История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров

начать, но наконец, набравшись духу, сказала: «Я не с хорошей вестью к вам пришла, вот деньги вам прислали с Нюксеницы». Это означало отказ с невестиной стороны: деньги — это стоимость вина, которое мы покупали к пропиванью, возвращение их значило, что они передумали.

Мы старались показать, что нас это не очень огорчает, но когда тетка ушла, мои старики разворчались. Я же свое огорчение таил, вслух не высказывал и строил разные планы, как бы устроить так, чтобы пересватавшему мою невесту жениху отказали. Додумался до того, что если поджечь дом у невесты, то свадьба у них не состоится, а потом бедные погорельцы согласятся выдать ее за меня. «План» этот я, конечно, не осуществил, хотя и имел уже кой-какой опыт по части поджогов, и невесту мою выдали за другого. Мать совсем повесила нос, а я опять стал подумывать о том, чтобы уехать на чужую сторону.

Но вот однажды мать, возвращаясь с Нюксеницы, встретила на пути Дуньку Паши Сивого и разговорилась с ней. Дунька и говорит: «Вот ведь, тетушка, зря про меня тогда сказали, будто я говорила, что лучше камнем в землю (в замешательстве она сказала так вместо „с камнем в воду“), чем замуж за вашего Ивана, совсем я этого не говорила».

Когда мать рассказала мне об этом разговоре, я понял это как желание Дуньки, чтобы мы посватались вновь, и дал понять матери, что не возражаю. Она вскоре это сделала и опять с успехом. Быстро договорились об условиях: сколько мы должны привезти вина, сколько они должны дать денег на дары, какие должны быть у невесты «постеля» и одеяло, когда пиво заваривать и т. п. Все эти переговоры, конечно, велись без меня. Я делал робкие попытки добиться, чтобы свадьба была без всего этого, но та и другая стороны решительно отвергли мою ересь, и мне пришлось покориться.

Когда дело дошло до приготовлений к свадьбе, и надо было изыскивать на нее деньги, отец мой вдруг занял позицию полной пассивности, выразив это таким образом: «Как хочите, так и сооружайте свадьбу, где хочите берите деньги». Это поставило меня в весьма затруднительное положение: не будучи домохозяином, мне трудно было изыскивать деньги, ни занять их, ни выручить продажей каких-нибудь продуктов нашего хозяйства я не мог без санкции отца. А он, по выражению матери, как сдурел, ничего ни с кем не говорит, только пышкает[195], словом, к нему не было подступа.

Я уже подумывал опять отказаться от невесты, но пожалел ее позорить и решил не сдаваться. Пошел к кулаку Грише Золоткову и взял подряд заготовить вершинного леса[196]. Заготовили с братишками (отец не участвовал) в срочном порядке сотни три бревен, свозили их в кучи (на складку к речке возить было еще нельзя, не было снега), и Золотков меня авансировал. На эти деньги можно было начинать праздник. Солоду на пиво было приготовлено 8 пудов. Варить пиво я позвал дядю Степана из Устья Городищенского. Мужик он был очень хороший, с ровным, веселым характером, под его воздействием и отец к свадьбе посмяк. К попу насчет венчанья мне пришлось идти самому. Поп Николай[197], сменивший Автонома, был опустившийся пьяница. Про меня он знал, что я политикан и безбожник. Незадолго перед этим он как-то в присутствии полицейского стражника пытался наставлять меня, бормоча хриплым с перепоя голосом: «Брось, Юров, это дело, все равно мы с тобой мир не перестроим». В присутствии полицейского мне пришлось тогда прикинуться непонимающим, о какой перестройке он говорит. Когда я на этот раз пришел к нему, он встретил меня в своей передней комнате словами: «Что хорошенького, Юров, скажешь?»

«Да вот, — говорю, — я невесту сосватал, так нужно бы поводить нас в церкви вокруг столика». Вначале он без придирок начал намечать день венчанья, но потом, очевидно, надумал поприжать безбожника. «А ведь вот дело-то какое, Юров, до заговенья[198] осталось одно воскресенье, а перед венчаньем полагается сделать три оглашения[199], для этого нужны три воскресения или праздника, чтобы сделать их во время службы». Я понял, что поп просто придирается, меня это взвинтило, и я решил, как говорится, пойти с большого козыря. «Так нельзя, отец Николай, венчать без трех оглашений?» — «Да, — отвечает, — нельзя, по крайней мере, я этого не допускаю».

«Так, — говорю, — а вот напиться до того, чтобы валяться в грязи, как свинья, и потерять требник[200] и крест (с ним это случилось в Нюксенице недели за две перед этим) — это вашим церковным уставом допускается?» Я ожидал, что он взбесится, закричит, но он, изменившись в лице, молча повернулся и убежал в другую комнату. Вскоре ко мне вышла попадья и сказала, чтобы я зашел завтра, сегодня батюшка ничего не скажет.

Назавтра он меня встретил в той же комнате тем же вопросом, а я ответил, что пришел опять по тому же делу. На этот раз он предложил мне самому наметить день венчания, любой из тех, в которые это уставом церкви допускается. Я выбрал день и спросил, не повенчает ли он меня в долг. «Нет, — говорит, — ты, безбожник, мне потом не уплатишь, приезжай венчаться с деньгами». В цене сошлись на четырех рублях. Позже он у нашего соседа Гриши Васина говорил: «Я напугался вашего политикана, думал, что он напишет на меня донос в консисторию»[201].

И вот, наконец, наступил день свадьбы. К нам съехались гости — зятья, сестры, дяди, тетки и прочие, человек 30. Всей этой оравой мы на лошадях с колокольцами в первый вечер отправились на «смотры» к невесте. Приехав к ее дому, мы должны были ждать, когда выйдут встречать нас гости с невестиной стороны во главе с ее родителями. В это время невеста по обычаю должна причитать: «Не пускай-ко ты, батюшко, чужого чуженина, не отдавай-ко ты, батюшко, меня, красную девицу» и т. п., но я категорически настоял, чтобы этих причетов не было.

Наконец нас ввели в избу и пригласили за стол, где гости заняли каждый свое место, строго по рангу, как бояре в допетровской Руси. За столом мы долго сидели без дела, пока невесту «наряжали», потом «выводили» и, наконец, я должен был принять ее у