Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Только взгляните:

В порыве любовном друг друга лаская, милуя,Сплели они руки, уста их слились в поцелуе.Груди ее нежной, как шелк, он игриво касалсяИ ножку ее поднимал, и за туфельку брался.От чар восхитительных плыл пред глазами туман,Все крепче сжимал он в объятьях нефритовый стан.Казалось, гвоздичный исходит из уст аромат…Вот парою феникс и иволга в небе парят.Давно уже, кажется, дождик из тучки идет.«Дай слово, мой милый, — твердит зачарованно рот, —Дай слово, — тут их охватила последняя дрожь, —Дай слово, любимый, что завтра пораньше придешь!»

Завершив игру дождя и тучки, Цзиньлянь достала пять лянов мелкого серебра и передала Цзинцзи.

— Матушка родная ведь у меня скончалась, — пояснила она. — Гроб ей покойный муж в свое время справил. На третий день, когда в гроб клали, хозяйка позволила мне отбыть за город и сожжением жертвенных денег почтить родительницу. А завтра похороны, но хозяйка меня не отпускает. У самих, говорит, по мужу траур, а ты из дому выходить. Вот я и даю тебе пять лянов, поезжай завтра за город, проводи мою матушку. Надо будет могильщикам заплатить. Ты утешишь меня, если пойдешь. Тогда я могу считать, что сама присутствовала при погребении праха матери.

— Не волнуйся! — уверял ее Цзинцзи, принимая серебро. — Когда тебе доверяют поручение, ты обязан его выполнить во что бы то ни стало. Будь покойна, я все сделаю, что ты просишь. Завтра же утром поеду, а по возвращении расскажу во всех подробностях.

И опасаясь, как бы не обнаружила его отсутствия жена, он поторопился уйти, но об этом вечере говорить больше не будем.

На другой день Цзинцзи вернулся к обеду. Цзиньлянь только что встала и занималась утренним туалетом, когда к ней вошел Цзинцзи. Он поднес ей две ветки жасмина, которые сломал за городом в буддийском монастыре Светлого Воплощения.

— Ну как? Предали земле? — спросила Цзиньлянь.

— Ну а как же! — воскликнул Цзинцзи. — Зачем же я ездил?! В последний путь проводил почтенную. Думаешь, пришел бы я к тебе, если б серебро припрятал, а? Осталось у меня два с половиной ляна. Так я их твоей младшей сестрице на расходы отдал. Как же она тебя благодарила! Поклон просила передавать.

Когда Цзинцзи заговорил о погребении, Цзиньлянь проронила слезу.

— Поставь цветы в чашку, — велела она Чуньмэй. — Да угости чаем.

Немного погодя горничная подала две коробки сладостей и четыре тарелочки закусок. После чаю Цзинцзи ушел. С тех пор они сблизились еще больше.

И вот однажды — дело было в седьмой луне — Цзиньлянь еще с утра договорилась с Цзинцзи о свидании.

— Нынче, смотри, никуда не ходи, — говорила она. — Жди, я к тебе приду.

Цзинцзи обещал, но потом его пригласил Цуй Бэнь, и они с компанией отправились за город, где и прогуляли целый день. Вернулся Цзинцзи пьяный, едва добрался до кровати и сразу, забыв обо всем, захрапел. Под вечер к нему незаметно пробралась Цзиньлянь. Цзинцзи лежал навзничь на кровати. Рядом валялись вещи. Как ни старалась она разбудить его, он так и не проснулся. Было ясно, что он где-то пировал. Выведенная из себя, она пощупала у него в рукавах. Оттуда выпала золотая шпилька-лотос с двумя выгравированными строками:

«Топчет конь с золотой уздечкойи цветы на лугах, и пашни.Гость, пробравшись среди абрикосов,опьянеет в Яшмовой башне».[1561]

Поднеся шпильку к огню, Цзиньлянь поняла, что принадлежала она Мэн Юйлоу.

«Но как она могла попасть к нему? — спрашивала себя Цзиньлянь. — Должно быть, он и с той встречается. То-то я замечала, придет другой раз, негодник, такой безразличный, вялый… Не ответить, подумает, что я не заходила. Напишу-ка я на стене четверостишие. Потом выпытаю, где он пропадал».

Она взяла кисть и написала на стене:

Я тут долго была, добудиться тебя не смогла.Зря на облаке дева небесная здесь проплыла.Жаль, не встретить ее, ни принять не желает Сян-ван.Натолкнулась любовь на неверность его и обман.

Написала Цзиньлянь и ушла.

Между тем, наконец-то пробудился Цзинцзи. Хмель прошел. Он зажег светильник. «Она должна была ко мне придти, — вспомнил он. — А я напился».

Цзинцзи обернулся к стене и увидал четверостишие. Его, видимо, только что написали, потому что не успела высохнуть тушь. «Она была, — прочитав стихи, заключил он, — и ушла ни с чем». Он никак не мог себе простить, что упустил счастье, которое стучалось в дверь, и горько досадовал. «Сейчас, должно быть, первая ночная стража, — размышлял он. — Жена и горничная Юаньсяо все еще у матушки Старшей. А что если я пойду к ней? Но калитку, наверно, заперли …»

Цзинцзи на всякий случай тряхнул куст цветов. В спальне Цзиньлянь было по-прежнему тихо. Тогда он забрался на причудливый камень и перелез через стену.

