Ее величество-Тайга. РЫСЬ КУЗЯ - Эльмира Нетесова

— А ты что ж не присмотрел? Почему один живешь? Не как другие лесники? Тоже без хозяйки тяжело. Ведь и не стар еще.

— Мне? Так тоже своя причина имеется. Я ж без тайги не смогу. А какая согласится? Они ж нынче норовят в городах жить. Чтоб по нужде за куст не бегать. Все в квартире иметь. Опять же наряды любят.

Ну а если всерьез, Акимыч, что тебе мешает? — настаивал Евгений.

— Всерьез, спрашиваешь? — Никодим помрачнел. — Эту память я никогда не ворошу. Схоронил. Да она сама знать о себе дает. Без моего на то согласия… Одно тебе скажу: и я любил. Да только без детей нет ни семьи, ни счастья. Только мне Бог не дал отцом стать. Природа моя на это неспособной оказалась. А ты — сам не захотел. В том — разница меж нами. И в беде своей ты сам повинен. Да и не беда это вовсе, коль дело твое поправимое. Вот и говорю — не переживай и не волынь с этим. Да ищи себе не просто жену верную, а прежде всего мать детям своим, коих народите. Ежели не хочешь моей доли — пустой памятью жить…

Глаза старика будто пеплом подернуло. Глубокие морщины шрамами лоб прорезали. Он тяжело вздохнул, повернулся к печке, стал ворошить угли. Они вспыхивали багрово. Шипели, потрескивали. Никодим смотрел на них, то ли забывшись, то ли не желая поворачиваться к Евгению.

В ту ночь им не спалось, каждый о своем думал, свое вспоминал. Утром расстались они в тайге. Лесник на обход пошёл, Евгений возвращался домой. Много месяцев прошло с того осеннего дня. И каждый раз, как кто отправлялся на участок к Никодиму, передавал с ним Лебков для лесника то теплую рубашку, то чай, то папирос покрепче, позадиристей. Ему одному присмотрел на зиму яловые сапоги. Купил. Чтоб теплее было Никодиму в далеком зимовье. Знал, больше о нем вспомнить некому. В глухомани тайги, один на один со своей больной памятью, как с черной тенью на привязи, он живет, зная только одну радость — любовь к тайге.

Однажды, теперь уже летом, снова приехал Лебков к Никодиму.

— Скоро у тебя на участке люди появятся. Геологи. Работать будут. Вот распоряжение. Нефть искать станут, — сказал директор.

Старик тогда насупился. Но промолчал.

— Я думаю, что ущерба твоему участку они не принесут. Но ты следи. Чтоб зверя не губили. Все ж ты здесь хозяин. Не давай свое в обиду. К реке близко не подпускай. Помни, она нерестовая. И хотя народ там грамотный, все понимают, все ж глаз с них не спускай, — советовал Лебков.

А уже через месяц пришла от Никодима жалоба на геологов. За погубленную молодь. К жалобе список был приложен. Сколько рябинок, березок, дубков полегло под топорами топографов.

И вот тогда впервые затаил обиду на геологов Лебков. Правда, за деревья те уплатило управление. Но разве окупишь моральный ущерб, беду лесника? Да еще такого, как Никодим? И надо же было им выбрать именно Чертово урочище!

Сколько раз приходил Лебков в управление геологии. Другие участки предлагал. На выбор. Там доказывали ему, что им нужен именно этот участок.

В райкоме партии он просил о том же. Даже в область летал. Жаловался. Просил свое начальство воздействовать, помочь. Но безрезультатно.

Вконец расстроенный, он пришел к Лившицу. Тот выслушал. Понятливо головою кивал, а потом сказал:

— Как человек, я понимаю вас. Все мы, руководители, имеем свою слабину — любим тех, кто работает на совесть. И отдаем им предпочтение. Вот так и ваш лесник. Я верю, что он прекрасный человек. И участок бережет. Но поймите, я прежде всего — геолог. А наша работа — поиск. Но не там, где вздумается, а там, где предполагаются залежи полезных ископаемых. Ведь и ваша, и моя работа должны себя оправдывать. К тому же мы не сами по себе избираем площади для предстоящих работ. А на основании объективных данных. Вот этим и руководствуемся. Так что не обессудьте. Ничем не могу помочь. Каждому из нас важен результат. И мы его будем искать там, где указала наука.

Евгений потерял покой. А от лесника опять пришла жалоба. Никодима допекло. По осени обсчет пушного зверя провел. Больше половины убежало с его участка из-за геологов. И Евгений пошел в госпромхоз — организацию, занимающуюся отстрелом пушного зверя. Потом — в общество охотников, управление охотхозяйств. Всюду показывал жалобу лесника. Всюду его поддерживали, пытались помочь. Звонили, ругались, требовали. Но везде им отвечали одно и то же.

Но вот однажды в Оху приехал сам Никодим. И, заявившись в лесхоз прямо к Евгению, скандал поднял. Обвинив того в лени. Обозвал лежебокой и трусом. И, наговорив кучу грубостей, пошел сам в управление геологии прямо к Михаилу Афанасьевичу.

