Все люди – хорошие - Ирина Волчок

Как ее сильно, до больницы, избили одноклассницы, но самое страшное началось потом. Ей не давали прохода даже взрослые: ну, что, меченая, получила за свое… Дальше было слово, которое она говорить не будет, но все в деревне были уверены, что она развратница, только слова опять были другие, и, наверное, единственное, которое можно вслух сказать, это «шалашовка». Это была настоящая травля, а защитить ее было совсем некому: мать молча согласилась с большинством, Алеша был в армии, а те, кто еще совсем недавно просил списать контрольную или домашнюю работу, могли просто вырвать нужный листок из ее тетради. Наверное, если бы она хотя бы пыталась дать сдачи, огрызнуться, – от нее со временем отстали бы. Но еще слишком болели не до конца зажившие ребра, ныла ключица…

И остался страх. Даже не страх боли, а страх беспомощности…

Она решила уехать. Куда глаза глядят. От всей этой несправедливости…

Наташка говорила очень спокойно, без эмоций, без конца размешивая в креманке растаявшее мороженое, глаз от стола не поднимала и не могла видеть две вещи. То, что Егор кипит от бешенства, готов хоть сейчас ехать в Малую Ивань, чтобы устроить там геноцид. В одиночку. Для некоторых вещей компания не требуется.

И то, что через два столика от них сидят три девушки, одна из которых, продавщица из Маратиковой палатки, вот уже двадцать минут думает: бывшая их уборщица сидит с потрясающе красивым парнем или нет? Совсем не похожа, но что-то есть. Как голову держит, как ноги под стулом скрестила…

Вот если бы она была уверена, она бы прямо сейчас номерочек набрала бы, ох, набрала бы! Маратик за такую информацию ее старшей смены сделать может, а это и деньги другие, и права кое-какие.

Но Наташка смотрела на растаявшее мороженое и ничего вокруг не замечала. Говорить было трудно, а она ведь решила рассказать все.

…Мать, конечно, ни в какую. Хозяйство кому тянуть? Школа теперь ей заказана, это понятно. А в городе что, на панель идти? Так с такой рожей и там никому не нужна будешь! И не думай, прокляну. Прокляну, ты меня знаешь.

И прокляла.

В городе Наташка пошла по первому объявлению «сдается комната». Хозяин сказал, что раз денег у нее нет, то придется работать у него в магазине, уборщицей. А ближе к ночи выяснилось, что у нее еще кое-какие обязанности, денег же нет. И денег не было, и идти было некуда…

Все, что она помнит, – это как изо всех сил старалась не заплакать.

Наташка подняла взгляд на Егора. Наверное, он презирает ее? Вот сейчас встанет и уйдет.

Вся красота Егора куда-то делась. У него странно блестели глаза, неприятно дергался рот. Оправдывая ее надежды, он резко встал, но пошел не к выходу, а к стойке. Там опрокинул в себя полстакана чего-то коричневого, вздрогнул, постоял с закрытыми глазами и вернулся к столику.

– Выходи за меня замуж.

Он сказал это так, как будто поднимал в последнюю, безнадежную атаку полк. Теперь Наташка смотрела только в его глаза. Они молчали. Обоим показалось, что целую вечность.

– Это жалость, Егор? Не надо, у меня все хорошо, – сказала Наташка, подхватила свою куртку и быстро вышла из кафе.

В такси ее телефон зазвонил. Она сквозь слезы посмотрела на экранчик: Егор – и сбросила вызов. Потом еще и еще. Уже возле самого дома она прочла эсэмэску: «Я идиот, не так надо было, простишь?» Наташка набрала две буквы: да. Телефон тут же стал трезвонить снова. Путаясь, ошибаясь, начиная снова, она с трудом набрала: «Егор, нам некоторое время лучше не общаться лично. Если хочешь, давай переписываться. Извини, мне пора».

Егор алкоголь не любил. Просто не любил, и все. Мог поддержать при случае компанию, мог выпить бокал шампанского на какой-нибудь праздник. Сейчас он первый раз в жизни пил третью порцию виски и ругал себя последними словами. Это все материн характер дурацкий. Вот когда он научится сначала думать, а потом говорить? Теперь он ее спугнул. Теперь придется разыгрывать из себя просто друга. Идиота из себя разыгрывать. Вместо того, чтобы взять на руки и унести. Куда там более умные и удачливые рыцари уносят на руках своих единственных и неповторимых?

Он взял в руки телефон и начал набирать очередное сообщение. Пятнадцатое, наверное, за последние пятнадцать минут. Потом посмотрел на пустой стакан перед собой и решил не отправлять. Как предыдущие. Приходилось признать: первое – он влюбился. Второе – он пьян, первый раз в жизни, и это его не радует. И третье – он недостаточно пьян, чтобы делать глупости, и это хорошо.

Какой-то был разговор про ее день рождения. Слышал он что-то краем уха в боулинге. Надо все уточнить у матери и составить план. Раз импровизировать не умеет.

Владимир нервничал. Этого еще не хватало: он пришел домой, а ее нет. Наташки. Он так привык за этот месяц, что она встречает его, спрашивает, подавать ли ужин. Он привык к ее голосу. То есть не привык, конечно, к такому привыкнуть невозможно. Голос словно стал необходимой составляющей его жизненного цикла, сейчас ему казалось, что у него рука в гипсе, или замок на входной двери не закрывается, или кто-то злой убавил яркость. Во всем. Жена сказала, что Наташа отпросилась на вечер. И вообще, пора поднять вопрос с ее выходными. А сберкнижку он на нее завел или до сих пор только собирается?

Владимир почти не слушал. Где она? Подруг у нее нет, он ни разу не видел, чтобы Наташка звонила кому-нибудь по домашнему телефону. С подаренным сотовым в руках он ее тоже не видел. Между прочим, уже восемь. Из города в такое время только на такси. Интересно, Людка хоть денег ей сообразила дать?

Ему послышался звук захлопнувшейся двери автомобиля. Потом какая-то возня на крыльце. Людмила явно ничего не слышала, продолжала говорить что-то об Андрюшке, о том, что ему надоело музыкой заниматься.

– Люд, а у нее хоть ключи-то есть? – перебивая жену, спросил Владимир.

– Нет, вот я дура, совсем забыла ей свои ключи дать! А вообще надо дубликаты сделать. Да я не думаю, что она очень поздно, ее Егор в кафе пригласил…

Яркость мира убавили еще на десять процентов. Егор! Этого еще не хватало! А что, мальчишка-то – красавец, закружит ей голову, и она от него уйдет…

Стоп, что это с ним? Как это она от него уйдет, если между ними ничего не было, по крайней мере пока? И работа. У нее же вроде никого родных нет и жить ей негде. Нет, никуда она не денется.

В дверь тихо постучали. Владимиру стоило большого труда не рвануться в прихожую, открывать: обычно этим занимались женщины. Да, самоконтроль у него хромает, так и выдать себя недолго. Не хватало только, чтобы Людка что-нибудь заподозрила, особенно если учесть, как он дяде Коле чуть сам не проболтался.

– Ты плакала? – Голос у Людмилы был озабоченный.