Пороховой погреб Европы - Александр Григорьевич Задохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Другой миной стало то, что Королевство сербов, хорватов и словенцев было образовано недемократическим путем. Созданное фактически в условиях внешне- и внутриполитического цейтнота, королевство не являлось объединением равноправных народов, и уже на начальном этапе существования Югославского государства существовала большая разница между формальными и фактическими правами населявших его народов. Несмотря на «трехименное» название страны, хорваты и словенцы не пользовались равноправием с сербами, а македонцы, черногорцы, албанцы и мусульмане вообще не принимались в расчет. Вся реальная власть в государстве принадлежала сербской финансовой и политической элите. В результате благое и, несомненно, плодотворное дело создания единого государства южных славян попало в заведомо неблагоприятные условия.
Состоящая из разных по экономическому уровню развития и укладу областей страна не имела на первых порах единого рынка, практически отсутствовал внутренний товарообмен. Не было и единой денежной системы — в стране параллельно обращались несколько валют — сербская, черногорская, австрийская. При этом экономика Сербии и Черногории сильно пострадала от войны и оккупации, а экономика бывших австро-венгерских земель, вошедших в состав Государства сербов, хорватов и словенцев, была дезорганизована. Экономическую базу нового государства фактически предстояло создавать заново. И уже первые годы его существования показали, что способности правящей элиты не соответствуют масштабам государственных задач.
Первым и наиболее острым вопросом, который стоял перед многонациональной страной, был вопрос о национальном равноправии. В Словении и особенно в Хорватии, где были сильны республиканские настроения, вызвал большое недоумение манифест принца-регента Александра Карагеоргиевича, которым провозглашалось создание Королевства сербов, хорватов и словенцев. В этом манифесте ни слова не говорилось о национальных правах народов, вошедших в единое югославское государство. Для охваченной революционным брожением страны это было равносильно спичке, брошенной в бензин.
Практически на следующий день в Загребе и по всей Хорватии начались стихийные акции протеста, участники которых требовали предоставления Хорватии независимости. Это движение возглавила Хорватская народная крестьянская партия и ее лидер Степан Радич. Крестьянская партия организовала кампанию по сбору подписей под петицией о предоставлении независимости Хорватии. Было собрано почти 167 тысяч подписей, и хорватские представители вручили ее в Версале президенту США Вильсону и министру иностранных дел Франции Пишону. Но великие державы проигнорировали югославские проблемы — когда речь шла о переделе мира, будущее балканских народов никого не интересовало.
Между тем лидеры Хорватской крестьянской партии продолжали требовать предоставления Хорватии права на самоопределение. На партийной конференции 2 февраля 1919 года Степан Радич заявил, что его партия выступает за самостоятельную, республиканскую конституцию Хорватии, за провозглашение «миролюбивой крестьянской республики» в составе единой Югославии, пусть и монархической. О выходе Хорватии из состава единого югославского государства речь не шла.
Национальное движение в Хорватии на рубеже 1910-1920-х годов было неоднородным. За полную независимость страны выступала только незначительная тогда еще группа экстремистски настроенных хорватских националистов, объединенных идеями Старчевича-Франка (см. главу 1), из которых впоследствии было создано фашистское усташское движение. Эту группа пользовалась поддержкой Италии, которая поощряла вообще все сепаратистские движения в Югославии.
Более популярной была идея вхождения Хорватии в состав единого югославского государства. Но разные слои хорватского общества по-разному к ней относились. Среди широких народных масс, революционизированных процессами распада империи Габсбургов, звучали призывы к созданию автономной демократической республики. За автономию Хорватии выступали и различные круги хорватской политической и экономической элиты, которые в принципе не возражали против единой Югославии, но опасались «белградского гегемонизма». Во всяком случае, существовала вполне реальная почва для обстоятельных переговоров между Белградом и Загребом, которые при наличии доброй воли с обеих сторон имели все шансы на успех. Но в Белграде ни о каких компромиссах и думать не желали. Сербская правящая верхушка рассматривала все югославянские территории, вошедшие в состав Королевства сербов, хорватов и словенцев, как «военный приз», полученный Сербией за ее участие в войне, благодаря которому Сербия наконец стала Великой Сербией.
Эта националистическая узколобость в итоге привела к тому, что государственное образование югославян так и не смогло интегрироваться в единый организм. Великодержавная политика Белграда вызвала протест у всех без исключения народов, входивших в состав королевства. Не была исключением даже Черногория. Уже в январе 1919 года командующий сербскими войсками в Черногории полковник Д. Милутинович доносил в Белград: «Недовольство Сербией всеобщее, так как обмануты все надежды: и политические, и экономические…».[31]
Население Македонии, где ВМРО продолжала сохранять сильные политические позиции, выступало за автономию страны. Ряд видных деятелей ВМРО обратился к великим державам с требованием решить, наконец, македонский вопрос и предоставить Македонии автономию. Лидеры ВМРО видели свою страну в качестве автономной республики в составе федерации югославянских народов. «Вместо балканского национализма, — писали они, обращаясь к руководству держав Антанты, — который вследствие стремления к захватам и господству над чужими землями и народами привел к разгрому часть за частью всего Балканского полуострова, мы поднимаем старое знамя македонской автономии, знамя балканского объединения и будущего балканского братства».
На почве недовольства политикой правящих сербских кругов среди народов Югославии началось широкое распространение национализма. Ненависть к правящему сербскому режиму на бытовом уровне переносилась на сербский народ, который более чем кто-либо претерпел от идиотской политики своих руководителей. Проявления национализма со стороны других народов, фактически спровоцированные Белградом, плюс великосербская шовинистическая пропаганда, которой на протяжении десятилетий оболванивали сербов белградские правители, — все это привело к тому, что в сознании рядовых сербов сформировался устойчивый стереотип, своеобразный комплекс неполноценности: «все против нас», «нас все ненавидят», «мы народ-мученик». Между сербами и другими народами Югославии образовалась трещина, а затем пропасть отчуждения, и пропаганда великодержавного шовинизма находила у простых сербов вполне сочувственный отклик: раз «они» ненавидят «наших», значит, мы будем платить им тем же. В результате сам сербский народ становился заложником той антиславянской политики, которую проводила сербская правящая клика, поддерживаемая державами Антанты. Ненависть порождала ненависть — так югославские народы попали в замкнутый круг, из которого не могут выбраться до сих пор.
Парадокс состоял и состоит еще в том, что и сербы, и хорваты, и словенцы, и черногорцы, и македонцы являются
