Агентство «Томпсон и К°» - Жюль Верн

Пассажирам пришлось ждать довольно долго. Прошло два часа, когда судья впервые показался на палубе. Второй раз он появился в начале седьмого. По его нахмуренному виду можно было понять, что ничего не нашли.

— Господа,— сказал он, ступая на палубу.— Сейчас мы будем обыскивать палубу и снасти. За это время, дамы и господа, соблаговолите позволить моим людям осмотреть себя.

Поднялся ропот возмущения. Кольцо полицейских стянулось туже.

— Вы скоро будете свободны,— сказал судья,— сопротивляющихся уведем с собой и изолируем, пока правительство не примет о них решение. Начните перекличку.

Сопротивление было бессмысленно. Один за другим пассажиры заходили в каюты и подвергались осмотру. Теперь стало понятно присутствие среди полицейских женщин.

Судья обыскал весь корабль. Были подняты канаты, полицейские осмотрели марсы[83], не забыли даже оконечности мачт. Не пропустили ни одного закоулка, обыск проводился с необыкновенной въедливостью.

Но и лучший из сыщиков не мог бы ничего найти там, где ничего не было. С этой невиданной охоты судья возвращался не солоно хлебавши. К семи часам все было проверено и перерыто. Никаких результатов.

— Вам возвращается свобода действий,— сухо сказал судья Томпсону, направляясь к трапу.

— Мы можем, следовательно, сойти на берег?

— Можете.

— И, конечно, покинуть остров,— сознательно спровоцировал его Томпсон.

— Вы должны дождаться ответа на рапорт, направленный на остров Терсейра.

И судья исчез вместе с эскортом, оставив Томпсона в растерянности. Корабль не покинули только десять полицейских во главе с лейтенантом, им было поручено наблюдение за «Симью».

Во время оживленного разговора за обедом все единодушно осуждали португальское правительство. Куда ни шло задержать корабль до обыска. Но задерживать после обыска!

От всего, впрочем, люди устают, и от гнева тоже. Элис, воспользовавшись наступившей ненадолго тишиной, сообщила своим спутникам о приглашении очаровательной Таргелы. Раздосадованные арестом пассажиры приняли приглашение с большим удовольствием, чем можно было предположить. Вынужденные весь долгий день оставаться на борту, они обрадовались перспективе ночной прогулки и оригинального праздника. К девяти часам почти в полном составе все вошли в зал, где Таргела устроила бал по случаю бракосочетания с дорогим Жоакином и где под звуки музыки танцевало не меньше сотни мужчин и женщин.

Англичан встретили приветливо. Все знали, что благодаря их стараниям устроилось счастье молодых людей. Без них свадьбе чего-то не хватало. Туристов принимали от чистого сердца.

Танцы на время прекратились и скоро возобновились снова. Кадрили сменяли польки, вальсы следовали за мазурками. А к одиннадцати часам гости стали требовать:

«Лаланда! Лаланда!»

Образовали круг, и Таргела с Жоакином, по желанию гостей, стали исполнять национальный танец, любимый танец всех сословий Азорских островов.

Лаланда — родной брат испанского болеро. Те же движения ногами, гибкие опрокидывания корпуса, те же задорные жесты. Таргела танцевала умело; когда кастаньеты умолкли, молодой паре долго аплодировали.

В полночь праздник был в полном разгаре. Под действием фаялского вина веселье достигло предела. Однако пассажирам пора было домой.

Перед уходом Элис Линдсей решила осуществить одно намерение. Если уж случай связал их с судьбой молодых людей, то почему бы не продолжить благородное дело вслед за тем, что уже сделано? Таргела, так умело и тактично обратившаяся к их покровительству, добилась своего. Но теперь ей надо создать семью. Конечно, с таким молодцом, как Жоакин, жизни бояться нечего. Но небольшая сумма денег, которую туристы легко могли бы собрать, очень была бы кстати молодоженам на первое время. Она стала бы приданым Таргелы и обеспечила бы ей и ее счастливому мужу благополучие.

Итак, Элис пошла по кругу, и, справедливости ради надо сказать, никто не поскупился.

Блокхед первый раскошелился на два ливра, что для почтенного бакалейщика являлось вполне приличной суммой. Саундерс, Томпсон и Тигг не сочли возможным пожертвовать меньше.

Джонсон, без сомнения, дал бы столько же, если бы, верный своей клятве, не остался на борту корабля.

Роже вложил в руку прекрасной американки пять золотых французских луидоров[84].

Гамильтон, вопреки отвратительному характеру, имевший доброе сердце, уменьшил свой капитал на четыре ливра[85].

Элис горячо поблагодарила великодушного барона, затем, продолжая обход, обнаружила, что стоит перед Робером.

Не показывая ни малейшего смущения за скромность своего дара, Робер с достоинством дал прекрасной просительнице португальскую монету в тысячу рейсов, и Элис почувствовала, что невольно покраснела до корней волос.

Раздосадованная этой слабостью, Элис поспешила поблагодарить кивком головы и быстро отошла к следующему пассажиру.

Им оказался не кто иной, как благородный дон Игину. Если Гамильтон одарил как принц, то дон Игину одарил как король. Его подарок был великолепен — сорок ливров. Он сделал его с расчетом на эффект, развернув банкноту таким образом, чтобы все имели возможность прочитать стоимость. Это было несколько безвкусно, но Элис не обратила внимания на такую мелочь.

Вдохновленные прекрасным началом, стали развязывать кошельки и другие пассажиры. Не отказал никто. Каждый дарил в зависимости от размера своего состояния.

Кончив сбор, Элис сообщила, что сумма составляет двести ливров. Результат был великолепен. Элис внесла и свою личную лепту. Но, в отличие от тщеславного дона Игину, она сделала это без демонстрации и сумму ее пожертвования не узнал никто.

Будучи скромной, она не захотела вручать новобрачной неожиданное приданое сама и поручила это паре путешествующих молодоженов. В тот вечер по великой случайности они присутствовали на празднике и с удовольствием взяли на себя приятную миссию.

Молодая англичанка передала португальской подруге собранное для нее приданое, сопроводив дар горячим поцелуем. Она не могла все же не открыть имени той, кому Таргела была стольким обязана. Элис выслушала слова пылкой признательности Таргелы и ее мужа. Для них пять тысяч франков — это целое состояние. Никогда в жизни они не забудут добрую фею, подарившую им такое счастье.

Таргела со слезами благодарности переходила от одного пассажира к другому, а растерянный Жоакин пожимал всем руки.

Пора было, однако, домой.