Там - Евгений Головин

«Так вдруг она меня съест?»

«Ты уворачивайся, с пляской аппетит нагуливай. Пройдешься вальсом, ложкой ее ткни, раз, два, раз два…и дело пойдет.»

«Ее и дома нет. За салфетками ушла.»

«Сходи за ней. За салфетками далеко не уйдет. Среди домов и аппетит разыграется.»

«Баба она больно здоровенная. Опасаюсь, Сергей Иваныч, вот те крест, опасаюсь. Я кроме божьей коровки тяжестей не поднимал.»

«Видишь, аж корову таскал! А божья она или нет, где надо разберутся. Не ждал я, Чома, от тебя такого слабоволия. Как бишь тебя кличут?»

«Прозываюсь Пафнутием Пафнутьевичем. Давеча согрешил перед вами, собственным свояком притворился.»

«Это хорошо. Свояк значит свой. Тебя и в Японии знают. — Я закрыл глаза и принялся чесать по-японски. — Бывший урусский богатырь Пафнут-сан отбыл с кирпичами (пропускаем) на свидание к бывшему людоеду Робинзону-сан Крузо-сан. Вот тебе и штука, панорама шибко затейливая получается.»

«Может, промахнулись в японском, Сергей Иваныч? И что это за хвостик „сан“?»

«Это сорт пива такой. Совсем ты, Чома, дремучий. Пожалуй для крепости надо книжку почитать. Давай „Любезные соображения“». Я зажмурился и начал:

На четвертый день закат пышно осветил кадиллак, которыйбуйные волны прибоя кидали с елки на елку.С елки на Робинзона упал кирпич (опускаем)

Умник

Филимон Филимоныч — старичок сухонький, любопытный до въедливости. Умен был чрезвычайно, в подробностях, но как-то коротко: если его посчитать центром, на расстоянии полуметра от себя он замечал всё, приходил к остроумнейшим выводам и заключениям, но далее ни на что не реагировал. Однажды, стоя в очереди за сметаной, заявил ближней тетке: а вы, любая моя, банку-то забыли и правильно — вам племянник целое ведро привез, на приступочке в сенях покоится. Тетка обомлела, а Филимон Филимоныч запел: вперед быку навстречу, товарищи в борьбе куда-то там себе. Речетатив по охране более крупных, нежели курица, но значительно менее мамонта животных. К слову сказать, страсть обожал слова затейливые: речетатив, ричеркар, коромыслие. Однажды молодой доктор философии спросил его: Филимон Филимоныч, а что такое коромыслие? В тот момент старичок пел:

Ваше коромыслие,Леди Кукарача…

У него вошло в привычку петь песни на свой манер. Философу он ответил обстоятельно: делая вид, что любит наивные до идиотизма каламбуры, щелкнул каблуками: какой там Филимон, для людей образованных «просто Филя». Касательно энигматики вашего дискурса, имею ответить в стиле ричеркара Луки Маренцио: коромысло не умеет поместить в голову симультанно два ведра: это так же верно, как вы сегодня, отчаянно жестикулируя на лекции по младогегельянству, потеряли ботинок наподобие Эдуарда фон Гартмана.

Когда ему исполнилось восемьдесят, решил он произвести учет своей собственности и подумать о содержимом, о ценности и прочих приятных вещах. На стене висела фотография человека женского пола и неопределенного возраста. Женщина пребывала на лошади, взмахнув шашкой. «Просто Филя», как мы станем его для краткости именовать, причислив друг друга к людям образованным, в зависимости от настроения, рекомендовал ее посетителям женой, дочкой или бабушкой, хотя в ночном одиночестве кланялся фотографии и шептал: «Многая лета фельдмаршал Махно!» То была глубочайшая тайна Фили, хотя знакомым он игриво пояснял: какая жена, кто с эдакой страхолюдью в постель-то махнет, она милым делом шашкой пырнет, потом к простынке пришьет, душнет(?), а потом, обратно говоря, (он вполне мог сказать «образно», но решил выразиться изящней) куда лошадь девать? У меня, правда, тачка в наличии (он имел в виду не автомобиль, а самую обыкновенную тачку об одном колесе, второй объект собственности), но ее водит ручная крыса Фрося, жаль последнюю обижать. Иди, моя ласковая, поцелую тебя. Это было бы трудно сделать, поскольку Фрося населяла его пылкое воображение, но, полагаясь на тонкий слух соседей, он громко вел с Фросей задушевные, любовные и ученые беседы; однажды, порезавшись при бритье, с воплем выбежал на кухню, закричал, что она его укусила и вызвал ветеринара, с которым долго разговаривал о психологии крыс. Оба пришли к поразительным выводам, однако после этого случая Филимон Филимоныч сам возил тачку, жалуясь, что Фросю забрали на обследование. С тачкой он сначала ездил за продуктами, потом привык и уже налегке из дома не выходил. На что жил — бог ведает: пенсии не получал принципиально, признался как-то одному студенту, что присылает переводы и посылки «некий блистательный полководец гражданской войны».

