Горькие шанежки(Рассказы) - Машук Борис Андреевич

Варначата в мать удались — в тетку Серафиму. С легкой руки деда Помиралки ее звали «Формомбюром». Бедовая была Варначиха. В прошлые времена, еще до войны, бывало, рванет с получки в Узловую, навезет белых булочек, пирожных да пряников. Орава ее все это стрескает за день-два, а уж потом на зубариках щелкает. Любила тетка Серафима и поговорить, других обсудить. Уйдет за линию, к колодцу, поставит ведра под срубом, а сама — в станционный дом, лясы с бабами точить. У одной хозяйки посидит, у другой, а ведра все стоят сохнут.

Но была Варначиха лучшей ягодницей на всю округу, за что и прощали ей бабы длинный язык. Уж если возьмет с собой в лес, — ведро, а то и два ведра голубики наберешь. Хочешь — сам ешь, а нет — свези в Узловую, продай или на хлеб обменяй.

В доме за линией еще была квартира Ломовых, но теперь она заколочена: Гаврила — в тюрьме, а Семушка живет в интернате. Вспомнив про него, Слободкин кашлянул в кулак, сообщил:

— Этот раз в Узловой с Семушкой свиделся. И подрасти, вроде б, совсем не подрос малец, а вот уже токарничать собирается в паровозном депо. На токаря-монтажника учится.

— Поди, из-за станка и не видно? — покачал головой Калиткин. — Еще и не жил парень, а уж лиха хватил…

— Вырастет! — уверенно сказал Шарапов. — Крепче будет.

И опять мужики замолчали.

— Дожили, черт побери, — усмехнулся Калиткин. — Одни ботинки втроем разделить не можем. Кто б мог подумать, что таким делом всурьез заниматься буду?..

Они переглянулись, разом перенесясь в недавнее былое, вспомнили, как перед праздниками накрывали столы, как одевались и обувались в довоенное время. Тогда связками можно было брать и ботинки, и сандалии, и модные туфли из белой парусины. Тогда и премии давали отрезами, и вагон-лавка приезжала с товаром…

— Ничего… — сказал мастер. — Вот совсем поприжмут их наши, кой-кому потяжельше задачку решать доведется. — Он поднял голову, глянул на Слободкина. — Слушай, Яков! А давай твоим пацанам эти ботиночки вырешим, а? Я же сам видел, как твой младший по снегу босиком…

Слободкин поднял глаза, задумчиво и с недоумением посмотрел на мастера.

— Ты, Петрович, это всурьез?

И сокрушенно повертел головой, — как, мол, можно было такое сказать. Раз доверено других наделять, стало быть, можешь и себе гребануть? Как потом людям в глаза смотреть?

Конечно, с какого боку ни пересчитывай сыновей, пятеро их. Старшему, Кольше, — пятнадцать годов, последнему, Стеньке, — только пятый. Но, опять же, Кольша с Серегой в Узловой уже, в интернате, а там какой ни жидкий суп, а дают. Значит, трое остается. Но и сам же он с ними, и жена Степанида. И оба работают на пути. Живет у них старуха на иждивении, так она главный генерал в доме, незаменимый помощник.

Ясное дело, с обувкой, с одежкой сейчас туговато. Как и всем. Но у них на стайке под матицей еще старая шкура от теленка висит. Ее чуть поддубить, поразмять — и такую обувку выкроить можно — на все лето ребятам хватит.

Нет, нельзя ему, профсоюзному голове, о наркомовских ботинках думать. Есть кто и победнее живет.

— Слушайте, братцы, — вдруг громко заговорил Калиткин. — Всех перебрали, аж башка раскалывается, а ведь если по справедливости решать, ботинки эти Чердымихе вручить нужно.

Слободкин и Шарапов глянули на него с интересом.

— Почему ей, спросите? Давайте по порядку рассуждать… Человек она вакуированный с западу, с-под немца вывезена. Мужик ее воюет, и где он теперь — неизвестно. Рабочая карточка на всех одна, а в семье-то три иждивенца. Свои парень и дочка, да, заметьте, еще девка приемная. По всему, мужики, козыри за нее получаются…

Шарапов переглянулся со Слободкиным, досадливо крякнул:

— Это как же мы сразу про нее не подумали, а?

— Видишь, новый она у нас человек, — отозвался Слободкин, тоже виноватя себя за промашку.

