Георгий Владимов: бремя рыцарства - Светлана Шнитман-МакМиллин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Душевная одаренность и способность к глубокой любви видна из пронзительного рассказа о первой ночи с женщиной, к утру ставшей его женой: «За окном грохотали поезда, которые здесь не останавливались, и желтые пятна от их огней прыгали по ее лицу и груди. В эти минуты ему отчего-то становилось нестерпимо жалко ее…» (1/146) Письмо к ней проникнуто трогательной заботой: «Но денег особенно не жалей, до Рудногорска таксишника найми… И приезжай, не медли, а то я по тебе, честно, соскучился… Жду тебя скоро и остаюсь уверенный в твоей любви любящий муж твой Пронякин Виктор» (1/67). Перед смертью Виктор напрягает последние жизненные силы, заботясь о своей «женульке»:
Женщина она еще красивая, мужиков вокруг нее всегда хватает… Да ведь она все… на бойких местах… Я уж ее такую застал… Ничего поделать не смог. Так вот, мужиков-то хватает, а жалеть по-настоящему, как я жалел, это навряд ли кто найдется… Вы бы потолковали с ней. Что дальше делать ей… Жить как. Боюсь я, спутается, с кем не надо. Я это без ревности говорю. Я за нее боюсь… (1/140)
Глубже всего раскрывается Виктор Пронякин, когда в нетерпеливом возбуждении ведет МАЗ с переполненным рудой кузовом по самой длинной из своих дорог – к смерти. Это момент его недолгого триумфа: «…ведь это я везу, я, а не кто-нибудь. И не последний я, а первый», – то, чего он желал с глубочайшей, неумеренной страстностью: перед осуждавшей его бригадой, в предчувствии любовного восторга «женульки», но главное – при мысли о радости, которую он вез для всей страны:
…это он, Виктор Пронякин вез первую руду с Лозненского рудника. Руду, которой ждут не дождутся и Хомяков, и Меняйло, и Гена Выхристюк и про которую завтра утром, если не нынче же вечером, узнают в Москве, в Горьком, в Орле, в Иркутске и в других местах, где он побывал и где не пришлось (1/127).
Но его недолгому счастью не суждено было воплотиться в реальность. В безвременной и бессмысленной смерти Виктора Пронякина есть тревожащий знак вопроса, без ответа на который невозможно понять смысл этой повести.
Шоферы на КМА
Л. Аннинский отметил, что «Большая руда» была энциклопедией моды, быта и повседневной жизни рабочего класса той эпохи: «Постарели те дивы, повывелись те клопы, однако протокольно точные детали, которые должны резать ухо анахронизмом, читаются и теперь с интересом, как точные приметы эпохи»[149].
Образы шоферов написаны теплыми красками, создающими индивидуальный портрет каждого из них. Солидный бригадир Мацуев, справедливый, природно-умный. С его домиком, палисадником, красным флюгером, телевизионной антенной на крыше и дородной, гостеприимной женой, он кажется самым благополучным из всех. Немудреный Косичкин, не очень грамотный, косноязычный, но прошедший войну и глубоко чувствующий цену труду, жизни и смерти. Раздражительный Меняйло, добрый Федька, милый Гена Выхристюк:
– Эх, хлопцы… жить бы нам всем на одной улице. Пришел домой – душа радуется. Часик порадовался – пошел, например, к Меняйло пешком через забор – козла забить. Или, скажем, к Федьке – магнитофончик послушать. Музыка самая модерн. И чтоб девочки были красивые (1/96).
Трудящиеся водители, умеренно пьющие, озабоченные семьей или обитающие в общежитии для холостых, развлекающиеся выпивкой и танцами по вечерам. Прибившись к КМА, они живут надеждой на лучшее будущее, безропотно смиряясь с погодными препонами и терпеливо «забивая козла» в надежде на их окончание:
И зачем же тогда с ума сходить? «Руда! Руда!» …Если скажем, предназначено ей, рудишке-то, в пятницу появиться, так она же все равно в понедельник тебе не покажется. Ну и ради бога! Неужели же из-за этого жизнь себе портить? (1/94)
Конфликт возникает именно потому, что смирения и терпения нет в характере Виктора, решающего ездить в карьер, несмотря на дождь: «Мне заработать нужно, жизнь обстроить, обставить, как у людей. …Мне почему валяться по чужим углам, слушать чужую храпотню… Не-ет, я себе жилы вытяну и на кулак намотаю, а добьюсь» (1/68). Но хотя он сводит свою решимость на вопрос материального благополучия, дело совсем не в том:
– Торопишься ты, Виктор, – сказал Мацуев. – Я вот тут с первого гвоздя, с женой и дочками в палатке жил. Да и другие, кого я знаю. Да и другие, не сразу к ним все приходило. А ты хочешь, чтоб сразу все. Нет уж, погоди, присмотрятся к тебе, соли пудика три съедят с тобой, а тогда уж и претендуй (1/95).
Опытный Мацуев неумелым словом «претендуй» правильно выражает неуемную жажду деятельности, стремление Пронякина доказать свой талант: «Кого же винить, если слишком рано обнаруживается твое желание вырваться вперед» (1/97). Его товарищи тоже ждут руды: «Всякому приятней железо возить, чем пустую породу» (1/94), – но пренебрегать правилами безопасности и рисковать жизнью они не готовы, подозревая Пронякина в подхалимстве и сутяжничестве: «А просят, чтоб ты жлобом не был… который за четвертную перед начальством выпендривается» (1/114).
То, что ускользает от бывшего «летуна», не привыкшего к постоянным и прочным рабочим отношениям, – добыча руды это общее дело, в котором он тесно связан с другими людьми. И это диктует неписаные, но ясные правила социальной и трудовой жизни, которые он нарушает. Пронякин понимает, что в конфликте виноват он сам. Поэтому, везя из карьера свой драгоценный груз, он сначала мечтает, как будет смеяться над товарищами, но быстро осаждает себя: «Впрочем, не очень долго. И не очень язвительно. В конце концов, они неплохие теплые ребята, черт знает, какая кошка между ними пробежала» (1/126).
И.Б. Роднянская писала, что в «Большой руде» гибель героя воспринимается как выход из его конфликта с бригадой и читатель испытывает почти облегчение от такой развязки[150]. Схожей была точка зрения многих критиков: «…человек-одиночка, не желающий и не умеющий жить чужими интересами, быстро и откровенно обнаружил и свое равнодушие к товарищам, и свое превосходство, и свое твердое намерение добиваться удачи, не считаясь с их интересами. И люди не простили ему ни его равнодушия, ни его смелой удачливости, и человек погиб, потому что не выдержал одиночества»[151].
Это возможная интерпретация текста. Но, учитывая особенности личности самого Владимова – одиночки и «писателя одиночества»[152], – вполне разрешимый человеческий конфликт едва мог стать решающей причиной гибели его героя.
Тема смерти
С первых слов