Жил Филимон Филимоныч домоседом, никого не навещал, но всё про всех знал, по своему обыкновению «вблизи», чем немало беспокоил прохожих собеседников. Пройдет мимо бабки, остановит и скажет с поклоном: вы, драгоценная Миранда Касьяновна, по краю несчастий ходите — завтра у вас чулок сползет на эстраде, а в будущий четверг кошелек из сумочки выпадет, так вы обвините Тараса-стекольщика, а тому зарезать честную женщину — бальзам. Затем встретит оторопелого пьянчугу — бывшего филолога: неверно вы, Степан Михеич, стихи на юбилее Васьки-бухгалтера цитировали — это Марциал, а не Валерий Флакк. И катил тачку, напевая:

Знают пьяные негры, знают томные венгрыМноготомного нашего Марциала…

Гулял Филя (ибо он разрешал отдельным личностям себя так называть, не впадая в амикошонство) так вот, гулял Филя исключительно для моциона, определяя гуляющее состояние следующими строками:

Гулял по Арбату казак Филимон ФилимонычПожилой с тачкой…

Поморщился и улубился в любимое коромыслие: не так, надо позвончей, позабористей:

Гулял по цукату пожилой есаул Филимон,И тачку тачанкой обзывал…

…а? обратился он, нагнувшись, к шоферу под машиной. Не знаю, буркнул тот, я больше вертолеты уважаю. Филимон Филимоныч нахмурился: с детства не любил слово «вертолет» — какой-то вертун в летах и рокочет как прялка в пруду. Скорей всего, грамматически неправильное слово.

Более всего любил Филя поездить в метро в часы «пик». Непременно с тачкой. Надевал черные очки, протискивался в вагон под жужжание проклятий, задушевно напевая:

Летит перелетный протезистВ осенней дали, слепец, в черных очкахВыбито одно стекло…

На самом деле очки были целехоньки, но Филя хотел отвлечь внимание от тачки. Сие было бесполезно. Текла кровь, текло молоко из разорванных пакетов, сыпалась мука, тарахтели гаечные ключи, громыхали кастрюли и телевизоры. Люди, плотно упакованные в вагон, валились в тачку, разбивали головы, теряли шляпы и туфли, один ивалид, размахивая костылем, навсегда успокоил трех младенцев, вызвал из угрюмого молчания крик «пожар» и пробудил истерические вопли трех мамаш; нищий, деловито шаря по карманам, закурил и принялся рассказывать валившимся на него пассажирам надрывную историю с картиной «Иван Грозный играет в шахматы со сталеваром». А ведь вы, дражайший, украли эту картину, и денег у вас полны карманы, — вставил Филя и запел:

Моя милицияКо мне, Филимону Филимоновичу,И арестуйте бродягуНаедине…

Врывалась милиция, козыряла Филе и с криком «просим освободить тачку ответственного работника» обыскивала нищего и направляла в туннель. Филю никогда не трогали. Он садился всегда рядом с полковником или генералом, заводил увлекательный разговор о бепорядках и пытался подарить важному собеседнику тачку. Потом кланялся, говорил: прощайте, фельдмаршал, и выходил на перрон. Генерал, суетясь, спешно освобождал тачку от народа и бежал за ним: тачку забыли, уважаемый! Филя уверял, что тачка генеральская, требовал в свидетели начальника станции. Препирались они с полчаса, и Филя, довольный, якобы нехотя забирал тачку, прижимал руку к сердцу и переходил в другой поезд, где повторялся аналогичный эпизод. К вечеру он добирался до нужной остановки и направлялся в аптеку.

Филимон Филимоныч терпеть не мог врачей и лекарства, но в аптеку ездил с двоякой целью. Во-первых, торговать семечками, выдавая их за тибетские медикаменты — для солидности нарисовал на мешке череп и кости, во-вторых… но это дело особое. Чудодейственные семечки покупали, в основном, старушки, почтительно называя его Лимон Лимонычем и расспрашивая о здоровье далай-ламы, на что Филя галантно напевал:

Парень он молодой,Да и ходит он с Филимон ФилимонычемС двойною бородой,Оба не беспокоются,Хоть борода и вросла в землю.

Торговля шла бойко, старушки, получив стакан семечек, шли в церковь ради окропления святой водой. Однажды только Филю обступила толпа разгневанных профессоров с криками: шарлатан, спекулянт, ученик капрала Шовиньи. Простите, месье, вы допустили маленькую ошибочку, — ответствовал Филя, — всуе упомянутого капрала звали Шовень. Будьте уверены, ваши кафедры получат теплые извещения касательно уровня ваших знаний. Испуганные профессора трусцой и веером убегали от разъяренного эрудита.