Асы шпионажа - Аллен Даллес

Более часа Фукс говорил о своих семейных делах, сообщив без обиняков, что у него есть сестра, Кристель Хайнеман, которая живет в Кембридже на Лейквью-авеню, дом номер 94, и брат – он находится в Швейцарии. Он открыто поведал, что в 1932 году на выборах в Эрмангелюнге поддержал коммунистического кандидата, за что был исключен из социалистической партии и примкнул к коммунистам. Нисколько не раздумывая, он назвал имена семьи квакеров и их адрес, приютивших его у себя в 1933 году, когда он приехал в Англию, у которых проживал до 1937 года, хотя они даже несколько раз переезжали на другие квартиры. Упомянул Фукс и о том, что в период гражданской войны в Испании являлся в Бристоле членом комитета по защите испанской демократии.

Затем он коснулся своей учебы в Эдинбурге у профессора Борна и своего полугодичного интернирования в лагере «Л» и Шербруке в Квебеке, где познакомился с Хансом Кале, которого потом видел всего один раз на встрече свободной немецкой молодежи в Лондоне. Сообщил он и о своей работе на «Тьюб аллой» в Бирмингеме, поездке в Соединенные Штаты в 1943 году, посещении сестры на Рождество в 1943 году и весной следующего года.

Фукс рассказывал обо всем совершенно спокойно и с охотой. Когда он закончил, Скардон спросил его:

– Не поддерживали ли вы каких-либо связей с советскими представителями, когда были в Нью-Йорке? И не передавали ли вы им материалы о своей работе?

Фукс уставился на него, в буквальном смысле открыв рот, затем снисходительно улыбнулся, сказав:

– Насколько помню, нет.

Скардон, не дипломатничая, заявил:

– У меня имеются бесспорные доказательства того, что вы вели шпионаж в пользу Советского Союза. Например: во время своего пребывания в Нью-Йорке вы передали Советам сообщения о своих работах.

Фукс снова покачал головой и повторил:

– Нет, насколько помню.

Тогда Скардон сказал, что, учитывая серьезность обвинения, такой ответ ничего не значит. Фукс возразил:

– Я вас не понимаю. Может быть, вы объясните, в чем состоит ваше доказательство. О подобном я никогда даже и не думал.

Затем добавил, что ничего об этом не знает и что, по его мнению, Советский Союз из сообщений об атомной бомбе следует исключить.

Скардон перешел к другим вопросам. Слышал ли Фукс что-нибудь о профессоре Гальперине? Да, профессор присылал ему журналы, когда Фукс был интернирован в Канаде, но лично он никогда его не видел. Он также вспомнил, что во время своего пребывания в Нью-Йорке как-то съездил в Монреаль.

В 1:30 пополудни беседа была прервана, и Фукс пошел один обедать. Когда же они вскоре после двух часов дня снова встретились, Скардон возвратился к вопросу о шпионаже. Фукс по-прежнему все отрицал, заявив, что у Скардона нет никаких доказательств, однако в связи с возникшим подозрением считает целесообразным прекратить свою работу в Харвелле. Беседа закончилась обменом мнений в связи с поведением его отца в Германии. Они проговорили в общей сложности более четырех часов, но Фукс держался вполне уверенно. Скардон возвратился в Лондон.

Успехами похвастаться он не мог, но все же кое-что у него поднасобиралось. Фукс подтвердил свою политическую деятельность в юношеские годы, а на вопрос о шпионаже ответил, по сути дела, уклончиво. Кроме того, он сообщил некоторые подробности о жизни своей и знакомых. Этого, конечно, мало. Что же касается «доказательств», то их действительно явно недостаточно для ареста, так что не исключалась возможность некорректного отношения к его личности.

Возник вопрос, что же делать дальше, поскольку Фукс был предупрежден. Если он виновен, то, вполне возможно, попытается бежать из Англии, а то и покончит жизнь самоубийством. В службе безопасности стали склоняться к мнению, что, пожалуй, лучше всего взять его под стражу, пока не поздно. Но Скардон решил выждать. К тому же он не был окончательно убежден в вине Фукса. Да и из беседы он вынес впечатление, что у физика имеются какие-то моральные проблемы. Если предоставить ему время и действовать осторожно, без излишней напористости, вполне возможно, что он сам добровольно сделает признание. Без такого признания предъявить ему серьезное обвинение пока невозможно. Скардон придерживался мнения, что по отношению к Фуксу не следовало предпринимать ничего такого, что настроило бы его враждебно. И в предстоящие рождественские дни у него будет время обо всем хорошо подумать. Какого-либо безрассудного поступка Скардон от Фукса не ожидал. Конечно, это были только его соображения, но ему казалось, что Фукс проявил по отношению к нему определенное понимание. В конце концов начальство согласилось с его мнением.