Секретарша не сумела удержать лесника. Он цыкнул на нее так, что сразу отбил охоту мешать ему. И черной бурей ворвался в кабинет во время совещания.

— Кто тут из вас начальник? — спросил Никодим.

— А вам кого надо?

— Самого главного вашего бандита! — побагровел старик.

— Начальником управления являюсь я, — улыбнулся Лившиц.

— К тебе я пришел. Если не уберешь с моего участка своих лиходеев, помни — сто раз пожалеешь. Вот тебе полный список всех их пакостей и неделя сроку! Сам не пошевелишься — в области управу найду и на них, и на тебя!

— Да вы кто будете?

— Лесник я. Никодимом зовусь. Запомни, не отступлюсь…

— Подождите в приемной конца совещания, и мы с вами спокойно поговорим, все обсудим, — вспомнил рассказ Лебкова об этом леснике начальник управления.

После совещания Лившиц пригласил Никодима в кабинет. Долго, обстоятельно говорил с ним. Делал пометки в блокноте. И твердо пообещал Никодиму навести порядок. Гарантировал, что с нынешнего дня он сможет спокойно работать на своем участке, а со стороны геологов не будет ни одного нарушения запретов лесхоза.

Лебкову обо всем этом Лившиц позже сам рассказал.

И вправду, целых полгода все было тихо на участке. Никодим не жаловался.

«Значит, все наладилось, — думал Лебков. — Сумел Акимыч приструнить геологов. Ну и молодчина же!»

Но потом все началось сначала. А теперь вот — еще и пожар.

Евгений быстро встал: «Хватит! Хватит вспоминать! Ведь все погублено! Как это скажется на Акимыче? Единственный он у меня такой! И надо же, именно его не обошла беда! Но в этот раз я не стану просить, совать жалобы! Я буду требовать наказания! Да такого, чтоб сторицей отлилось им горе Акимыча! Некому за него вступиться? А мы посмотрим», — заторопился Евгений на дорогу, ведущую в Оху.

Глава 9. Испытания

Стояло лето. Нежаркое северное лето. И тайга, радуясь короткому теплу, зацвела. Повисла на кустах еще зелеными ягодами, спряталась по болотам рыжей морошкой, притаилась под кустами и в ветвях любопытным птенцом. Выглянула желтыми грибами-лисичками около пней. Жужжала комарьем и гнусом, тучами вьющимися в прохладной чащобе.

Сегодня здесь так тихо, что дышать страшно. Все молчит, будто затаилось.

Молчала и буровая. Сегодня впервые за столько месяцев не орала на всю тайгу железной глоткой, не трясла землю. Не оглушала своим ревом все живое. На скважине тихо. Сегодня здесь будут проведены испытания. А пока… Молчала буровая. Через несколько часов она скажет свое последнее слово. Каким оно будет для тайги? Быть здесь городу? Или снова, заживив раны и следы человеческих ног, навсегда останется единственной владычицей и повелительницей всего живого — ее величество тайга? Она не любит делить свое могущество ни с кем. Не привыкла. И вот теперь вслушивалась в тишину. Что же она подарит тайге в следующий миг?

«Что?» — любопытно пискнул бурундук, вскарабкавшись на макушку самого- высокого дерева. Ему оттуда все видно, кроме одного — есть ли на громадной глубине нефть.

«Что?» — поднял голову яркий пион на поляне. И, распустив лепестки ярко-красные, подставил их солнцу. Ему некогда ждать. Каждому свое время. Придется ль расцвести пиону здесь на будущий год — еще неизвестно. А покуда — никто не мешал, ничто не грозило.

«Что?» — крикнула сорока, опустившаяся на крышу будки, стоявшей неподалеку от буровой пышки. Из будки голоса слышны, но не понимала птица языка человеческого. А то бы всей тайге каждое слово передала.

А бурильщики возбуждены. Не терпелось им. Скорее бы прошли эти часы, кажущиеся вечностью. Сколько работали, приближая этот день! А настал он — пропало терпение. Ожидание всегда утомительно. Но торопиться нельзя. Надо выждать, пока схватится в скважине цементный «мост». И лишь потом, разбурив его, провести прострел ствола. На все есть свои нормы. И це-ментаж уже позади. Ждать надо. Но как, когда глаза каждого горели надеждой — ведь была нефтяная пленка! И газ в растворе. Но недолго, даже очень недолго. Вот потому и гасла надежда. Будет или нет? Кто ж может сказать с уверенностью заранее? Никто не решался. А хочется результата! Ведь ради него пережито столько лишений. Разлука с семьями, ночи в холодных будках. Работа в ночные смены, зимой, когда руки примерзали к металлу и по буровой площадке, заледенелой от воды и раствора, нельзя было ступить и шагу без риска расшибить голову. Не раз в морозы от бешеной той работы не только майки, рубашки от пота к спине прилипали. Да и потаскай эти «свечи» — двенадцатиметровые трубы! Каждая весом в доброго медведя. А сколько их, этих труб! Да раздели две с половиной тыщи метров забоя на двенадцать! Вот и получишь результат, от которого не только рубаха взмокнет, — пупок развяжется.