Добрые люди - Артуро Перес-Реверте

По прибытии в Клери, когда до Орлеана оставалось уже совсем немного, я исполнил маленький ритуал: пересек мост и на том берегу ненадолго остановился в Менге, где начинается первая глава «Трех мушкетеров»: когда у ворот постоялого двора «Вольный мельник» д'Артаньян впервые встретил своих заклятых врагов Миледи и Рошфора. Ритуал был двойным, поскольку именно в Менге, в точности следуя топологии Александра Дюма, я провел несколько дней двадцать лет назад, чтобы разыграть там эпизод из моего романа «Тень Ришелье», начинавшийся такими словами: «Ночь была жуткой. Луара бесновалась…» и т. д. В баре в центре города я опрокинул стаканчик анжуйского вина в память о тех временах, когда сам был не более чем невинным читателем – а заодно невинным новеллистом, – сверился с записями и продолжил свою дорогу к Парижу, чей образ, открывшийся в первый момент адмиралу и библиотекарю, не должен был сильно отличаться от того, который двумя десятилетиями спустя запечатлел Николас де ла Крус, описывая свое путешествие по Франции, Испании и Италии:

Поднимаешься на пригорок, и перед тобой предстает Париж; вид его потрясает воображение, а душа желает как можно скорее раствориться в этом великолепном городе, перед которым преклоняются все народы.

Тем не менее я решил, что в случае наших академиков следовало бы немного убавить энтузиазм де ла Круса, заменив его впечатление на другое, более сдержанное, которое всего лишь десятью годами ранее город произвел на Уренью:

Париж открывается, только когда приблизишься к нему вплотную, поскольку располагается он в долине, которую занимает почти целиком; большую часть года его окутывают облака, кроме того, он окружен стеной, скрывающей его почти полностью, сам же город выдают купола, башни и трубы, все это в сочетании с дымом и аспидно-черными кровлями производит тягостное впечатление, которое угнетает дух и печалит сердце.

И вот наступил момент, когда оба моих академика – дон Эрмохенес, чье воображение потрясено великолепным видом города, перед которым преклоняются все народы, и адмирал, более склонный воспринимать этот вид с некоторой горечью, которая, подобно дурному предчувствию, печалит сердце, – утомленные долгим путешествием, наконец-то въехали в столицу цивилизованного мира.

5. Город философов

Город похож на книгу, а горожане, передвигаясь по его улицам, эту книгу читают, на каждом шагу усваивая гражданские уроки.

– Его светлость примет вас чуть позже… Будьте добры, подождите здесь.

Секретарь в костюме мышиного цвета, сухо представившийся как «Эредиа, секретарь посольства», с неприветливым видом указывает на кресла в зале, украшенном коврами, зеркалами и гипсовой лепниной и выкрашенном в голубой и белый цвета, а затем удаляется по коридору, не дожидаясь, пока дон Эрмохенес и дон Педро усядутся в свои кресла. Друзья несколько разочарованно осматриваются: по их представлениям, дипломатическое представительство Испании должно было встретить их радушнее. Особняк «Монтмартель» представлял собой здание, мало напоминающее дворец: без сомнения, он слишком мал для той роли, которую играет его хозяин – граф де Аранда, приближенный короля Людовика Шестнадцатого. Обоих академиков – библиотекаря, одетого в камзол из добротного темного сукна, и адмирала в синем фраке с начищенными до блеска пуговицами – удивляет убожество, как показалось им на первый взгляд, этого помещения, слишком тесного для целой свиты мажордомов, писарей, пажей и просто посетителей, которые мелькают там и сям в кабинетах и коридорах. При этом с улицы посольство производит совсем иное впечатление: у здания нарядный фасад, возле дверей дежурит статный швейцарский гвардеец в красном камзоле и белых чулках, к тому же располагается оно на улице Нёв-де-Пети-Шан, в самом сердце светского Парижа, в двух шагах от Лувра и сада Тюильри.

– С одной стороны, нарядный фасад, с другой – реальное положение дел, – ворчал адмирал, пока оба растерянно топтались у входа. – Сочетание до того испанское, что оторопь берет.

Библиотекарь обеспокоенно ерзает в кресле: не каждый день сидишь в центре Парижа, ожидая приема у графа де Аранды. Зато адмирал держится невозмутимо; он задумчиво озирает обстановку, время от времени перехватывая любопытный взгляд третьего посетителя, который также сидит в приемной, рассматривая их довольно беззастенчиво: это субъект среднего возраста, кое-как выбритый, в растрепанном и засаленном парике, одетый в камзол, чей цвет – в иные времена, очевидно, черный – сейчас можно только угадывать. Шляпа у потертого субъекта отсутствует, однако на коленях он держит тяжелую трость с набалдашником. Его ноги, худые и длинные, облачены в штопаные чулки серой шерсти, а также ботинки, которые плоховато смотрелись бы даже в каморке портного, принимающего вещи в починку.