30 декабря, через день после того, как Фуксу исполнилось тридцать восемь лет, Скардон снова поехал в Харвелл. Фукс был спокоен и вел себя невозмутимо. Он вновь отклонил обвинение. Разговор шел о его поездках в Соединенных Штатах в 1944 году, но это не дало следователю ничего нового. В конце беседы Скардон заметил, что у его собеседника сухие, потрескавшиеся губы, но это еще ни о чем не говорило.

Сэр Джон Коккрофт, директор Центра, пригласил к себе Фукса 10 января и сказал ему, что, учитывая намерение его отца выехать в Восточную Германию, будет лучше всего, если Фукс прекратит свою работу в Харвелле и перейдет в университет.

13 января Скардон приехал в Харвелл в третий раз, и они снова стали беседовать в кабинете капитана Арнольда, опять наедине. Помнит ли еще Фукс точный адрес дома, в котором жил в Нью-Йорке в 1944 году? Прошло уже шесть лет, и Фукс был не совсем уверен. Однако с помощью плана города он нашел место на Семьдесят седьмой улице западного района, неподалеку от Центрального парка, посреди квартала между авеню Колумба и Амстердама.

Когда Скардон сообщил Фуксу, что служба безопасности наведет справки в отношении его бывшей квартиры и других дел в Нью-Йорке, тот воспринял это совершенно спокойно. Хотя он и продолжал отрицать свою вину, сказал, что из центра ему уйти все же придется. Может быть, он и устроится в одном из университетов. Но сначала намерен отдохнуть.

И после трех встреч ситуация продолжала оставаться тупиковой. Скардон, правда, пытался дать понять, что служба безопасности не собирается уничтожить видного ученого. А если в годы войны, в Нью-Йорке, он и совершил что-либо предосудительное, то лучше всего об этом добровольно рассказать. Для Харвелла Фукс представлял большую ценность. По всей вероятности, не исключена возможность, что после прояснения вопроса он сможет продолжить здесь свою работу. Возникшая же неопределенность далее нетерпима.

Фуксу было абсолютно ясно, что служба безопасности не имела пока ни малейшего представления ни о характере, ни о продолжительности его шпионской деятельности. В течение этих четырнадцати январских дней он постоянно задавал себе вопрос: «Стоит ли признаться в небольшом проступке, если меня после этого оставят на работе в Харвелле? И как все повернется, если я смогу остаться в центре?.. Могу ли я быть уверенным в себе, что не продолжу прежнюю деятельность?»

Свои переживания и мысли он отразил впоследствии в сделанном им признании. Он писал:

«Я был поставлен перед фактом, что имеются доказательства о передаче мной в Нью-Йорке информации посторонним лицам. И мне предоставлялся шанс признаться в этом и остаться на работе в Харвелле. Я не был уверен, стоит ли мне и дальше оставаться в Харвелле, поэтому отрицал свои контакты с русскими и решил покинуть центр.

В то же время мне были ясны возможные последствия моего ухода из Харвелла. С одной стороны, это был бы жестокий удар по центру и по работе, которую я любил. А с другой – я вызвал бы подозрение к людям, которые были моими друзьями и считали меня своим другом.

Мне пришлось глянуть правде в глаза, чтобы оценить то, что меня ждало: одной половиной сердца быть с людьми в дружбе и в очень тесных отношениях, а другой – предавать их и ставить в опасное положение. Я понимал, что моя «контрольная система» надежно уберегала меня от опасностей, непосредственно мне угрожавших, давая в то же время четкое представление, какой вред я наносил близким мне людям.

И еще ко мне пришло понимание, что комбинация из трех идей, которые сделали меня тем, кем я стал, оказалась ложной, да и не только комбинация, но и каждая из идей в отдельности; что существуют определенные границы морального поведения, которые человек не должен оставлять без внимания; что человек должен оценивать свои поступки – правильные они или нет; что, прежде чем признать авторитет другого человека, каждый должен сам разобраться в своих сомнениях и попытаться самостоятельно найти выход из положения. При этом я сделал открытие, что сам являюсь продуктом внешнего воздействия».

Звучит это несколько замысловато, но позволяет правильно понять его действия и поступки. Фукс не стал еще смиренным и покорным, рассматривая себя как неотъемлемую часть Харвелла. Но он задумался о чувствах своих друзей, что ранее никогда не приходило ему в голову. Люди были для него неизбежными жертвами в осуществлении его грандиозных планов усовершенствования мира. Теперь он, однако, понял, что не имеет права вторгаться в жизнь других. Но он был еще далек от того, чтобы осмыслить истинные масштабы содеянного им. То, что в результате его деятельности многие жители земли могли бы быть разорваны в клочья, даже не приходило ему в голову ни тогда, ни позже. Его беспокоила лишь моральная сторона этого вопроса.