На крыльях - Петроний Аматуни

Так длится и 20 минут, и два часа — всё время, пока самолёт летит в облаках или в объятиях чёрной ночи, и как бы ни уставал пилот — приборы безжалостно требуют от него такого же внимания, как и в первые 5—10 минут «слепого» полёта. И лётчик покорно внимает своим лучшим и искренним друзьям, которые ошибаются только в минуты своей тяжёлой болезни или смерти.

Верить же показаниям приборов, а не своим ощущениям, надо обязательно, и вот почему: если лётчик закроет глаза, или в полёте в облаках задумается и отвлечет внимание от приборов — ему вскоре почудится, будто у самолёта образовался, предположим, левый крен и появится невольное желание его устранить. Но посмотришь на приборы и убеждаешься, что всё в порядке и никакого крена нет или, наоборот, возник правый крен! Так уж «сконструированы» органы наших чувств, что если мы видим своими глазами землю, горизонт, небо, то будем правильно оценивать положение своего самолёта в пространстве, а завяжите нам глаза или «втолкните» в облака — и всё в нашем представлении пойдет кувырком.

Из-за этого-то инженеры и изобрели множество пилотажных приборов для «слепого» полёта, поэтому и надо лётчику научиться верить не своим ощущениям, а более точным приборам, что даётся на первых порах нелегко и требует большой силы воли и тренировки. По той же причине нельзя в «слепом» полёте надолго отвлекаться от приборов, особенно в болтанку.

Нынешний полёт Виктора Андреевича усложнился ещё и дополнительным штурманским расчетом: Васильев решил взять на себя трудность первой посадки в сложных метеорологических условиях, чтобы потом помочь остальным пилотам. Тщательно изучив сводку погоды и синоптическую карту, он выбрал наивыгоднейшую высоту полёта, на которой дул попутный ветер. Сейчас ему приходилось постоянно проверять эти расчёты, исправлять их. Кроме того, он несколько изменил маршрут, чтобы не столкнуться в облаках с впереди летящим самолётом.

Используя попутный ветер и выгодную высоту, Виктор Андреевич на заводском аэродроме приземлился первым, несмотря на то, что вылетел он вторым по счету.

…На следующий день первая группа новых танков покинула сборочный цех завода и устремилась на передовую линию в наступательные бои. Лётчики возвратились на свою базу, счастливые сознанием выполненного ими долга. Их имена остались безвестными для водителей этих танков и героической пехоты, пошедшей в атаку вслед за могучими бронированными машинами, но они совершили свои полёты не ради личной славы, а ради победы своего народа, ради сохранения свободы и независимости своей Родины.

Страницы из дневника

«1941 год. Июнь. В тот день я был дежурным по нашему Минскому авиаотряду. Днем ещё ничего, а ночью — скука. Прочёл все газеты, какие были на столе. Потом стал вспоминать как-то странно и непоследовательно: всё сразу. И первые полёты, и как в 1939 году перед окончанием школы приняли меня кандидатом в члены партии, и мою работу пилотом в Гомеле на У-2, когда я возил почту по кольцевым маршрутам, и первого пассажира, и даже последние полёты здесь, в Минске.

Все это очень интересно, хотя со стороны — какая романтика в полётах с почтой и пассажирами? А мне нравится. Так сидел и раздумывал долго. Вдруг, среди ночи зазвонил телефон.

Отвечаю:

— Дежурный по штабу пилот Дединец слушает.

— Говорят из штаба ПВО. Передайте командиру отряда, что вражеские самолёты бомбят Барановичи и Лиду…

Ладно, думаю, знаем, какая это «бомбежка». Но начальство всё же потревожил и доложил. Подошёл мой помощник и спросил, в чем дело.

Я объяснил:

— Из ПВО звонили. Манёвры, что ли, или учебная тревога.

— Командиру нашему спать не дают, — зевнув, недовольно ответил он и прилёг на диван.

Но ещё до рассвета мы узнали, что это не манёвры, а самая настоящая война! В жизни ещё не приходилось видеть войну близко»…

«Август 1941 года. 31 июля мне дали первый выходной день за всё время войны, хотя я его и не просил. Сказали: — Сегодня, мол, отдыхай — и всё.

Последние дни аэродром наш бомбили часто. Ушёл подальше и немного посидел на берегу реки, под деревьями.

В природе всё было по-прежнему. Во всяком случае, там, где я сидел. Трава и деревья зеленели, какой-то паук сплёл в кустарнике большую паутину. В заводи гонялись друг за другом две серебристые рыбёшки… А вдали время от времени грохот. Бомбят.

Долго не усидел среди этой идиллии, вернулся на аэродром. И правильно сделал. Только успел осмотреть свой У-2, как меня вызвали в штаб отряда.

— Придется вам прервать свой отдых.

— Очень хорошо. Какой уж тут «отдых»…

— Самолёт исправен?

— В полном порядке.

— Слетаете в Бородино, в редакцию газеты.

… Летел бреющим, чтобы не сбили. Держал высоту 5—10 метров. Сперва шёл над речкой, а потом между рощами и над кустарником. Пилотировать было нетрудно, погода стояла отличная.

В Бородино провёл ночь. Обратно прилетел утром, доложил о выполнении задания и сейчас же вылетел в составе четырёх самолётов в распоряжение штаба армии, в район Ельни. Старшим назначен Фёдор Иванович Громов. Аэродром предстоящей посадки, как нам сказали, расположен в 6–7 километрах от передовой…

Первым летел Громов, за ним я, Бируля и замыкающим Никишов. Летели так низко, будто ехали на сказочном автомобиле, для которого бездорожья не существует. Тут уже чувствовалась близость фронта: слышна была перестрелка наземных войск, а над нами то и дело возникали воздушные бои.

Аэродром наш представлял собой маленькую неровную площадку. Работать в таких условиях трудно. А крутим лес! Но, конечно, сели нормально и ещё шутили: «В таких «аэропортах» жить можно!»

Видимо, нас ожидали с нетерпением, потому что довольно скоро к нам приехал капитан Сушко из штаба армии с заданием. Громов выделил меня.

Полетим вдвоём, — сказал Сушко. — Тут неподалёку есть участочек фронта километров в тридцать. Так нам предстоит…

Но я не буду писать о том, что нам предстояло, — в дневнике не следует. Двумя словами: требовалось возить капитана вдоль линии фронта и по его указанию садиться по ту и эту сторону. Всё.

— Понятно, — сказал я.

— Поехал», то бишь, полетели! — предложил Сушко и устало размялся перед полётом.

— Полетели.

Впрочем, мы и на этот раз не так летели, как «ехали» опять на сказочном автомобиле: мчались на высоте 1–2 метра, прячась между деревьями и в неглубоких широких оврагах, благо, что местность здесь очень пересечённая. Если бы я попробовал так полетать бреющим месяца два назад — быть бы мне на гауптвахте суток десять! А сейчас не только пехота, а даже и некоторые лётчики, вроде меня, готовы передвигаться хоть под землёй, и всё это в порядке вещей…