И все подумали про Чердымиху. На полустанке она, верно, недавно, одну зиму всего. Но и здесь уже беду испытала, натерпелась страху после крушения. А приехала вон откуда, из-за самой Волги. Там тоже на железной дороге работала, дежурной по станции, да немец ту дорогу отсек. Поехала с детишками на Дальний Восток, к родителям мужа, что в Узловой жили. Через огонь пробивался последний тот эшелон. И все ж догнали стервятники, накрыли состав. Соседскую семью убило бомбой, в живых только Люба десятилетняя осталась. Чердымиха девочку с собой забрала. Приехала, а тут старик — свекор ее — возьми и помри. Пошла Чердымиха устраиваться, ее сюда и направили. Тут и работа, и все же огородик имеется. А при своей картошке да на капусте еще как воевать можно…

— Ей-богу, Чердымихиным малым ботинки надо дать, — совсем убежденно сказал Калиткин. — Я тоже всех перебрал. И своих, движенских, и путейцев… Ну, мою семью опускаем. Прюнька и Толик — двое всего. Живем, держимся. Нинку дежурную тоже поминать нечего, холостячка еще. Возьмем Чалову Катерину. Тут вопрос, кажись, есть. Ленька и Титок у нее на руках. Но второй парень не в счет, ему эти ботинки до колен. Леньке передать? Но все ж Катерина работает, иждивенцев, выходит двое при ней…

— И помогали им, не раз помогали, — негромко заметил Шарапов.

— Я тоже думаю, что с Чердымихой осечки не будет, — поддержал Слободкин. — Тут же глядите, что еще получается. Она человек у нас новый, вроде как бы сторонний пока, а мы вот вырешим обувку ее детям — и стало быть поймет Чердымиха, она для нас такая, как все…

— А еще и другой каталог есть, — рассуждал Калиткин. — У нее малые в таких летах, что ботинки эти каждому по ноге будут. Могут даже по очереди носить. Чего лучше?

— Тогда пусть так и будет. — Шарапов закрыл коробку с ботинками и протянул ее Слободкину. — Завтра, как соберется собрание, вручишь подарок. Так верней будет: когда при всех — никто слова против не скажет.

Слободкин сунул коробку под руку, взял со стола лампу, поставил ее в путевой фонарь, и мужики выбрались в беспросветную холодную круговерть.

Сгибаясь под ветром, расходились по своим дорожкам и словно проваливались в темноту. Шагая к дому, Слободкин удовлетворенно думал: «Правильно вырешили. А ботинки Чердымихиным детишкам в аккурат будут. У нее и девки хорошие, и парнишка славный растет…»

Дня через два после праздника выпало Слободкину очередное дежурство. Пройдя половину околотка, он вернулся к станции и присел отдохнуть у штабеля новых шпал. Ветра уже не было и в помине, солнце разливало свет и тепло. Под откосом журчал ручей, ярко желтели барашки на вербах. Теперь уж настоящая весна наступила…

Тут дядька Яков увидел Славку Чердымова. Тот вышагивал вдоль линии со стороны казармы и, высматривая камешки покрупнее, сшибал их блестящим носком нового ботинка.

Слободкин негромко позвал его:

— Славк, а Славк… Поди-ка сюда, поди…

Сунув руки в карманы материной телогрейки, Славка остановился против дядьки Якова, затянутого ремнями, на которых висела коробка с петардами, чехлы с сигнальными флажками. Слободкин не спеша отбросил окурок, уже обжигающий губы, подманил Славку ближе и, потянувшись, вдруг крепко ухватился за Славкино ухо.

— Ты что это делаешь, сопля воробьиная?

Обалдев, Славка пытался вырваться, но Слободкин, не выпуская уха, еще строже спросил:

— У тебя что на ногах? Ну!

— Б-ботинки… — пискнул Славка.

— Ботинки? Ботинки, говоришь? — Заскорузлый, темный, не раз битый молотками и часто мерзший палец дядьки Якова приблизился к Славкиному носу. — А знаешь, что это сам нарком на тебя их обул!? А знаешь, что перед этим на них кожу выделывали, потом шили, потом к нам везли, а тут, понимаешь, их цельный вечер делили! А для чего, спрашивается? Чтоб ты этими красавчиками камни пинал?

Славка жмурился, морща нос. Слободкин поприжал его ухо и, выпуская, пригрозил:

— Еще хоть один камешек пнешь — совсем уши оторву. Оба два сразу!

Славка так рванул от Слободкина, что только балласт зашуршал под ногами. Перескочив по мостку за канаву, он пробежал мимо станции, и только завернув за угол, остановился перевести дух. Посмотрел на свои наркомовские ботинки, но ничего особого в них не увидел, хотя даже ногу поднял и посмотрел на подошву, где были выбиты цифры. Недоумевая, он осторожно высунулся из-за угла. Дядька Яков, закинув за спину молоток и ключ, неторопливым шагом, рассчитанным на долгую дорогу, шел вдоль линии дальше…