Вельяминовы. Время бури. Книга первая - Нелли Шульман

– Кладбище тоже не сохранилось, – написал Федор из Парижа, – могилы Воронцовых-Вельяминовых перепахали снарядами. Юджиния, если бы я мог, я бы сам убил Горского, однако он тоже погиб…, – перо кузена остановилось. Федор, наконец, дописал:

– Что касается детей Воронова, Юджиния, то никто о них не слышал, и никто не знает, где они….

Когда сын подрос, Юджиния рассказала ему об отце, но о кузенах упоминать не стала. Михаил, до войны, защищал в суде суфражисток и отстаивал права рабочих. Она говорила о Петре Степановиче Воронцове-Вельяминове, строившем железную дорогу до Тихого океана, о его деде, декабристе. Питер, внимательно, слушал. Сын, тихо спросил:

– И никак могилы не найти теперь, мамочка, и церковь не восстановить?

Они сидели над картой Советского Союза. Юджиния вздохнула:

– Никак, милый. Дядя Натан тоже пропал, старший брат дяди Хаима. В Польше, когда война началась…, – Питер встряхнул головой:

– Все равно, мамочка. Когда-нибудь, я туда поеду, и все разыщу. Обязательно.

Пока что сын летел в Германию, что заставляло Юджинию, второй месяц, волноваться. Она напоминала себе, что раввин Горовиц тоже сейчас в Германии. Аарону, как еврею, это было опаснее, чем Питеру.

– Он мальчик, Джон…., – отчаянно сказала Юджиния герцогу, – ему всего двадцать один. Он четыре года жизнью рискует, с Мосли и его бандой. Может быть, отказаться от поездки? – Юджиния понимала, что такой шанс упускать нельзя. Питер в Берлине получил бы драгоценную информацию о военном потенциале Германии, и о будущих намерениях Гитлера.

Подхватив саквояж, забрав у хозяина ключи, Юджиния шмыгнула на черную лестницу. Леди Кроу успела открыть дверь комнаты, и разбросать постель. Сзади раздался знакомый, немного надтреснутый голос: «Машина ждет».

Герцог носил обычный, потрепанный пиджак, и старый пуловер из шотландской шерсти. Он пригладил коротко стриженые, светлые, с почти незаметной сединой волосы. Они все были почти ровесниками, однако Юджиния подумала:

– Джованни моего возраста, а выглядит старше Джона.

Герцогу было пятьдесят два:

– Он рано поседел, Джованни, – Юджиния вдохнула знакомый запах дымного леса, палой листвы. Женщина, отчего-то, сказала: «Я пистолет везу».

Джон подхватил ее саквояж:

– В Германию Питер оружие не возьмет, не надейся. Это все равно, что разгуливать по Берлину с плакатом: «Я сообщаю сведения британской разведке». Я его проинструктирую, чтобы он даже не приближался к раввину Горовицу. Впрочем, – Джон спустился вниз, – им и встречаться негде, – усадив Юджинию в черную, закрытую машину, герцог устроился за рулем.

На поле авиационной базы, Юджиния поняла: «Он не кашлял сегодня. Он говорил, что, волнуясь, не кашляет». Джона отравило ядовитыми газами под Ипром. В том сражении, тяжело ранило нынешнего барона де ла Марка, а во втором эшелоне, под обстрелом армейского госпиталя, погиб Пьер де Лу.

– Лаура приехала, Джованни ее в Кембридж отправил, – Юджиния поднялась по узкой, металлической лесенке на борт военного дугласа. Герцог подождал, пока закроют дверь:

– Я знаю, я заезжал в Уайтхолл, с утра. Ее в Японию, скорее всего, пошлют.

– Бедный Джованни, – Юджиния сняла шляпу. Самолет задрожал, разгоняясь:

– Ничего. Мы здесь, мы поможем…, – молодежь ничего не знала о Питере, так было безопасней. Она приняла от сержанта жестяную кружку с горячим кофе. В салоне было полутемно, в открытой двери кокпита, тускло светилась приборная доска. Лондон, россыпью мерцающих огней, уходил вдаль. Дуглас взял курс на север, к Ньюкаслу.

Ньюкасл

Большой, дубовый стол в кабинете Питера, в здании главного офиса концерна «К и К» остался с прошлого века. За ним сидели дед Питера, прадед, и прапрадед. На темном дереве виднелись пятна чернил. Когда-то на столе лежали чертежи первой железной дороги в Англии, лондонского метрополитена, химического завода, производившего бензин для автомобилей.

После войны мать перестроила здание, возвышающееся в центре Ньюкасла. Из огромного окна кабинета главы концерна виднелось Северное море, доки и склады в порту. Контору оснастили лифтами, телефонами, телеграфной комнатой, и внутренней пневматической почтой. На верхнем этаже устроили выход на террасу. Над столом висела золоченая эмблема, силуэт летящего ворона, и буквы: «К и К, Anno Domini 1248».

