Возвращение в Египет - Владимир Шаров

На это у Павла и Авраамия уйдет почти четыре года. Монастырская жизнь, размеренная и несуетливая, на пользу делу. Уже через полгода затворничества в Белой Кринице ясно, что лучшего центра для новой иерархии не найдешь. Австрийские власти не меньше российских ценят всякого рода подношения, вдобавок в них больше безразличия, оттого снисходительности. Хорош и народ – вокруг живут два на десять вер, языков: католики, православные, протестанты любых направлений, униаты, и никому до другого нет дела. По-соседски ладят между собой немцы и румыны, хорваты, венгры, поляки и русины. Во-вторых, и для Чичикова неожиданно скоро, вокруг них складывается круг, который не меньше самих староверов ненавидит императора Николая. Дни напролет они готовы слушать, что число старообрядцев за пределами империи, чьи предки или они сами, спасаясь от гонений и казней, бежали из России, превышает три миллиона душ, да и в собственно империи их живет чуть не полтора десятка миллионов; многие староверы богаты и влиятельны, и все поголовно деятельны, предприимчивы.

Не менее важно, что казачество Дона, Терека и Яика в своем большинстве тоже составилось из спасшихся от гонений беглецов, и это военное сословие, патриархальное, привыкшее к невзгодам, по-прежнему предано старой вере, в любой момент готово встать на ее защиту. Оно уже поднималось при Алексее Михайловиче во времена Разина, при императоре Петре во главе с Кондратием Булавиным и при Екатерине II под водительством Пугачева, и каждый раз империи приходилось напрягать все силы, чтобы подавить бунт. Вывод, который из всего этого следовал: русская империя изнутри безнадежно непрочна, вся ее экспансия – паническое бегство от внутренних неурядиц, с которыми она не знает, что делать; не разбирая дороги бегут от нее, и сама она несется, скачет во весь опор, а куда, зачем, никто сказать не может, – казался им сладкой песней.

Однажды, испуганный числом врагов, которых успела нажить Россия, их ненавистью, Чичиков заговорит на сей предмет с Авраамием, но оба сойдутся, что нынешний мир с начала и до конца – антихристов и другие законы в нем не действуют. Сам антихрист и завел стравливать между собой уверовавших во Христа. Спаситель сказал нам, что для Него нет ни эллина, ни иудея, что царство Его не от мира сего, а нечистый соблазняет христиан сотнями тысяч убивать друг друга за новые вавилоны и римы. И пастыри Христовы послушны ему. Прямо на поле брани они благословляют своих духовных чад убивать без сомнений, без жалости и сострадания, убивать больше и больше. Именем Господа заверяют несчастных, что это та жертва, которая Ему угодна. Тут Чичиков рассказывает Авраамию, что по совету старцев он и сам вел ту же политику во время затворничества в келье Покровского монастыря. Иначе, нежели хитростью, с нечистой силой было не справиться. Он тогда натравливал друг на дружку разных бесов, каждому объясняя, что именно тот первый заарканил для Ада его, Чичикова, душу.

Среди тех, кто в дальнейшем особенно деятельно будет им помогать, я собирался написать о Венском дворе. Австро-Венгрия, давно и сверх всякой меры опасавшаяся влияния России на Балканы и на ту часть западного славянства, которая являлась ее подданными, в самое ближайшее время окажет староверам неоценимые услуги. В своем путевом дневнике Чичиков запишет, что в сорок третьем году, приехав в Вену, они в своих манатейках и клобуках произвели там настоящий фурор. Едва на улице он или Авраамий обращался к какому-нибудь бюргеру с вопросом, «со всех сторон толпами собирается народ и, обступив, дивится, аки на какие чудища, потому что такого вида человека, как мы, никто здесь и сроду не виде». Но не это главное. С собой Павел и Авраамий везли прошение липован о разрешении им устроить в Белой Кринице старообрядческий епископат и для этой цели привезти из-за границы епископа. И вот в Вене, как записано в дневнике у Чичикова: «Царь (император Фердинанд) принял нас очень приветливо и сказал, что „по надлежащем рассмотрении, если будет возможно, немедленно удовлетворит нашу просьбу“».