Цзиньлянь же, найдя Цзинцзи пьяным, воротилась раздраженная и легла, не раздеваясь. Она и в голове не держала, что он пожалует средь ночи.

Во дворике не было ни души. Решив, что горничные спят, Цзинцзи на цыпочках подкрался к двери. Она оказалась незапертой, и он потихоньку юркнул в спальню. Луна освещала отвернувшуюся к стене спящую Цзиньлянь.

— Дорогая моя, — тихонько шептал Цзинцзи, но ответа не последовало. — Не сердись! Меня Цуй Бэнь с друзьями за город в Усин зазвал. Целый день стрелы метали, пировали. Ну и опьянел. Прости, что нарушил уговор. Виноват я!

Цзиньлянь не обращала на него никакого внимания. Тогда смущенный Цзинцзи опустился перед ней на колени и стал снова и снова просить прощения.

— Ах ты, арестант проклятый! — ударяя его обратной стороной ладони по лицу, заругалась Цзиньлянь. — Чтоб тебе сгинуть, изменник! Да не шуми — служанок разбудишь. Знаю, завел другую. Я тебе не нужна стала. У кого был, говори!

— Говорю, меня Цуй Бэнь за город затащил, — опять пояснил Цзинцзи. — Выпил, ну и уснул. На свидание опоздал. Не сердись, прошу тебя! Знаю, сердишься, по стихам на стене знаю.

— Ну и хитер, ну и изворотлив, негодник! — продолжала она. — Довольно тебе увиливать. Замолчи, говорю, замолчи лучше. Нечего мне сказки рассказывать и за нос водить. Как ни виляй, от ответа не уйдешь. Значит, говоришь, Цуй Бэнь зазвал? С ним пьянствовал, да? А скажи мне, как к тебе в рукав вот эта шпилька попала, а?

— Да я ее в саду поднял, — говорил Цзинцзи. — Третьего дня нашел.

— Опять будешь голову морочить!? Как это так «в саду поднял», а? Ступай найди еще такую, тогда я тебе поверю. Да эта шпилька Мэн Третьей, конопатой потаскухи. С ее головы. Я точно знаю. Даже имя ее вырезано, а ты обманываешь? Пока меня не было, уж она тебя заманила? С ней, оказывается, путаешься? А еще отпирался. Если бы между вами ничего не было, с какой стати она дала бы тебе шпильку? Ты и обо мне ей, должно быть, все разбалтываешь. То-то вот тут увидала она меня и улыбается. Все из-за тебя, выходит. Так что впредь меж нами все кончено. Пора бобу со стручком расстаться. Вот тебе, любезный, дверь, изволь.

Тут Цзинцзи не выдержал и начал клясться и божиться — Я, Цзинцзи, перед всемогущим духом Восточной горы[1562] и духом-хранителем городских стен клянусь, — со слезами обратился он к Цзиньлянь. — Пусть меня смерть унесет, прежде чем тридцать лет стукнет, пусть все мое тело покроется язвами величиной с чашку, три или пять лет изводит желтуха, пусть замучит жажда и не подадут мне ни капли воды, если я хоть раз ее коснулся.

— Довольно зубы-то заговаривать! — оборвала его Цзиньлянь, никак не желавшая ему поверить. — Небось, оскомину набил, разбойник!

Пока продолжались эти обвинения и клятвы, настала глубокая ночь, и им ничего не оставалось, как раздеться и лечь. Выведенная из себя Цзиньлянь повернулась к нему спиной.

— Сестрица! Дорогая! — продолжал уговаривать Цзинцзи, а когда получил от нее вторую пощечину обратной стороной ладони, сразу примолк.

Так и прошла вся ночь. Так и не добился Цзинцзи того, зачем пришел. А когда стало светать, он, чтобы не заметили служанки, опять перелез через стену и удалился восвояси.

Тому свидетельством романс на мотив «Пьяный едва до дому доплелся»:

Всю ночь провели мы в постели одной —Ко мне повернулась плутовка спиной.С печальным уделом таким не мирясь,Я клялся, к затылку ее обратясь,В любви беспредельной ее уверял,Вздыхал, но лица так и не увидал.Не мог я к щекам ароматным прильнуть,Потрогать пленительно-нежную грудь.Вот так насмеялась она надо мной —Лишь гребень я видел ее костяной.

Да, читатель, потом Цзиньлянь вернет Цзинцзи эту шпильку. Когда же Мэн Юйлоу выйдет замуж за барича Ли и уедет в Яньчжоу, Цзинцзи предъявит эту шпильку как доказательство, что Юйлоу доводится ему сестрой. Он так поступит, чтобы исполнить свой темный замысел, но Юйлоу не только не попадется на удочку, а добьется его ареста. Однако хватит об этом.