Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

уйти. Но поздно: свеча мерцает еще далеко, потом все ближе и ближе.

«Так, значит, все это было?» – прислушиваясь к сильно забившемуся сердцу, но не просыпаясь, думает Вася.

Не веря глазам, он видит молодую женщину, белокурую, похожую на Иву, с большими испуганными глазами. Она шепчет кому-то: «Беги». И вдруг сверху, с неба, на землю, бесшумно планируя, падает и низко летит над землей большая черная птица. Сейчас она начнет кричать и биться о стены. Но она не кричит. Пролетая над человеком, идущим по дворику, она крылом гасит свечу. И кто-то прыгает с балкона со шпагой в руке. И все исчезает.

Вася очнулся, услышав свой собственный голос: «Тот, кого я не смею назвать». И снова уснул. Венеция превратилась в Сосновую Гору и растворилась в снегу. Тишина, зимний покой, звездное небо. В эту полумертвую тишину стремительно врывается буря. Кто знает, может быть, она началась потому, что молодой человек, похожий на бабочку, явился к Ивановым и получил обидный отказ? Но что же общего было между взмахом крыла, погасившего свечу четыреста лет назад, и прошлогодней бурей в Сосновой Горе, переломившей десятки мачтовых сосен?

Долго, долго ворочался с боку на бок Вася и в конце концов снова уснул, так и не связав эти два происшествия, бесконечно далеких друг от друга.

Весь следующий день Ива молчала. Ни Кот, ни даже Вася не пытались разговаривать с ней – догадывались, что она сочиняет стихи. Но к вечеру, когда они остановились на берегу какой-то широкой реки, развели костер и поужинали, Ива повеселела.

– Прочтешь? – как бы между прочим спросил Вася.

– А откуда ты знаешь, что я его написала?

– Догадался.

Кот мгновенно заснул после ужина, и пришлось его разбудить. Возможно, что, если бы этого не случилось, чтение обошлось бы без саркастических замечаний.

Стихотворение было короткое. Однако оно убедило Васю, что Ива, так же как он, задумалась над загадками, которые заставили его провести тревожную ночь.

Я сон о фиолетовом растенье И о свече, что не горит, но светит, В глубоком сохраню полузабвенье: Его никто из близких не заметит. Сон вышит гладью на ковре, подобно Венецианской шелковой галере. И он рассказан чересчур подробно: Что это сон, никто уже не верит.

Кот зевнул.

– Так себе, – сказал он. – Сон нельзя вышить на ковре, да еще гладью. Добро бы крестиком – это проще. Свеча не горит, но почему-то светит. Здравый смысл говорит, что это невозможно.

– Поэзия и есть возможность невозможного, – возразил Вася. – Мне эта строчка как раз очень нравится. Во сне трудно довести до конца то, что видишь. Все мерещится, ускользает, плывет.

– Если трудно довести до конца, не надо и начинать, – возразил Кот.

– Вот и видно, что ты ничего не понимаешь в поэзии. Как раз надо начинать, как бы это ни было трудно.

Кот фыркнул.

– Я сам сочинял стихи, – сказал он. – И если бы умел писать, давно издал бы собрание своих сочинений. В поэзии самое главное – здравый смысл. И польза. Для себя и других. Я бы сравнил поэзию с ловлей мышей. Когда я ловлю мышей? Когда хочется есть. И писать стихи надо, когда хочется есть.

Вася покраснел.

– Я очень сердит, – сказал он. – Hо, откровенно говоря, с трудом удерживаюсь, чтобы не надрать тебе уши. Может быть, ты хочешь узнать, почему я удерживаюсь?

– В самом деле, почему? – спросил заинтересованный Кот.

– Потому что ты старик в сравнении со мной и я почувствовал бы себя неловко, надрав старику уши.

– Мяу! Если тебе так уж хочется, пожалуйста, – надменно сказал Кот. – И меня, кстати, еще нельзя назвать стариком. Мне только что минуло девять. Но я спросил «почему?» в смысле «за что?».

– Ты действительно не понимаешь или притворяешься, киса? – спросила Ива.

– Во-первых, я тебе не киса. А во-вторых, с какой стати стал бы я притворяться? To, что я сказал, это современный взгляд на поэзию. А вы, ребята, даром что вы ребята, живете в девятнадцатом веке. Ну вот, например, ты пишешь:

                                  …подобно Венецианской шелковой галере.

Между тем