Играл духовой оркестр... - Иван Уханов

Мужик не нравился ему еще и тем, что свою жидкую коровенку норовил равнять с Белянкой: вот-де, сосед, какие мы неудачливые — не берет нашу скотинушку покупатель.

Но обида тут же ушла: рассудить — ничего плохого мужик ему не сказал. И толчется, хлопочет он здесь с ясной целью: подвернись сговорчивый покупатель — мигом сплавит коровенку. Не то что он, Рыбаков. Пришел продавать, а сам на покупателей как на лютых врагов косится. И что он думает делать дальше?

А думал Егор Никитич о многом, обо всем сразу — о толкучке, о доме, о Белянке, об Анатолии и его некупленном «Запорожце», о сенокосах, о заводе. Мысли разбредались в голове, как телята по луговине, а решить толком он так ничего и не мог.

К полудню ветерок разогнал на небе редкие облака, оно чисто и ясно засинело. Не поверишь, что сентябрь… Откуда-то налетела мошкара. Коровы, распуская изо рта стеклянные нити, задергали головами.

Шагах в пяти от Егора Никитича на поломанном фанерном ящике обедал кадыкастый мужик. Чуя запах хлеба, тощая коровенка его изворачивалась на привязи, выгибала шею, норовя лизнуть языком хозяина в спину, напомнить о себе, о своем голоде. Мужик наконец обернулся, ладонью ударил ее по морде, затем отломил кусок мякиша и положил ей на язык. Коровенка сжевала хлеб и, проглотив, стала голоднее, еще длиннее потекли слюни. Егор Никитич подошел к ней и вытряхнул из мешка остатки сена.

— Хоть и невелика твоя коровка, а булкой ее не накормишь, — сказал он.

— Спасибо, сосед, — затрубил кадыкастый. — Только зря. Мы, пожалуй, скоро домой отчалим. Сколько можно на солнце калиться.

— Слушай-ка, — сказал Егор Никитич. — Ты не присмотришь тут, а? Мне бы на минутку потолкаться, фуганок купить.

— Давай, давай. А чего? Постерегу, — охотно отозвался тот.

Егор Никитич перешагнул низкий заборчик, отгораживающий скотный рынок от толкучки, и попал в пеструю шумную тесноту людских спин, лиц, голосов. Где-то ревел баян, его крикливо забивала гармошка. От несметных запахов, звуков и горячего солнца воздух густел, в глазах рябило, легонько, как от стопки вина, кружилась голова, в ней не задерживались никакие мысли, уходили вместе с проплывающими лицами и вещами, по которым Егор Никитич успевал скользнуть взглядом. Он проталкивался в тот угол, где обычно продают плотницкий инструмент. И от того, что он шел покупать, ему стало легче, свободнее. Он изредка поглядывал в сторону скотного рынка, отыскивал Белянку и шел дальше.

Фуганок он нашел у старухи. Она сидела на земле, на мешковине, и дремала. Перед ней был разложен целый набор инструмента. Егор Никитич взял фуганок, и тот словно влип в его ладони — такая ловкая, удобная вещица. Фуганок был сделан из граба. Вековой инструмент! Вальцовка, рубанок, рукоять ножовки, отборник — все из той же редкой древесины. Какая нужда погнала сюда старуху?

— Зачем вы их продаете? — присев на корточки, спросил он.

Старуха открыла мутные голубовато-оловянные глаза, выставила из-под шали левое ухо. Егор Никитич крикнул погромче:

— Дед, говорю, не заругает вас?

Она не сразу нашла что сказать: с таким вопросом к ней еще не подходили. Потом зашепелявила. Верно, ее старик не дозволил бы нести на рынок такой инструмент — заветного не продают. Да совсем плох старый, а детей в доме нет. Разъехались… Бледное лицо ее опять как бы застыло, глаза начали слипаться. Ничего ей больше уже не надо, кроме солнца, теплой шали и покойной дремоты… Егор Никитич отдал деньги и зашагал, на ходу поглаживая фуганок: сколько рук небось утешалось им в работе! А перед глазами все мельтешила старуха и не давала всласть порадоваться новой покупке.

Подходя к заборчику, он столкнулся с высоким парнем в цветном свитере, в светлой фуражке козырьком назад. На лбу пылезащитные очки.

— Митька? — Егор Никитич не верил своим глазам.

— Чего… А, дядя Егор! — парень грубовато обнял его за плечи.

Растерявшись поначалу, они молча смотрели друг на друга.

— Тебя не узнать. Какой вымахал! Ну, давай отойдем, что ли, — Рыбаков взял парня за локоть и потащил из толпы к заборчику. — Ты шибко торопишься?

— Тороплюсь, дядь Егор. Я тут на мотоцикле с товарищем. Он у ворот меня ждет. Камеры купили и покрышки, а сейчас домой.

— Вы как же, прямо из Николаевки своим ходом?

— А чего? Три часа езды…

— Ну молодцы. Далеко все ж. И кого только на толкучке не встретишь!