Держа чашку с остывшим кофе, Питер смотрел в окно, на вечернее небо, на огоньки города. Совещание закончилось час назад. Он отпустил людей по домам, или на рабочие места. На заводах «К и К» производство было непрерывным. Химические процессы, или плавка металла велись без выходных дней.

На заводах, никто, никогда не осмелился хотя бы намекнуть на политические пристрастия хозяина. Даже в Брук-клубе никто об этом не упоминал. Взгляды джентльмена не подлежали обсуждению, оставаясь его собственным делом. Питер знал, что в клубе есть люди, симпатизирующие Гитлеру, и снабжающие деньгами Британский Союз Фашистов. Перед отлетом в Берлин, Мосли сказал, что на свадьбе лидера нацистов Британии будет присутствовать фюрер, и высшее руководство НСДАП.

– Мы могли бы устроить двойное празднество, – подмигнул Мосли, – мою свадьбу, твою помолвку…, – Питер отшутился. Мосли говорил о своей будущей свояченице. Юнити Митфорд. Дочь барона Редсдейла, два года не давала Питеру прохода. Девушка болталась у него под ногами, напрашиваясь в гости. В Лондоне, Питер снимал холостяцкую квартиру в Сити, в доме для бизнесменов. На выходные его соседи уезжали к семьям, в деревню. Питера тоже обычно приглашали на уикенды, в поместья сторонников партии Мосли. Питер пока удачно уклонялся от авансов мисс Митфорд. Юноша вздохнул:

– Она в Берлине, с Дианой. Какая разница, – разозлился Питер, – скажу ей, нет, вот и все. Она мне не нравится, валькирия, – юноша, невольно, усмехнулся.

Мисс Митфорд, высокую, выше его, голубоглазую блондинку, фюрер, по слухам, называл эталоном арийской женщины.

Допив кофе, он спустился вниз, на личном лифте. Встречи в Ньюкасле были безопасными. В отличие от Лондона, здесь за Питером и леди Кроу не следили. На заводах Питер водил Mercedes-Benz 500K, подарок из Германии. На пассажирском сиденье машины лежал букет белых роз. Питер видел мать несколько раз в год, и всегда привозил ей цветы. Официально считалось, что он порвал с родней. Передача дел по управлению концерном, происходила усилиями поверенных. Питер и его мать не встречались. Ночами, в холостяцкой квартире, лежа на диване, закинув руки за голову, юноша думал о времени, когда он полетит на север. Дядя Джон привозил в Ньюкасл мать. Они гуляли по берегу моря, рассказывая друг другу, что случилось за время разлуки.

Питер сам предложил подобраться ближе к сэру Освальду Мосли. Он пришел к дяде Джону, закончив Итон.

– Будет очень достоверно, – спокойно сказал Питер, – если Маленький Джон внезапно, станет фашистом, никто это не купит. У него есть еврейская кровь. Он в Итоне дрался с теми, кто считал, что нацисты правы, преследуя евреев. А я не дрался, – смешливо заметил Питер, – я, дядя Джон, год над планом работал. Послушайте меня, – юноша начал рисовать схему.

Герцог предупредил Питера, что никто из ровесников не должен подозревать о его истинных взглядах.

– Слишком опасно, – объяснил дядя Джон, – я, твоя мать, и дядя Джованни не проболтаемся. У моего сына, у Стивена, у девочек, много друзей. Если до Мосли дойдут какие-то слухи, тебя не пощадят, Питер…, – лазоревые глаза погрустнели: «Рискну остракизмом родственников, дядя Джон. Ставь благо государства выше собственного блага, как вы говорите».

Питер отлично подходил для внедрения в среду фашистов, у него не было еврейской крови. Герцог никогда не скрывал, что его прабабушка была еврейкой, хоть и крещеной. Лейтенант Стивен Кроу гордо говорил о своей бабушке, докторе Кроу, одной из первых женщин-врачей в Англии. Покойный отец Питера, правда, был русским, но в Китае, и в Америке среди русских эмигрантов создавались фашистские партии.

– Он осторожен, – герцог изучал схему, оставленную юношей, – осторожен, умен. Он в прабабушку Марту такой вырос, в деда, в Юджинию. Питер никогда не очерствеет. У него сердце, как у отца его, как у деда. И у тебя сердце, – сказал себе герцог. Он вспомнил лазоревые глаза леди Кроу:

– Надо было сделать предложение, когда Элизабет умерла. Но у меня четверо на руках осталось, Джон, Тони, Стивен, Констанца. Я инвалид, мы кузены с Юджинией. Не думай о ней, – подытожил герцог.

Две недели назад герцог сходил к врачу. Джон привык к постоянному кашлю, и забеспокоился, когда он стал ослабевать. Доктор, на Харли-стрит, наблюдавший его с войны, развел руками:

– Ваша светлость, два десятка лет прошло. Легкие восстановили свою функцию. Вы здоровый человек…, – Джон поднял телефонную трубку. Пора было созывать совещание.