Кодекс звезды - Александр Антонов

Перед тем, как отойти ко сну, собрались в номере Виноградова – я, Шеф и Павел – обсудить итоги дня. В какой-то момент Павел заметил:

— Кёрзон сильно огорчился из-за «Красного ислама». Может, нам его чем умаслить? Я имею в виду Энвер-пашу.

— Так вроде уже, — усмехнулся Шеф, — умаслили.

— Не понял… — Виноградов переводил взгляд с Шефа на меня.

— Да всё тут понятно, — решил порушить я интригу. — Как Кёрзон заикнулся про то, что неплохо бы Энвер-паше и вправду этот мир покинуть, я улучил минутку, дошёл до телефона и отдал соответствующие распоряжения.

— Прямо на глазах у англичан?! — ужаснулся Виноградов.

— А что тут такого? — пожал я плечами. — Фраза была закодированной, что они в ней поняли?

Ночь. Дождь. Хорошее время для воров и убийц. И для суицида, кстати, тоже…

Двое мужчин, подняв воротники пальто, быстро шли по каменному тротуару узенькой улочки одного из немецких городов. Остановились. Посмотрели на окна четвёртого этажа дома напротив. В окнах горел свет. Всё, как и договаривались. Мужчины перешли улицу, один из них легонько постучал в окно привратницкой условным стуком. За залитым дождём стеклом почти сразу возникло чьё-то лицо. Исчезло. А через некоторое время отворилась дверь.

— Проходите, господа, — мужчина, открывший дверь, говорил шёпотом, по-русски. Мужчины проскользнули за дверь, и втроём, подсвечивая путь фонариком, стали подниматься по крутой лестнице на четвёртый этаж.

— Осторожно, — предупредил привратник, — на этом марше третья ступенька сильно скрипит!

На четвёртом этаже остановились перед одной из дверей. Привратник приложил к замочной скважине магнит и осторожно повернул по часовой стрелке. Ключ, вставленный в скважину с той стороны двери, так же повернулся и встал бородкой вдоль отверстия. Привратник вынул из кармана дубликат ключа, и, постепенно вставляя в скважину, выдавил другой ключ наружу. Тот упал вниз на мягкий коврик. Привратник отпер замок, и, взявшись за ручку, толкнул дверь. Та чуть поддалась, но не открылась. Изнутри что-то мешало. Один из пришедших, тот, что подсвечивал фонариком, легонько коснулся плеча привратника, мол, в чём дело? Тот успокаивающе похлопал его по руке, приставил магнит к двери чуть выше замка, и, придавливая к филёнке, медленно потащил в сторону от косяка. С противоположной стороны двери, вслед за движением магнита, сдвинулся засов. Дверь отворилась. Мужчины быстро проникли в помещение. Привратник наклонился и выдернул из-под двери провод, который затем извлёк и из-под плинтуса. Провод заканчивался в выключателе, и командир группы догадался, что так привратник включил в комнате свет, уже после того, как жилец запер дверь и уснул. Трое убийц бесшумно подошли к кровати. Один вытащил пропитанный хлороформом платок и прижал к лицу спящего усача, остальные схватили того за руки и за ноги. Вскоре тело обмякло. Старший группы подошёл к столу и положил на него предсмертную записку. Бумага была выкрадена заранее, почерк подделан. Мужчина вернулся к кровати. В комнате потушили свет, раздвинули шторы и открыли окно. Спящего подняли и перенесли к окну, поставили вертикально, облокотив на подоконник. После этого все трое покинули комнату, спустились вниз. Двое вышли из дома, а привратник стал подниматься обратно на четвёртый этаж, тщательно вытирая за собой следы. В комнате он подошёл к окну, перекинул спящего через подоконник и быстро покинул комнату, заперев дверь с помощью ключа на замок и с помощью магнита на засов. Вернулся в привратницкую, где с облегчением перекрестился.

Его сообщники убедились, что выброшенный из окна Энвер-паша мёртв, и поспешили прочь. В соседнем переулке их ждала машина. Только начав движение, они позволили себе заговорить.

— Всё прошло прекрасно, господин полковник! — возбуждённо произнёс один.

— Да, господин капитан – подтвердил Зверев, — мы всё сделали чисто, не подкопаешься!

— Лишь бы Лемке не заподозрили, — продолжил капитан. — Он ведь совсем недавно устроился в этот пансионат привратником.

— Ну это навряд ли, — уверенно произнёс Зверев. — Не забывайте, он ведь по национальности немец.