– Полагаю, мы с вами земляки, – произносит незнакомец после продолжительного молчаливого переглядывания.

Любезный дон Эрмохенес приветливо кивает, и незнакомец отвечает ему удовлетворенной гримасой. Единственная заметная черта его крайне изможденной заурядной физиономии, обращенной к библиотекарю, это глаза: темные, живые, блестящие, как начищенный обсидиан. Глаза истинно верующего, думает дон Эрмохенес. Полные убедительности или красноречия, способных преодолеть любое препятствие. Некоторые проповедники, заключает академик, таким взглядом смотрят с амвона.

– Вы давно в Париже?

– Прибыли два дня назад, – вежливо отвечает дон Эрмохенес.

– Как устроились?

– Более-менее. Остановились в гостинице «Кур-де-Франс».

– Я ее знаю. Это тут, недалеко. Вполне сносное место, хотя кухня оставляет желать лучшего… Вы раньше бывали в Париже?

Некоторое время все трое беседуют о парижских гостиницах, пристойных развлечениях и тесноте помещения, в котором находятся.

– Малоподходящее здание, – заключает неряшливый субъект, – для дипломатической миссии такой страны, как Испания, которая, несмотря на непростые времена, все равно остается мировой державой; тем не менее арендная плата составляет ни много ни мало сто тысяч реалов. А это вам не жук начхал. Знаю из надежных источников, – неожиданно язвительным тоном продолжает он. – Можете представить, какую добрую службу сослужило бы оно человечеству, достанься ему эта запредельная сумма? Сколько голодных ртов можно было бы накормить? А скольких сирот одеть?

Не понимая до конца, кто перед ними – болтун или провокатор, – а может, некто, приставленный к ним нарочно, чтобы выведать намерения, дон Эрмохенес предпочитает отмалчиваться, с интересом рассматривая ковер у себя под ногами. Адмирал, который за все это время рта не открыл, внимательно рассматривает странного субъекта, затем отводит взгляд и обращает его на одно из зеркал, отражающее затейливый орнамент потолка. Не найдя должного отклика, субъект бормочет сквозь зубы что-то невразумительное, безразлично пожимает плечами, достает из кармана мятую брошюру и углубляется в чтение.

– Какие мрази, – бубнит он время от времени, имея в виду содержание брошюры. – Сволочи…

Из неловкой ситуации академиков выручает все тот же секретарь, который вернулся и предложил следовать за ним. У его светлости, поясняет он, нашлась свободная минута, и он готов принять их прямо сейчас. Дон Эрмохенес и дон Педро с облегчением встают со своих кресел и шагают вслед за секретарем, третий же посетитель, увлеченный чтением брошюры, даже не поднимает головы. Они следуют по длинному коридору до небольшой приемной и кабинета, в котором, сидя напротив окна, выходящего в английский садик, их поджидает человек в напудренном парике с тремя локонами с каждой стороны на висках. Он стоит, скрестив руки за спиной. Расшитый золотом бархатный камзол небесно-голубого цвета сидит на его сутулых плечах и довольно грузной фигуре на удивление ловко, что говорит в пользу портного. Остается добавить к этому желтоватый цвет кожи, плохие зубы и легкое косоглазие. Кроме того, он глуховат, заключают академики, заметив, как он склонился к секретарю, чтобы расслышать то, что он говорит.

– Дон Эрмохенес Молина и отставной командир бригады морских пехотинцев дон Педро Сарате, ваше сиятельство… Оба из Испанской королевской академии.

Склонившись, академики пожимают руку – немного вялую, украшенную огромным топазом, – которую посол им протягивает, не приглашая садиться.

– Надеюсь, вас хорошо встретили, – произносит он с суховатой рассеянностью, после чего переводит разговор на погоду. – Вам повезло, что нет дождя, – уверяет он, любуясь солнцем, заливающим сад, с таким видом, будто солнечные лучи внезапно осмелились ему перечить. – Большую часть года здесь идут проливные дожди, можете себе представить? На улицах сплошной кошмар. – В этот миг он поворачивается к секретарю, прислушиваясь к тому, не скажет ли он что-то в ответ. – Гм… Вы согласны, Эредиа?