Голова - Генрих Манн

— Только не дай увлечь себя слишком далеко, — повторила она.

— А ты сама? — спросил он.

— О, я…

Это могло означать: «Я неуязвима» и «Я пропащая»…

Он сам не знал, как глубоко его захватила она, Алиса Ланна, девушка из иных миров, больше «с той стороны», чем всякая другая, и уже завладевшая им, ставшая половиной его жизни. До получения ее письма он не знал об этом. Жил, как свободный человек, делал свое дело, строил планы, предавался страстям, далеким от нее. Она написала; и вот все остальное исчезло, отодвинулось невероятно далеко; реальной осталась лишь она, она одна. В пригородном поезде, уносившем его к ней, сердце его готово было выпрыгнуть и умчаться вперед, навстречу счастью. Он был потрясен простотой таинства, именуемого жизнью; в стуке колес, в жужжании ветра и в биении собственного пульса слышать ее имя — значило все понимать, над всем властвовать. Он действовал тем, что ехал к ней; чтобы действовать, он последовал за ней в Берлин.

Лишь приехав, — на станции ожидал экипаж, а рядом стоял один Мангольф, и Терра вышел медленнее, чем только что предполагал, — лишь приехав, он понял, что не действовал, а чувствовал, вернее только стремился чувствовать. «Чего я ищу здесь, чего я могу здесь искать?» Его приезд был возвратом к бесцельности, он строго осудил себя за это. Все еще одурачен своими грезами, все еще не настоящий мужчина, — вот и стой под мокрым снегом, из-за глупого любовного эпизода, запоздалого для юноши, преждевременного для мужчины.

Ошеломленный этой внезапной переменой всей ситуации, он подошел к Мангольфу.

— Неужто в самом деле ты?

Мангольфу ситуация представлялась, по-видимому, еще более сомнительной, это вернуло Терра самообладание.

— Долго мы будем удивляться, что едем вдвоем в этом экипаже? — и хлопнул друга по колену.

— Надеюсь, ты не ждал, что в нем окажется графиня Ланна? — спросил тот.

— К чему столь многозначительно? Я еду развлечься, как подобает молодому человеку. Ничего серьезного меня здесь не ждет.

— Так каждый думает сначала. Но потом ты поступишься внутренней свободой, лишь бы вырваться. Твои стремления не больше застрахованы от противного ветра, чем мои.

— Я слышу в твоих словах горечь пережитых неудач.

— Сегодня вечером Толлебен выезжает в промышленную область, а завтра отправляется дальше вместе с женой.

— Всегда может случиться что-нибудь непредвиденное, — сказал Терра. — Тебя ничто не поражает в Толлебене? Я считаю его преступником по натуре, шагающим по трупам.

— К этому не всегда представляется случай.

— Он ненавидит Кнака, который после его женитьбы совсем приберет зятя к рукам, он вообще презирает брак. Найдется какой-нибудь благовидный предлог избавиться от жены и сохранить приданое. А ты счел бы для себя неудобным дать свое имя фрейлейн Кнак — после того как она станет именоваться госпожой фон Толлебен?

— Что я могу сказать? Все зависит от обстоятельств.

Терра, заранее подстроивший эти обстоятельства, почувствовал потребность оправдаться.

— Я простился с Леей, — заявил он с ударением; и на молчание Мангольфа: — Полюбуемся пейзажем! — После чего оба молча стали следить из-за пелены мокрого снега, как серые льдины движутся по реке, берегом которой они ехали.

Стало темнее, раздался собачий лай.

— Мы в парке, — объяснил Мангольф, и Терра заметил, что они едут уже не по сосновой просеке, а по буковой аллее. Усыпанная сухой листвой аллея кончалась перед высоко поднятой террасой. У Терра создалось впечатление громады из блеклого камня, уходящей куда-то в сумеречную даль. Но экипаж повернул, остановился сбоку, и дом оказался совсем простым, снизу оштукатуренным, сверху бревенчатым, с гонтовой крышей, полы и лестницы вытоптанные, как в старом деревенском трактире. Наверху квадратная прихожая, три двери, а между ними, в свете висячих керосиновых ламп, старинные фамильные портреты, какие бывают в домах средней руки.

— Напротив живет Толлебен, я налево, ты направо, — пояснил Мангольф и открыл вновь прибывшему его дверь.

В комнате он увидел разрозненную обстановку старого жилья, но на постели вышитое белье и шелковое стеганое одеяло, — все это он постарался запечатлеть в памяти. То были предметы из ее окружения, то был завоеванный им угол под ее кровлей.

Он подошел к окошку под самым коньком крыши, отдернул красную занавеску и выглянул в ночь, чтобы полностью ощутить, где он находится. Неожиданно к нему донесся нежный аромат, на подоконнике стоял гиацинт. Он испугался, потом кровь бросилась ему в голову: она побывала здесь! Ее рука держала горшок с цветком, которым она приветствовала его, именно его! Нигде, кроме его комнаты, не было от нее этого знака внимания, сердце его отгадало: этого обещания.

