Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

В «Петербургской газете» Антон выгодно отличался умением тонко описывать природу, а также богатым опытом московской жизни и дачного времяпрепровождения – начиная с рыбной ловли и кончая вскрытием трупов. В таких рассказах, как «Мертвое тело» и «Унтер Пришибеев», либерализм взглядов нашел тонкое стилистическое выражение, столь нехарактерное для прежнего Антоши Чехонте. Иногда Чехов позволял себе брать патетические ноты. Рассказ «Горе», повествующий о старом токаре, который обморозился, отвозя в больницу умирающую жену, привел в восхищение Пальмина. Прочитав историю извозчика, который, потеряв сына, обращается за сочувствием к своей лошади (рассказ «Тоска»), в гениальность Антона поверил и брат Александр. Чехов научился быть серьезным – пока не в письмах, но в рассказах, где он мог скрыться за нейтральной и ироничной фигурой автора. Качественный скачок чеховской прозы наметился еще в рассказе «Художество», в котором пьяный крестьянин воздвигает крест на покрытой льдом реке. Достаточно типичный для творчества Чехова, рассказ был написан специально под праздник водосвятия и стоит первым в ряду ему подобных, развивающих тему создания грешным существом произведения искусства, исполненного религиозной тайны. Глубиной и разнообразием этих историй Чехов обязан, в частности, и Мопассану, пользовавшемуся в России широкой популярностью, – его «Милого друга» и «Жизнь» Антон с Билибиным обсуждали в письмах. Познакомившись с десятком чеховских рассказов, которые печатались в «Петербургской газете» по понедельникам, столичные критики сменили неприязнь к провинциальному автору, за спиной которого не было никакого влиятельного покровителя, на более терпимое отношение.

Глава 17

Признание

февраль – апрель 1886 года

Редактор «Будильника» Курепин, вернувшись после новогодних праздников из Петербурга, объявил Чехову, что крупнейший издатель Суворин хочет печатать его рассказы в субботнем приложении к «Новому времени». Чехов с готовностью согласился, о чем и было доложено Суворину. Пятнадцатого февраля в «Осколках» был опубликован рассказ «На чужбине», одна из лучших чеховских вещей юмористического жанра. Чрезвычайно забавный и вместе с тем трогательный и печальный, рассказ повествует о затруднительном положении, в которое попал французский гувернер: русский хозяин конфисковал у него паспорт, превратив своего гостя в раба. В тот же день состоялся дебют Антона в «Новом времени», и появившийся там рассказ «Панихида» затмил своим блеском московскую публикацию. Кажущаяся поначалу забавной историей, «Панихида» выходит за рамки юмористики: похоронивший дочь и убитый горем отец настаивает на том, чтобы ее поминали как блудницу. Рассказ открывает новую чеховскую тему – актер как изгой общества, а его трагизм берет свое начало в комедии ошибок. Суворин послал Антону телеграмму, в которой просил подписать рассказ настоящим именем. Чехов же до сих пор приберегал его для научных сочинений – лишь в журнале «Природа и охота» можно было найти подлинную фамилию автора. Уступив (правда, с неохотой) просьбе Суворина, Антон Чехов обрек на вымирание Антошу Чехонте.

Лейкин вынужден был смириться с потерей своего протеже: «Мне кажется, что Вам прямой расчет писать у Суворина, ибо он платит чуть не вдвое дороже, а Худекову посылать изредка <…> чтобы не порвать связь». (Суворин для начала положил Чехову 12 копеек за строчку и выделил ему в три раза больше места, чем тот имел у Лейкина, так что один рассказ мог принести сто рублей.) Подобные трения возникали между Чеховым и Лейкиным и раньше, и не только на почве его московских публикаций. На лейкинское бахвальство своей мужской и редакторской мощью Антон отреагировал резко: «Член, разбивающий грецкие орехи, как мерило редакторских способностей, может послужить прекрасной темой для диссертации»[106]. С середины апреля Худеков сократил отведенное Чехову в «Петербургской газете» место, чтобы печатать хронику. Антон начал демонстрировать преданность Суворину, послав ему поздравительную телеграмму по случаю десятилетия «Нового времени». На юбилейном сборище, на котором Суворин раздавал своим фаворитам золотые медали, был и Лейкин. Он не преминул извлечь пользу из новых связей Чехова, к тому же ему было лестно, что и Суворин, и Григорович «влюблены» в рассказы его подопечного. Дмитрий Григорович, первый из русских прозаиков правдиво описавший тяжелую участь русского крестьянства и уже лет сорок почивавший на лаврах, по-прежнему был вхож во многие редакторские кабинеты – настолько заразительным был его писательский энтузиазм.

