лондона, улица совершенно лишенная характера, если не считать его проявлением то не слишком завидное обстоятельство, что ее архитектурная доминанта – небоскреб Сентерпойнт. Здание высится над тем местом, где в старину располагались «клетка» и виселица, и его, пожалуй, можно считать их подходящим преемником. Район не имеет ныне ни собственного лица, ни предназначения; здесь обосновались поставщики компьютеров, торгует гигантский универмаг «Аргос», стоят непримечательные и неотличимые друг от друга офисные здания и магазины для туристов. В закоулках, отдавая дань прошлому района, по-прежнему околачиваются бродяги – и все же там, где раньше кипела жизнь и набухало страдание, теперь царит унылая тишина, от которой даже святой Джайлс не в силах дать избавление.