Он вздрогнул, — горничная явилась доложить, что через полчаса будет ужин. Поспешно переодевшись, он сошел вниз, открыл наугад какую-то дверь и очутился в гостиной, где одинокие стенные часы раскачивали маятник. Больше никаких звуков. Кажется, кто-то сидит за столом? Он на всякий случай поклонился, но то была лишь тень, — лампу из экономии прикрутили. Пока он стоял, выжидая, ему явственно послышалось какое-то перешептывание, но не у окна. Знакомый голос шептал совсем у его уха, как на исповеди. Надо послушать! Окно растворилось, едва он его коснулся; голос доносился снаружи, вероятно с террасы.

— Как у них все ладится. Плакать хочется оттого, что жизнь может быть так проста.

— То, что быстро сладилось, по-моему, вряд ли хорошо кончится, — подхватил другой. — По-моему, нужно долго следовать за случаем, пока он не приведет нас туда, где наше место.

Вздох.

— Ты, Эрвин, только провожаешь других. Где твое собственное место, тебе неважно. Ты, как Белла Кнак, примиришься с чем угодно в жизни.

— Только не с твоим несчастьем.

— Сколько у нас общего, Эрвин! В нас сидит одинаковое беспокойство, — но ты плывешь по течению, а я пробиваюсь.

— Маленькая Алиса, кто тебя так мучает, что ты плачешь?

— Никто. Не выходи из себя, тебе никому не надо мстить за сестру. В отдельности — никому. Виновата жизнь, какой я ее вижу, — обычно ее стоит лишь презирать, а нынче вечером, в виде исключения, стоит и поплакать над ней.

Пауза. Трепетно-нежный голос брата:

— Ко всему, ты вряд ли будешь способна влюбиться в подходящую партию.

— И у тебя иногда открываются глаза? Когда темно и никого нет?

— Алиса, послушай! Графиня Альтгот предостерегала меня от господина Терра. Говорят, господин Терра не таков, каким кажется. Он, говорят, интриган.

— Если бы это было так просто… — успел расслышать Терра и захлопнул окно: позади него раскрылась дверь.

— Ах, вы тут? Я так и думала, — сказала графиня Альтгот. Пауза. Лорнет. — Вы бесшумно проникаете в дом, вас неожиданно встречаешь в темной комнате.

— Ваши успехи, графиня, всегда сопровождались целым оркестром.

— У каждого свой метод.

— А самый удобный — это случай.

— Будто вы попали сюда лишь благодаря случаю? Поздравляю вас. Даже в театре я не встречала такой напористости.

— Графиня, вы переоцениваете меня. Такая внезапная атака! Точно моя скромная персона находится здесь на равной ноге с вами. — После чего Альтгот отвернулась, выкрутила фитиль в лампе и заговорила совсем другим тоном:

— Вы правы. Я здесь дольше, чем вы, я могу дать вам совет. Графиня Алиса не такова, какой кажется.

— Ах, и она тоже? Как я, значит.

— Вам она, конечно, хочет казаться лишенной всяких предрассудков.

— Мне она кажется прямодушной, умной, вполне уверенной в себе…

— Этого я не отрицаю, — торопливо перебила Альтгот. — Но едва свет даст ей понять, что этого недостаточно, как она сейчас же поставит вам в вину малейшее словечко, сказанное тайком, хотя раньше позволяла себе флиртовать с вами у всех на виду. А тогда ваши дни здесь сочтены.

Он видел, что необходимо на что-то решиться.

— Могу вам дать торжественную клятву, что за все наше знакомство я ни минуты не считал графиню Ланна не кем иным, как только графиней Лаяна. — И с пламенной мукой в глазах: — Ее не озаряют чары шестисот или восьмисот вагнеровских представлений, и она не воплощала в себе героинь-кровосмесительниц, которые вызвали бы вновь сердечный трепет, некогда охвативший юношу с хризантемами перед вашей уборной, графиня… — Раньше вы говорили: с орхидеями, — поправила она как будто рассеянно. Он понял: решение было принято верно. Веки увядающей красавицы отяжелели, угловатое, костлявое тело размякло; он протянул руки, на случай если бы она упала. Но она уже овладела собой. — Я говорю с вами как друг, старший друг. В нашем положении, здесь, пожалуй, есть что-то общее. Титул слабо оправдывает в этих кругах мое прошлое.

— Ваше великое прошлое.

— Так же, как и вам, мне надо оправдать свое вторжение, держа себя как можно скромнее. — Он еще дальше вытянул руки. — Я во многом себе отказываю, — призналась она, оседая. Но он поспешил водворить ее в кресло, отодвинув его от света. Лишь на волосах у нее остался красноватый отблеск. — Сколько деликатности! — сказала она с восхищением.