Чехов предугадал суворинские вкусы. Газетчики «Нового времени» в своих репортажах и художественных публикациях любили подпустить натурализма и «клубнички». В двух чеховских рассказах, помещенных в «Новом времени» в феврале, героиней выступает темпераментная женщина, которая восстает против мужа: в «Агафье» она готова вынести его побои, проведя ночь со своим любимым, а в «Ведьме» она нагоняет на мужа страх, колдовством заманивая в избу потерявших дорогу путников. По словам Билибина, Суворин был «просто в восторге».

Самого же его, как и других, более благонравных чеховских друзей, например архитектора Франца Шехтеля, рассказы эти несколько покоробили; даже у Григоровича, известного сластолюбца, были на этот счет некоторые сомнения. В конце марта Чехов посылает Суворину рассказ «Кошмар», в котором выражается гражданская озабоченность бедственным положением священников и врачей и не чувствуется никакого «душка». История затронула струны в душе Суворина – в рассказе жена доктора сама стирает белье, и это звучит в унисон с излюбленной темой воспоминаний Суворина о прожитой в нужде молодости: его первая жена своими руками мыла в доме полы.

Новое творческое направление, избранное Чеховым, получило признание 25 марта 1886 года. Григорович, который еще прошлым летом восхищался «Егерем», теперь отбросил всякие сомнения в том, что открыл гения и нашел себе преемника. Об этом он долго беседовал с Сувориным, а потом написал Антону свое знаменитое письмо:

«Милостивый государь Антон Павлович,

Около года тому назад я случайно прочел в „Петербургской газете“ Ваш рассказ; названия его теперь не припомню; помню только, что меня поразили в нем черты особенной своеобразности, а главное – замечательная верность, правдивость в изображении действующих лиц и также при описании природы. С тех пор я читал все, что было подписано Чехонте, хотя внутренне сердился за человека, который так еще мало себя ценит, что считает нужным прибегать к псевдониму. Читая Вас, я постоянно советовал Суворину и Буренину следовать моему примеру. Они меня послушали и теперь, вместе со мною, не сомневаются, что у Вас настоящий талант – талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколенья. Я не журналист, не издатель; пользоваться Вами я могу только читая Вас; если я говорю о Вашем таланте, говорю по убеждению. Мне минуло уже 65 лет; но я сохранил еще столько любви к литературе, с такой горячностью слежу за ее успехом, так радуюсь всегда, когда встречаю в ней что-нибудь живое, даровитое, что не мог – как видите – утерпеть и протягиваю Вам обе руки. Но это еще не все; вот что хочу прибавить: по разнообразным свойствам Вашего несомненного таланта, верному чувству внутреннего анализа, мастерству в описательном роде (метель, ночь и местность в „Агафье“ и т. д.), чувству пластичности, где в нескольких строчках является полная картина: тучки на угасающей заре – „как пепел на потухающих угольях…“ и т. д. – Вы, я уверен, призваны к тому, чтобы написать несколько превосходных, истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий. Для этого вот что нужно: уважение к таланту, который дается так редко. Бросьте срочную работу. Я не знаю Ваших средств; если у Вас их мало, голодайте лучше, как мы в свое время голодали, поберегите Ваши впечатления для труда обдуманного, обделанного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения. Один такой труд будет во сто раз выше оценен сотни прекрасных рассказов, разбросанных в разное время по газетам; Вы сразу возьмете приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики. В основу Ваших рассказов часто взят мотив несколько цинического оттенка: к чему это? Правдивость, реализм не только не исключают изящества, – но выигрывают от последнего. Вы настолько сильно владеете формой и чувством пластики, что нет особой надобности говорить, например, о грязных ногах с вывороченными ногтями и о пупке у дьячка. Детали эти ровно ничего не прибавляют к художественной красоте описания, а только портят впечатление в глазах читателя со вкусом. Простите мне великодушно такие замечания; я решился их высказать потому только, что истинно верю в Ваш талант и желаю ему ото всей души полного развития и полного выражения. На днях говорили мне, выходит книга с Вашими рассказами; если она будет под псевдонимом Че-хон-те, – убедительно прошу Вас телеграфировать издателю, чтобы он поставил на ней настоящее Ваше имя. После последних рассказов в „Новом времени“ и успеха „Егеря“ оно будет иметь больше успеха. Мне приятно было бы иметь удостоверение, что Вы не сердитесь на мои замечания, но принимаете их как следует к сердцу точно так же, как я пишу Вам неавторитетно, – по простоте чистого сердца.