Том 68. Чехов - Наталья Александровна Роскина

статьями и книгами о русских писателях способствовал популяризации русской ли­тературы в Англии. Ему принадлежат монографии о Толстом («Tolstoy, his Life and Writings». L., 1914) и Тургеневе («Turgenev, a Study».L.,1917) и ряд статей по русской литературе, в том числе об Островском («Ostrovsky's „The Storm" ».—«Friday nights. Literary Criticisms and Appreciations». First series. L., 1929, p. 111—116) и Чехове. Э. Гарнетт и его жена Констанс Гарнетт (1862—1946) —переводчица Толстого, Турге­нева, Гоголя, Гончарова и Чехова — были хорошо осведомлены не только в класси ческой, но и в современной им русской литературе. Находясь в дружеских отношениях с С. М. Степняком-Кравчинским во время его пребывания в Лондоне, они поддерживали связь с русской политической эмиграцией. Близкий друг таких крупнейших писателей Англии, как Дж. Голсуорси, Дж. Конрад, Д. Г. Лоуренс и др., Гарнетт сыграл зна­чительную роль в более широком знакомстве их с русской литературой.

Статья «Чехов и его искусство» («Tchehov and his Art»), выдержки из которой приводятся ниже, была опубликована в журнале «London Quarterly Review», 1921, v. 236, № 469, p. 257—269, и в следующем году перепечатана в сборнике критических статей Гарнетта «Пятницы» («Friday Nights. Literary Criticisms and Appreciations». N. Y., 1922, p. 41—62).

Если английские читатели хотят получить достаточно точное представление о Чехове, они не должны рассматривать его в отрыве от всей русской культуры. Чистота души присуща всей русской литературе. Эта чистота, не менее чем искренность ума, является духовной традицией великих русских писателей. Конечно, и в России тщесла­вие и глупость, самодовольство и претенциозность встречаются подчас в литературе, как плевелы во ржи; однако уже на протяжении двух поколений до Чехова русский гений выражал свой двойной идеал: беспощадную искренность и огромную, идущую от сердца человечность. От Пушкина (1799—1837) до Чехова (1860—1904) мы встречаем­ся с этим двойным идеалом, воодушевлявшим Пушкина, Гоголя, Белинского, Акса­кова, Григоровича, Тургенева, Достоевского, Толстого, Щедрина, Эртеля, Короленко, Гаршина и Горького. Все диалоги и характеры в произведениях крупнейших русских писателей носят отпечаток этих идеалов.

Возродив и подчеркнув этот принцип гуманизма, Чехов явился истинным духов­ным потомком своих великих предшественников в литературе и их полномочным пред­ставителем в девяностые годы (...)

Чехов — это «последнее слово» в современной критике жизни (...) В чем же его особая «современность»? Гибкий и поразительно независимый ум в сочетании с беспо­щадностью научного подхода к действительности — вот что дало ему возможность постичь и судить современную жизнь с новых позиций. В видении Чехова, в котором отразились изменения умственного кругозора и вся сложность социального организма в новой России, слиты воедино беспристрастная объективность современного ученого и глубокая человечность, психологическая проницательность, ласковая нежность и веселый юмор впечатлительного художника (...)

«Если не ошибаешься в главном, то ошибаешься в частностях», «никто не знает настоящей правды», — такова мораль Чехова. И голос этой скептической совести че­ловека науки звучит в рассказе «Дуэль», усиливая свойственное Чехову типично рус­ское требование милосердия к человеку. Его научные познания вносят коррективы и об­остряют обычное восприятие жизни, а присущая ему человечность в свою очередь кор­ректирует ограниченность чисто научного подхода. В Англии, Америке иво всейЕвропе люди науки склонны замыкаться в узких рамках своей специальности, ограничивать себя только ею. Их научный кругозор не распространяется на общественные науки. Но у Чехова естественные науки расширяют возможности наук гуманитарных, и те и другие находят общий язык с искусством (...)

В произведениях Чехова процесс жизни очень сложен, а рисунок ее почти неуло­вим. В повести «Моя жизнь» перед нами развертывается удивительно богатая картина человеческой сутолоки, в которой тревога, печаль, жестокость и обман переплетаются с надеждой, радостью и относительной удачей. Здесь следует указать, что одна из наиболее существенных черт искусства Чехова, как и его великих предшественников, заключается в том, что нарисованные им картины почти всегда овеяны дыханием без­брежного людского океана, крестьянских масс; это прозрение сокровенных глубин возвышает его творчество над мелочными классово-ограяиченными произведениями западноевропейской беллетристики (...) Именно этот фон, это безбрежное, беспокойное море человеческой жизни, трогательное и трагичное, порождает русскую широту кру­гозора и русский размах эмоционального проникновения и нравственных оценок, столь отличных от наших (...)

В массе люди везде, во всех классах общества, одинаковы. Глупость, жестокость и обман делают свое дело равно среди журналистов, государственных деятелей и кре­стьян, и всему этому злу, существующему в человеческой жизни, можно только про­тивопоставить «любовь и работу, науку и силу воли». Самое существенное — это научиться понимать, а дело художника — показывать людей такими, каковы они есть.

«Tchehov and his Art». — «London Quarterly Review», 1921, v. 236, № 469, p. 257—269.

КЭТРИН МЭНСФИЛД

Писательница Кэтрин Мэнсфилд (Katherine Mansfield, 1888—1923) была про­звана в Англии английским Чеховым. Сама она считала себя ученицей Чехова. На протяжении всей своей литературной деятельности она не переставала изу­чать рассказы, пьесы и письма Чехова и учиться у него мастерству. В ее пере­писке с мужем Дж. М. Марри и друзьями, в ее дневнике и записных книжках, издан­ных посмертно, высказывания о Чехове и выписки из его рассказов и писем занимают значительное место. Чехову посвящены последние страницы ее дневника и записных книжек. В 1919—1920 гг. Мэнсфилд совместно с С. С. Котелянским работала над пере­водами избранных писем Чехова

Мэнсфилд не обладала свойственной Чехову широтой кругозора, и даже в лучших рассказах ей так и не удалось достичь исключительной глубины и силы социальных обобщений, присущих рассказам Чехова. Но тем не менее изучение творчества рус­ского писателя оказало значительное воздействие на ее художественный метод и во многом определило направление ее творчества.

Ниже приводятся наиболее характерные выдержки из писем, дневников и запис­ных книжек К. Мэнсфилд: «The Letters of Katherine Mansfield, ed. by J. MiddletoE Murry».2 vols.iL.,1928; «Journal of Katherine Mansfield 1914—1922, ed.by J. MiddletoD Murry». L., 1929; «The Scrapbook of Katherine Mansfield, ed. by J. Middleton Murry. N. Y., 1942; «К. Mansfield's Letters to J. Middleton Murry. 1913—1922». L., 1951.

У Чехова есть одно очень интересное письмо (...) Задача писателя не решать во­просы, а ставить их. Самое главное — правильно поставить вопрос. Тут-то, по-моему, и проходит черта, отделяющая писателя подлинного от лжеписателя.

Из письма к В. Вульф, май 1919 г. — «The Letters of Katherine Mansfield», p. 163.

Интересное письмо. — Мэнсфилд имеет в виду письмо Чехова к А. С. Суворину от 27 октября 1888 г. (XIV, 208).

Я перечла «Степь». Что тут можно сказать? Это просто одно из самых великих произведений мировой литературы — своего рода «Илиада» или «Одиссея». Я, кажется, выучу это путешествие наизусть. Есть вещи,