Бандагал (сборник) - Примо Леви

Тень у входа в пещеру заколыхалась. Слышно было, как мальчуган обломал, ветку у самого входа.

— Марио, хватит, огонь и так разгорелся на славу.

Тень удалилась, в пещеру вновь ворвалась полоска света.

— Приготовьте сеть, ей придется вылезти, не захочет же она сгореть живьем.

— Вон она, держите, набросьте сеть!

И сразу же горестный крик:

— Удрала!

Макс отер пот со лба, обессиленный, прижался к стене. И он тоже лиса, которую ищут, хотят выкурить из убежища. Нет, он даже не лиса, хитрая и ловкая, а пугливый заяц, которого неотступно преследуют и хотят подстрелить.

Дождавшись, когда все вокруг стихло, Макс приник глазом к расщелине. По всей вероятности, сейчас часов шесть-семь вечера, до наступления ночи ждать осталось не так уж долго.

Прекрасный зеленый холм, ты стал местом ловушек и опасностей, холм, мирно опочивший на равнине, ты грозишь мне смертью из засады. Каждая травинка, каждый цветок кажутся сейчас глазами врага, выслеживающего меня во тьме…

Почему так громко стучит сердце? Уймись, глупое, не бойся. Они ищут тебя у заграждения, у бесконечно длинной ограды. И эта бесконечность спасет тебя — встреча со смертью не состоится. Прекрасный холм, ужасный холм, прощай!

Преодолеть ограду оказалось не таким уж сложным делом. Полная и чистая июльская луна покорно светила ему, пока он карабкался наверх и, до крови обдирая ладони, спускался вниз. Ей он посвятит свое лучшее стихотворение, потом, когда минует опасность. Он уже давно пишет стихи, но никто об этом и не подозревает, да он и сам порой стыдится своих ребяческих восторгов. Кто в наше время читает стихи? Поэзия умерла, высохла в плетеных пыльных переплетах, в рассохшихся книжных шкафах. Никто не прикасается к пожелтевшим страницам, разве что отдельные чудаки, вроде него, Макса. Кому в наше время нужны послания человеческой любви? Да и заслужили ли земляне его любовь? Скорее, ненависть. Все до одного? Или только те семеро, вернее, четверо убийц, что осудили его на смерть? Четверо из семи. Значит, и на Земле еще есть люди, достойные этого высокого имени.

Поднятый вверх указательный палец, и шофер Государственного центра снабжения молоком и молочными продуктами резко притормозил свою гигантскую турбомашину.

— Куда?

— В Милан.

— Садись.

На вид ему лет тридцать, лоб прорезала глубокая морщина, щеки запали, под живыми черными глазами темные круги. Время от времени он зевает во весь рот, протяжно, со смаком.

— Спать хочется?

— Зверски.

— А меня мучит голод.

— Голод?

— Да, чертовски хочу есть. С утра во рту маковой росинки не было.

Не грех солгать, да и можно ли назвать едой пачку витаминного печенья?

— На, возьми, Мариза каждое утро накладывает в корзину столько всего, словно я собираюсь на Луну. Восемь бутербродов — ни больше, ни меньше. И бесполезно спорить. «Лучше взять лишнее, чем недобрать», — говорит она. Ешь.

Макс жует бутерброд медленно, неторопливо, но если бы не эти дурацкие правила приличия, он бы проглотил его в один присест. До чего вкусен свежий мягкий хлеб! Он изысканным жестом стряхивает с брюк крошки, но вот съеден третий бутерброд, четвертый…

— Пожалуй, хватит, не то тебе ничего не останется.

— За меня не волнуйся. Мне до того спать хочется, что кусок в горло не лезет. Я всю ночь глаз не сомкнул. Дочка ревела до самого утра. А потом только задремал, задребезжал будильник. Даже побриться не успел.

— Э, я тоже. Понимаешь, прибыла телеграмма из Милана — бабушка заболела. Пришлось сразу же отправляться в дорогу.

— Почему же ты не поехал поездом?

— В моем селении первый поезд останавливается только в шесть. Вот я и предпочел воспользоваться автостопом.

— А-а-а-а-а-а…

На этот раз зевок был особенно продолжительным и сладким — если уж поспать нельзя, то хоть позевать вволю.

— Как тебя зовут? Меня — Джанни.

— А меня Макс.

— Иностранец?

— Нет, итальянец.

— Почему же тебя назвали Максом?

— Э, кто знает. Впрочем, имя как имя, не хуже других.

— Так вот, я Джанни Торризи. А ты?

— Макс.

— Это я уже понял. А фамилия?

— Фамилия… Зачем тебе, собственно, это знать?

— Да так, к слову пришлось. Но если не хочешь, не говори. Надеюсь, ты не выблюдок?

Макс не знает, что такое «выблюдок», но догадывается.

— Моя фамилия — Деана. Макс Деана, — выпаливает он первое, что пришло ему на ум. Хотя нет, он не случайно вспомнил именно этого человека, самого близкого и самого ненавистного.

— Деана… Деана… Знакомая фамилия. Может, я ее в газете встречал?

— В Италии полно Деан. У меня самого восемь братьев, у моего отца, Витторио Деана, — двенадцать. Так что,«видишь, сколько у меня дядьев, а у каждого из них в среднем пять сыновей. И это только в нашем селении.

— Где оно?

— Там, за холмами… Ото, какой шикарный элиспидер! Когда кончу учиться, непременно куплю себе такой же.

— Послушай, ты машину водить умеешь?

— Приходилось.

— Тогда подмени меня. Мне бы соснуть хоть полчасика. Иначе не выдержу. А-а-а-а-а-а…

— Говорят, что это рискованно.

— С чего вдруг?

— У меня с собой нет прав.

— Велика важность. Главное, водить машину можешь? Восемнадцать тебе уже исполнилось?

— Конечно.

— Так в чем же дело? Пойми, если я опоздаю, придется платить штраф. А я больше не могу, глаза слипаются. Всего-то минут на пятнадцать.

Он притормозил, они поменялись местами. Макс нажал кнопку, и машина вновь помчалась по автостраде. Через спущенное окошко в кабину залетает прохладный утренний ветерок и приятно обвевает лицо. Как это чудесно, вести по глассасфальту турбомобиль, везущий в Милан молоко и молочные продукты! Скорости переключаются автоматически, огромные шины способны выдержать невероятные нагрузки. Да, этим мастодонтом управлять легче, чем малолитражкой, которой Деана иногда позволял ему пользоваться. Опять Деана! Пора бы уже выкинуть его из головы. Его, Макса, ждет пятнадцатимиллионный город, в котором он непременно найдет себе работу по вкусу.

Мимо проплывают деревья, кусты, небоскребы, машина беспрекословно повинуется воле автомата, ему остается лишь следить за сигнальной лампой… Высоченные колокольни возносятся прямо к небу, и в воздухе плывет металлический перезвон, поют колокола, записанные на пленку. А ведь много веков назад звонари и в самом деле звонили в большущие бронзовые колокола: дин-дон, диндон, звуки растут, ширятся, нагоняют турбомобиль, кажется, будто сотни молоточков стучат по рельсам… Почему так гудят рельсы?.. И сразу за этой мыслью — пустота, тьма…