Млава Красная - Вера Камша

В общем, празднество ещё не успело, что называется, «как следует начаться», не теснились батареи пустых бутылок, а знаменитые винные погреба его сиятельства князя Шаховского даже не думали показывать дна.

Горели и оплывали свечи, вовсю старались музыканты, хотя никто не танцевал за досадным неимением дам; князь, отдав приказы, успокоился, опрокидывая бокал за бокалом. Глаза у именинника заблестели, щёки раскраснелись, но до того состояния, когда начинают падать под стол, ему, как и остальному собранию, было очень и очень далеко. Шаховской вообще очень гордился своим «умением», как он это называл, пить, совершенно при том не пьянея.

Возмутители спокойствия, Сажнев и Росский, куда-то сгинули – видно, почуяли, что с его сиятельством шутки плохи. И то сказать – Сажнев, медведь югорский, зверь дикий, коего в зоологическом саду выставлять или по улицам на цепи водить, – что удумал, подлец! Нет, зря, зря государь затеял эти штуцерные игрища, ставя командирами там служилых хамов, даже не гвардейских офицеров, чем побуждал в оных хамах наглость с дерзостью. Что учудил подполковник этот – на приказы наплевал, на другой берег полез… а ну как его заметили? Что тогда? Государь был особо строг и недвусмыслен, когда говорил, что даёт ливонцам последний шанс. В штабе ведь, как его ни пои, всегда найдётся пригретая змея, кто настрочит донос… да хоть тот же Ломинадзев. Льстить льстит, друг сердечный, а на самом деле, коли припрёт… Не зря ведь и не просто так вхож он и к великому князю Авксентию Марковичу, и к сухарю-канцлеру!

Какое-то время за окнами лишь завывал ветер, да, не жалея сил, лупил в ставни снег, и его сиятельство уже почти уверил себя, что страхи его напрасны, – когда ветер на улице смешался вдруг с яростной и частой ружейной пальбой, почти тут же слившейся с пушечною канонадой.

Вышколенные музыканты не сбились с ритма, лишь лица их вытянулись; но руки, словно у оловянных человечков из заводной шкатулки, продолжали двигаться, точно по собственной воле.

Зато остальные офицеры остолбенели. У кого-то из молодых даже выпал фужер, зазвенел хрусталь, а потом все разом бросились к окнам, хотя там ничего нельзя было разглядеть, кроме струй крутящегося снега.

– Что такое?! Господа, что такое?! – не выдержал какой-то молоденький и безусый корнет, приглашённый исключительно благодаря княжескому титулу.

– Мы и артиллерию ещё не подтащили…

– Ливонцы?!

– Ударили, гады?!

– Ливонцы, ливонцы. – Щёголь-поручик, приезжавший звать Сажнева на ассамблею, а теперь особо налегавший на хмельное, пошатнулся, схватился за косяк, пытаясь свободной рукою вырвать саблю. – Упились совсем, верно, чухна белоглазая…

– Кто бы говорил, поручик! – рыкнул немолодой майор, один из немногих людей в возрасте, бо́льшую часть свиты князя составляла блестящая гвардейская молодёжь.

– Да я-а, и-ик! Сейчас сам, и-ик!..

Что собирался сделать сам бедняга, никто уже не узнал. Канонада гремела всё громче и всё ближе, всё звучнее становились и ружейные залпы.

– Они с ума сошли, – медленно проговорил его сиятельство, понимая, что каждое его слово сейчас станет историческим. – В безумии своём ничтожные ливонцы посягнули на священные рубежи державы нашей, охраняемые…

– Ваше высокопревосходительство, – рядом с Шаховским оказался бледный Ломинадзев, судорожно потиравший руки, – штаб корпуса не может пребывать в столь опасной близости к линии огня. Вы, ваше высокопревосходительство, не можете пребывать, скажу вам со всей откровенностью старого солдата, и судите меня, если хотите, но вам должно покинуть сие место…

Князь хотел что-то сказать. Поднялся. Снова сел. Опять поднялся. Почти четыре десятка офицеров, замерев, смотрели на него – в том числе командиры Суждальского и Олонецкого полков, первыми вслед за стрелками бузотёра Сажнева вышедших на берега Млавы.

– Ваше высокопревосходительство! – шагнул вперёд тот самый немолодой майор, устыдивший перебравшего поручика. – Здесь, на мызе, две роты олончан, прикажете развернуть во фронт?

Эти слова должен был произнести полковник Аксельсен, командир олонецких егерей, однако он лишь молчал, то раскрывая, то вновь закрывая рот.

– Разверните, майор. Государь не забудет вашей службы, – со значением произнёс командующий корпусом.