Они получили личную аудиенцию не только у Фердинанда, но и у наследного принца Франца-Карла и фактического регента империи эрцгерцога Людвига. Их пригласили к себе князь Меттерних и министр внутренних дел империи граф Коловрат. Всеми – стоило это, конечно, немереных денег – они были приняты благосклонно, и от каждого получили обещание протекции. Она и в самом деле была оказана. Не прошло и трех месяцев, как им вручили подписанный Фердинандом декрет, дозволяющий привезти из-за границы империи епископа, который мог бы рукополагать, и других епископов, так, чтобы и дальше иерархия не прерывалась. Кроме того, там же, в Вене, Чичиков с Авраамием выправили себе и австрийские заграничные паспорта. Забегая вперед, скажу, что благодарность Чичикова к Фердинанду была так велика, что спустя несколько лет, когда епископ в Белую Криницу будет уже привезен и иерархия восстановится, он напишет в Москву рогожцам, что им всем следует «молиться о самодержавнейшем великом государе, Царе нашем Фердинанде». Спустя несколько лет подобный же успех ждет их и в Париже, где Чичикова и Авраамия в Версальском дворце примет император французов Наполеон III, следом за ним в отеле «Ламбер» – Чарторыйский, а в Лондоне – королева Виктория. Для дальнейшего развития поэмы ничуть не менее важна и другая лондонская встреча – с Александром Ивановичем Герценом. Пока же, возвратившись в Белую Криницу, Чичиков и Авраамий решают возобновить поиски не отступавшей от древлего благочестия церкви, и вновь на Востоке.

С недавно полученными австрийскими паспортами они через Балканы едут сначала в Порту. Болгарские и сербские иерархи привлекают их по многим основаниям, но ни здесь, ни там кандидатов, готовых перейти в старую веру, они не находят. Зато в самой Османской империи их ждут весьма полезные встречи. В Константинополе судьба сведет их с двумя людьми, которые в итоге сыграют в основании Белокриницкой епархии даже бо́льшую роль, чем все королевские и императорские дворы Европы. В первую очередь это Михаил Чайковский – один из видных польских инсургентов 1830 года.

Дядя Артемий, в «Мертвых душах» о Чайковском я предполагал писать с большими изъятиями, но для справки скажу, что он и вправду был человеком незаурядным. Несколько лет спустя – дело было уже перед Крымской войной – Чайковский сумел наладить снабжение черкесов и других горцев оружием, амуницией и провиантом и даже под своим началом собрал им в помощь немалый отряд поляков и венгров, который почти год отчаянно сражался на Кавказе против русских сил. Позже новый кульбит. Принеся повинную, Чайковский возвращается в Россию и здесь, после католичества и мусульманства, еще раз переменяет веру, переходит в православие. Пока же в Оттоманской Турции Чайковский исповедует ислам и под именем Садык-паши имеет в Стамбуле большое влияние.

Второй человек совсем другого рода, но и он тесно связан с Чайковским. Я имею в виду умного, образованного главу казаков-некрасовцев Осипа Гончара. Чайковский, и сделавшись Садык-пашой, ненавидит николаевскую империю, деятельно готовит новое польское восстание, которое, как нам обоим известно, начнется меньше чем через двадцать лет, в январе 1863 года. Чичиков производит на Садык-пашу самое благоприятное впечатление, это видно из опубликованных записок последнего, и он поручает польскому ксендзу в Константинополе Филиппу Пашалыку найти для инока Павла подходящего архиерея. Задача облегчается двумя обстоятельствами (этот кусок пишу телеграфно, потому что завтра много работы и встать придется ни свет ни заря). Во-первых, Чайковскому удается объяснить турецкому визирю всю выгоду, которую извлечет Порта, если староверы сумеют воссоздать свою иерархию. В России тогда возникнет новая сильная партия, и на нее смогут опереться и поляки, и турки, вообще все, кто опасается петербургской империи. В не меньшей степени и другой причиной: турки беспрерывно вмешивались в дела православной церкви, заставляли снимать по разным причинам неугодных им иерархов, в итоге к тому времени, как Чичиков оказался в Константинополе, в городе без места и без паствы жило целых шесть патриархов и двадцать епископов.

Надо сказать, что у Чайковского в этом деле сразу обнаруживается и свой интерес: в разговорах с Чичиковым он много «восхваляет воинственный дух и патриархальную суровость нравов казаков-староверов», которая, по его мнению, заключает в себе «твердый залог восстановления самобытности всего казачества». Чайковский заверил собеседников, что не пожалеет для этого сил, а также не скрыл, что видит будущее казацкое государство ближайшим союзником Речи Посполитой, а себя рассматривает как его главу.

Всего новое путешествие продлится больше двух с половиной лет. Так же, как когда-то в Месопотамии и Персии, только на этот раз западнее, они будут пытаться разыскать церковь, до сего дня в неприкосновенности сохранившую древний обряд.