Они уселись на скудную траву у заборчика, напротив Белянки. Егор Никитич смотрел на парня и дивился: лет семь-восемь назад Митька с рогаткой бегал за воробьями, в огород к ним, Рыбаковым, лазил за морковкой. Егор Никитич однажды поймал его прямо на грядке и, как шкодливого козленка, секанул хворостинкой… А теперь ишь ты каков! В отца, Павла Романовича, а светлые глаза — от матери, Дарьи Томинихи.

— Ну, как вы там, Мить?.. Николаевка как?

— А мы, дядь Егор, теперь по-другому называемся: Каменкой. Верблюжью гору знаете? Там строительный камень нашли, рвут гору, камнетесные машины поставили. Целый карьер. Сейчас к нам со всего района за камнем едут. Сперва шутя прозвали: «Каменка, Каменка», а потом прилипло… И на карте так написали.

— А себе-то колхоз строит чего?

— Как же… Камень свой. — Митька замолчал, вытер потное лицо рукавом свитера.

— А отец? Павел Романович все на комбайне?

Митька кивнул и, улыбаясь, спросил:

— Ну а тут как… городская житуха?

— Как?.. Вот корову продавать привел…

— Кормить нечем?

— Корм-то есть. — Егор Никитич вздохнул и вкратце рассказал о доме, хозяйстве, об Анатолии…

— Вот и надо «Запорожца» брать, — забасил Митька. — Зачем вам в городе корова?

— Да дело не в корове… — Егор Никитич нахмурился. Митьке трудно растолковать. Самого бы Павла Романовича встретить. — Выходит, хозяйство надо разогнать, двор, сарай вымести, чтобы живой травинкой не пахло, и посиживать у телевизора после работы?..

Рыбаков с досадой махнул рукой. Помолчали.

— У вас веселей, — заговорил Митька, окинув солнечные ряды многоэтажных домов. — А у нас там… до первого дождя. Как польет, грязь по колено, ноги не вытащить. Вся надежда на тракторы.

— Что же это вы? Камень нашли, а дорогу забутить ленитесь.

Митька промолчал, его круглое веснушчатое лицо совсем разомлело от жары, сидеть на солнцепеке в толстом свитере было невмоготу. Он нетерпеливо поглядывал на часы, вертел головой, поправлял очки на красном лбу, в его сивых, выгоревших бровях застряли капли пота. Егор Никитич понял, что Митька торопится. Сейчас уйдет, а порасспросить хотелось о многом.

— Говоришь, Верблюжью гору рвут? А куда же кладбище? Оно как раз по нижнему склону. — Егор Никитич вспомнил отца, мать, их могилки у старых низкорослых вязов. По веснам, в пасхальное воскресенье, он приходил туда с лопатой и подравнивал, рыхлил затверделые бугорки, покрытые прошлогодней травой и желтыми листьями. Бугорки становились свежими, как в день похорон, — казалось, и похороны-то были совсем недавно. Егор Никитич все собирался подкрасить кресты или заменить железными. Тогда кладбище было не огорожено, на него забредали коровы, чесались о кресты, валили их, особо старые и подгнившие, могилы без крестов незаметно сравнивались с землей, позарастали травами…

— Кладбище на месте. Машины его объезжают, — сказал Митька и встал. Решил небось, что спрашивать Егору Никитичу уже не о чем, вот и заговорил о кладбище. — Извини, дядь Егор, я поеду. Пока светло.

— Да, да, поезжай. — Егор Никитич тоже поднялся. — Отцу передай от нас… Скажи, что живем неплохо. В гости пусть заезжает.

— Хорошо, — Митька заторопился, радуясь концу разговора, громко и весело добавил: — Тете Фросе, Анатолию от меня привет! А «Запорожца» берите.

Митька втиснулся в толпу, его спина в нарядном свитере и светлая фуражка мелькнули разок, другой… Егор Никитич бросился за ним, догнал.

— Адресок-то, Мить, записал бы. В гости зову, а где живу, не назвал. Отец, может, когда заедет, да и ты не стесняйся…

Но бумаги не нашлось.

— А вы, дядь Егор, письмо ему напишите, — предложил Митька. — Отец вам лучше меня все расскажет…

— Провожу тебя до ворот. — Он уцепил Митьку за руку, чтобы толпа не разъединила их.

— А товарищ твой откуда, нашенский?

— Нет. Из райцентра парень.

— Ну, все одно оттуда, нашенский, значит… Где же он работает?

— Электриком в мехмастерской. А вы на заводе кем?

— Заливщиком.

— Чё это?

— А нйчё… Тебя месяц поучи — и начнешь подшипники заливать. Дело нехитрое, всякий сумеет.

Митька попробовал посочувствовать:

— Ничего, привыкнете… А не то езжайте в деревню.

— Ишь ты, — Егор Никитич улыбнулся. Они остановились у ворот. — Легко сказать. У меня тут дом новый, дети к месту пристроены, огород, хозяйство…

— Тогда чем недовольны? Не пойму вас, дядь Егор. — Митька сощурил рыжеватые глаза и стал совсем похож на отца. На миг Егору Никитичу даже показалось, что перед ним Томин-старший.