– Сажнева, несомненно, заметили, – не то прошипел, не то просвистел на ухо князю Ираклий Луарсабович. – Заметили и стали преследовать…

Развить сию блистательную теорию начальнику штаба не дал мокрый, запорошенный снегом капказец, некуртуазно и неполитесно распахнувший дверь сильным пинком и даже не потрудившийся встать во фрунт.

– Господа, баварские драгуны, – несмотря на мохнатую бурку, горскую шапку и шашку у пояса, говорил пришелец чисто и правильно, – перешли Млаву возле фольварка Аттельбейн. Там, где батальон подполковника Сажнева. Югорцы не выдержали. Драгуны заходят нам в левый фланг, опрокинув вставший бивуаком олонецкий полк и два оттянувшихся батальона суждальцев. Все нижние чины сражаются, как львы, в отсутствие старших офицеров то и дело бросаясь в штыки, но их обошли.

– Вы кто такой?! – Душа его превосходительства господина генерал-лейтенанта Ломинадзева не могла стерпеть столь вопиющего нарушения субординации. – Почему не доложились как положено?!

Ледяное «вы», обращённое к нижнему, по всей видимости, чину, в устах господина генерал-лейтенанта означало самое меньшее тюремный батальон.

– Полноте, Ираклий Луарсабович, дорогой, – дерзко бросил новоприбывший. – Не с вами ль за вистом сиживали? Не с вами ль батюшка мой у Данона гуляли? – Странный капказец сорвал мокрую мохнатую шапку, рука его быстро опустила воротник, пригладила светлые кудри.

– Шигорин! – оторопел начальник штаба.

– К вашим услугам, – насмешливо поклонился тот. – Темрюкского гусарского полка наинижнейший чин Михайло Шигорин.

– Не знал, что ты здесь, князь, – приподнялся Шаховской.

– Просто Шигорин, ваше сиятельство. – Бравируя, тот обвёл взглядом офицерское собрание. Большинство молодых золотопогонных гвардионцев смотрело на легендарного Michel le Diable восхищённо и сочувственно, немногие армейцы – с плохо скрываемым подозрением. – Не могу именоваться наследным титулом до полного искупления вины. Но довольно обо мне. Чёрные драгуны опрокинули заслон и пошли по нашим тылам, господа. Ещё немного – и они будут здесь.

Сразу несколько офицеров бросилось к дверям – в первую очередь командиры суждальских и олонецких батальонов.

– Куда?! – страшным голосом прорычал Шаховской – тем самым «львиным» рыком, благодаря коему обрёл в петербургских салонах славу непобедимого полководца. – Прошу всех оставаться на местах. Говори, Михаил Медарович.

– А что ж тут говорить? – с развязной манерностью отмахнулся Шигорин. – Ударили по Сажневу, смяли и идут вглубь по всем дорогам. Я сам видел. Насилу ушёл. Добрый конь выручил. Вот. – И он сунул палец в дырку от пули на поле черкески. – Памятуя о дне ангела вашего сиятельства, в нарушение субординации решился тайно от начальства засвидетельствовать своё почтение. Судьбе было угодно произвесть меня – само собой, временно, в ангелы-хранители вашего сиятельства и направить на сию мызу с предупреждением. И вот я здесь.

– А что у Сажнева? Ты, князь, сам югорцев видел?

– Нет, ваше высокопревосходительство, никак нет, – продолжал паясничать Шигорин. – У Сажнева не бывал, его самого не видал. А только в лесу много солдатиков наших сломя голову… свершают ретираду. Небось и сажневские там.

– Всё понятно, – вновь задышал в самое ухо Шаховскому Ломинадзев. – Подполковник Сажнев допустил позорное бегство вверенного ему батальона с поля боя, открыв фланг и тыл всего корпусного авангарда. Из-за него отступили суждальский и олонецкий полки. Не могу представить себе, что будет с конноартиллерийской бригадой Карпина. И с Шестой пехотной дивизией, ей сейчас зайдут во фланг, остальных же атакуют на бивуаках! Ваше высокопревосходительство, штаб корпуса обязан немедля передвинуться в безопасное место, где и принять соответствующие меры к отражению коварного неприятеля…

– Только советую поторопиться. – Шигорин нагло потянулся, схватил едва початую бутылку бордо, запрокинул голову – алые струйки покатились по подбородку. – Герры пруссаки совсем скоро на огонёк заглянут.

– Господа офицеры! – Шаховскому хватило выдержки подняться с достоинством, а не вскочить. – Штаб корпуса отправляется в… Ираклий Луарсабович?

– В Кёхтельберг, – тотчас подсказал Ломинадзев.

– Заячьи Уши поближе будут, ваше высокопревосходительство, – вдруг заговорил немолодой майор-армеец. – И туда сейчас подходят главные силы корпуса. И гвардейские гренадеры. Кавалерия…