Всё указывало на то, что произошло самоубийство. Предсмертная записка, написанная рукой погибшего, запертая не только на ключ, но и на засов комната. Наконец, отсутствие следов проникновения и борьбы, и следов насилия на теле покойника. А тут ещё и свидетель отыскался. Жилец из дома напротив, показал, что страдает энурезом и каждые два часа вынужден покидать постель. Так вот, он обратил внимание на то, что в доме напротив, на четвёртом этаже в эту ночь долго горел свет. Он ещё посочувствовал фрау Эльзе, что у неё такой проблемный жилец, который не желает экономить электричество.

— Вот видишь, — сказал один полицейский чин другому, — всё сходится. Долго не спал, всё никак не мог решиться. Потом написал предсмертную записку, потушил свет и выбросился из окна. Что тут тебя смущает?

— Пожалуй, ничего, — ответил другой полицейский чин. — Кроме личности погибшего.

— Это да, — согласился первый, — личность известная. Но, кажется, газеты писали, что этот турок в последнее время пребывал в глубокой депрессии?

— Я сам про это читал, — подтвердил второй.

— Ну так спрашиваю ещё раз: что тебя смущает?

— Уже ничего, — вздохнул второй, направился к выходу, посмотрел на ключ, лежащий на столике возле двери.

— Разве что…

— Что «разве что»? — чуть раздражённо спросил первый.

— Ключ. Он не оставил его в замочной скважине когда запер на ночь дверь, я всегда так делаю.

— А я всегда вынимаю и кладу на столик, ведь есть ещё и засов. Хватит. Пошли!

— Пошли… — согласился второй.

На следующий день встреча началась с того, что лорд Кёрзон протянул Виноградову бланк телефонограммы.

— Это мне предали утром из Лондона, — сказал он. — Прочтите и скажите, что вы по этому поводу думаете?

В телефонограмме говорилось о самоубийстве в Германии Энвер-паши.

Возвращая бланк, Виноградов слегка пожал плечами.

— Я думаю, что Господь прислушался к вашему совету.

Кёрзон промолчал. Но в этот день всё прошло без проволочек, и секретное соглашение между Россией и Великобританией было подписано.

— Спасибо, дорогой друг!

— Та нема за що! — тут же откликнулся Макарыч.

Честно говоря, я его мову воспринимаю когда как, в зависимости от настроения. Сегодня совсем никак. И я, чтобы не начать хамить, промолчал. Макарыч хмыкнул:

— Понял. Это для тебя сложно. Ну если совсем по-простому, тогда так: за что ты меня благодаришь?

— Да вот, спустили сверху очередную директиву, — стараясь говорить спокойно, ответил я, — в основе которой лежит одна из твоих гениальных идей. Сижу вот, читаю, радуюсь!

— Ох, чую, хороша была инициативка, — хохотнул Макарыч. — Я к тому, что по плохой директиву бы не издали, верно? Можешь не отвечать. А вот инициативку-то озвучь, я ведь их пачками выдаю, интересно, какая сработала?

Чувствовалось, что моему другу никто ещё настроение с утра не испортил. Счастливчик!

— Я тебе сейчас зачитаю одну строчку из директивы, и ты всё поймёшь. — И я зачитал: «…развернуть в Центральном военном округе учебные центры по подготовке рядового и сержантского состава для Туркестанской Народной Армии (ТуНАр)».

— Хорошая новость! — обрадовался Макарыч. — Меня Духонин заверил, что проволочек не будет, но чтобы так быстро…

— Сука ты, Макарыч! — не сдержался я. — У друга горе. Нет, что бы посочувствовать, так он ещё и радуется!

— Что за горе? — проигнорировав «суку» встревожился Макарыч. — Говори толком!

От возмущения я чуть не задохнулся. Ну и брякнул:

— А ничего, что у меня всего одна рука-то?

Имел-то я в виду, конечно, обилие дел, и что ещё одна забота мне совсем ни к чему. Но Макарыч понял всё иначе.

— Рана открылась?! — Всю весёлость из его голоса выдуло разом. — Ты врача вызвал?!

— Нет. — Я понял, что переборщил, и стал резко сдавать назад. — Не нужен мне врач. И рана меня не беспокоит. То есть, беспокоит, конечно, но так, как обычно. И я совсем не то имел в виду. Просто дел невпроворот, а тут новая забота…

Я замолчал, и в разговоре установилась пауза, поскольку Макарыч только сопел в трубку, видимо слова подбирал.

— Дурак ты, Васич, — наконец произнёс он как-то очень буднично. — Напугал…

Он – «сука», я – «дурак». Квиты! А Макарыч меж тем продолжил:

— Ну чего ты так всполошился? Чем эта директива тебя так напугала?

— Напугать меня, как тебе известно, непросто, — я начал вновь закипать. — Другое дело, я понятия не имею, как эту директиву исполнять…