Генерал и его армия - Г Владимов

Одно лишь облачко реяло в безмятежном небе Шестерикова - то, которое набегало на чело генерала, когда он после завтрака читал газеты. Шло наступление, и сыпались награды, гремели имена Жукова, Власова, Рокоссовского, Говорова, Лелюшенко, а Кобрисова - не гремело, он себя в списках что-то не находил. Майя Афанасьевна так это дело объясняла соседке:

- А нас-то за что награждать? Мы ведь, по плану, и не должны были наступать, мы только подстраховывали. Вот если бы у них с наступлением не вышло, тогда вся надежда на нас. Но кто это сейчас помнит?

Генерал - тот помалкивал, только губу закусывал и пальцами барабанил по столу, но однажды все-таки не выдержал - когда прочитал, что к Власову, первому из советских генералов, допустили иностранную корреспондентку взять интервью для мировой прессы:

- Интересно, интересно! А не рассказал он ей, как он у меня бригаду украл?

Но, поостыв - и может быть, вспомнив про счастливое свое спасение, добавил рассудительно:

- Ну, если по справедливости... украсть-то он, конечно, украл, но распорядился неплохо.

Все же и ему - за дела наступавшей без него армии - слетела на петлицу звездочка, присвоили генерал-лейтенанта.

- Вспомнили! - сказала Майя Афанасьевна. - И на том спасибо.

Но если б его это успокоило! Именно с этого дня - как подменили генерала, ни весеннее солнышко не радовало, ни водка не пьянила, одно нетерпение во всем. И однажды утром из ванной, где брился, он со злым весельем в голосе прокричал:

- Шестериков, ты воевать - думаешь?

Все враз примолкли - и генеральша, и дочки, а сердце Шестерикова ощутимо стронулось и покатилось августовской звездой, оставляя замирающий след.

Но в свою армию они уже не вернулись, там утвердился новый командующий, бывший начальник штаба, так что послали генерала Кобрисова в ближний тыл, под Воронеж, формировать новую армию - вот эту самую, Тридцать восьмую. С нею сперва отступили от Дона чуть не до Волги и снова в Воронеж пришли, а оттуда, уже не отступая ни разу, дошли до Днепра и взяли плацдарм на Правобережье.

Жизнь Шестерикова при генерале была сравнительно теплая и сытая, хотя и погибнуть случаи выпадали. Но ведь оттого и смысл был высокий в этой жизни, и ценилась она не за тепло и сытость, а именно за высокий ее смысл. По твердому Шестерикова убеждению, никто б на его месте не стоил того, что он, и сам он на другом месте стоил бы втрое меньше. Он не привык, он прирос к генералу, знал все причуды его и желания, как бы и несложные, а попробуй их предупреди. Сам генерал себя называл солдатом и привычки свои

солдатскими, и только Шестериков ведал, каково этим привычкам потрафить. В морозы баня - чтоб пар до костей прошибал, в жару вода студеная - чтоб зубы ломило, щи - чтоб ложка в них стояла и не валилась, к обеду водки два стопаря, а лучше спирта чуть разбавленного, а после обеда семьдесят минут сна и чтоб муха не пролетела. Тут повертись, покрути задницей! И в избе, какая ни попадется, чтоб чисто было и натоплено и ничем бы не воняло, воздух бы свежий был, а фортка - затворена. Тяжко ли все это было Шестерикову? Ну, так тем и любимо!

Вот с каким человеком пришлось встретиться майору Светлоокову из армейской контрразведки "Смерш", вот кого пригласил он выкроить часок и прийти к нему "посплетничать". Свидание их было назначено неподалеку от штаба, в леске, майор объяснил подробно, как выйти к поляне с поваленной сосной, и еще попросил - генерала не извещать, поскольку тема беседы "деликатная". Шестериков не явился вовремя, как водитель Сиротин, и не опоздал, как адъютант Донской, он пришел загодя и понаблюдал из-за кустиков за майором, как тот, раскрыв планшетку, что-то там перечитывает и подправляет, почесывая лоб карандашиком. Затем подошел бесшумно, стал у майора за плечом и вздохнул. Майор, всполошась, выхватил пистолет, а планшетку не закрыл.

- Что бродишь? - спросил он, недовольный собою, что его смогли застать врасплох. - Так до смерти напугать можно.

- Чо ж пугаться, - сказал Шестериков, - район охраняемый. А я грибков тут поискать хотел. Командующий по грибкам соскучились.

- Не нашел?

- Где ж найдешь, дождика две недели не было. Одни опята, да ведь надоесть могут - без белого или хоть маслачка.

- Заботливый ты, - сказал майор, упрятывая пистолет суетливым движением, с лицом все еще недовольным и заметно растерянным.

Шестериков, не отвечая, уселся против него на травке, обхватив колени, и посмотрел в глаза майору смиренно и выжидательно.

- Печешься о командующем, - продолжал майор, захлопывая небрежно свою планшетку. - Я вижу, лучшего союзника не найти мне. Вот как раз об этом я и хотел с тобой...

- Насчет грибков?

- "Грибков", "грибков"! Меня нечто большее беспокоит. Здоровье командующего, общее состояние. Не нравится он мне последнее время. Нервничает, какой-то необщительный стал. Ты не находишь?

- Да вроде всегда такой был...

- Не скажи. Всегда-то он тон задавал, душою был армии. А теперь что-то гнетет его, места себе не находит. С чего это он себе КП отдельно от штаба выбрал? Уставать начал от людей?

- От чего ж еще так устанешь? - сказал Шестериков. - От них-то больше всего.

Какая-то неясная опасность подступалась к генералу, и Шестериков не мог понять, с какой стороны она грозит. Но он твердо знал, что с той стороны, где стоит он, Шестериков, эта опасность не подступится. Это он решил так же твердо и быстро, как в тот зверски морозный день у Перемерок, когда повалился рядом с генералом в кровавый снег и перевел флажок автомата на одиночные выстрелы.

- Скажи мне честно, - майор наклонился к нему с видом озабоченным. Девушка эта... не слишком его тогда к рукам прибрала? До сих пор, небось, переживает, что так с нею вышло...

- Это которая девушка? - спросил Шестериков, озабоченный не меньше.

- Ну, которая до переправы была... Надюша, сестричка. Ходила к нему уколы делать. И не одни там, поди, были уколы?

- Конечно, не одни. Давление еще меряла. Пульс тоже считала.

- И всего делов?

- Какой там "всего"! - отвечал Шестериков. - Медики - они жутко настырные.

- Особливо фронтовички, - смеялся майор, - особливо молодые, горячие. А между прочим, - опять он делался серьезным, - приказ Верховного, запрещающий кой-какие отношения ближе пятидесяти километров от передовой, не отменен. И генералов он тоже касается. Так что если кто проговорится...

- Ну, может, они на пятьдесят первый километр специально уезжали. Не знаю, меня с собою не брали.

Насчет "кой-каких отношений" генерала Шестериков не сказал решительного "нет", поскольку не знал, какие на сей счет сведения у майора. Проговориться сама же эта Надюша могла подружкам, а какая-нибудь из них непременно была у него на крючке. О суровом приказе Верховного Шестериков слышал и знал, что этот приказ давно уже ни к кому не применяли. Однако ж могли применить, если есть он и если кому-то это понадобится. Поэтому решение он принял единственно верное: раз это тебе зачем-то нужно, тем более не скажу.