Монастырь и тюрьма. Места заключения в Западной Европе и в России от Средневековья до модерна - Коллектив авторов -- История

немалою частью сокращены <…> Не соизволите ли ваше императорское величество приобщенной при сем формуляр указа всемилостивейше апробировать, дабы чрез то всяк мог ведать, что та комиссия уже окончилась, страх же впереди всегда останется»350. В проекте указа Демидов детально изложил действия, которые бы позволили закрыть следствие и распустить Комиссию, среди них публичные наказания кнутом и плетьми пойманных мужчин и женщин, «вдов и девок», то есть незамужних женщин, отправить в прядильную работу, а замужних вместе с супругами сослать в Оренбург, где последних определить в военную службу. Впоследствии Демидов еще дважды – в 1755 и 1758 годах – будет спрашивать у императрицы «указу», но ответа не последует351. И хотя прямых свидетельств участия Елизаветы Петровны в деятельности Калинкинского дома в источниках начиная с 1751 года нет, очевидно, что она не забыла о его существовании. Более того, работа этого места, требовавшая немалых расходов, охраны, нанятых канцеляристов, – конечно, не могла обойтись без высочайшей, судя по всему, устной санкции352.

Ни в Оренбург, ни «за море» заключенные не отправились. Часть из них выходила на протяжении всех девяти лет, а перед роспуском Калинкинского дома из него освободили последних арестантов – 70 женщин и 4 мужчин353. Условия, в которых они содержались, были исключительными в контексте пенитенциарной практики рассматриваемого периода.

«БЕЗ ПОНУЖДЕНИЯ»: ЗАКЛЮЧЕНИЕ В КАЛИНКИНСКОМ ДОМЕ

Уже в июле 1750 года Демидов поднял вопрос о лечении, в котором нуждались многие арестованные: «Для некоторого следствия имеется в Калинкинском каменном доме Комисия и в ней немалое число арестантов, между которыми находятся больные, коим надлежит кровь пустить и болезни их осматривать и пользовать, а лекаря нет, того ради имеет главная Медицинская канцелярия приказать определить, кого из лекарей с медикаментами, дабы по времени когда оной потребен, мог туда приезжать»354. Впоследствии он вел изнурительную переписку с Медицинской канцелярией для того, чтобы больные французской болезнью не оказались без медицинской помощи и инфекция не распространилась, добившись в результате визитов подлекаря355. В ноябре 1750 года лекарства (порошки, мази, капли, пластырь) принимали 81 человек356. Впрочем, до конца проблему медицинского ухода уладить не удалось, Демидов не платил Медицинской канцелярии, чем вызывал раздражение медиков. В конце концов обязанность была возложена на одного из арестованных – врача Иоганна Гинца357. Тем не менее очевидно, что для Демидова ответственность за здоровье подопечных была одной из первоочередных забот.

Содержание заключенных и приговоренных в XVIII веке описано в многочисленных источниках, суммировав которые, можно назвать несколько констант, характеризующих жизнь в застенке: теснота, духота, голод. И даже масштабный перевод Сыскного приказа и острога при нем с 1752 года с Красной площади на окраину города – Калужский житный двор, где были возведены казармы для колодников, объяснялся не заботой о заключенных, а «исключением колодников из публичной жизни города»358. Устройство быта заключенных Калинкинского дома в этом контексте выглядит исключительно. Задержанных женщин и мужчин содержали в разных помещениях, больные размещались в «особливом покое». Арестантов не заковывали в кандалы, они имели возможность мыться в бане, работали по графику и получали за свой труд деньги, которые тратили в продуктовой лавке неподалеку. При заключенных женщинах дежурила «прядильная мастерица» (одна или несколько), помогавшая им в работе, а также токарь Иван Хаданов, чинивший сломанное оборудование. Во избежание конфликтов между двумя группами женщин-заключенных – русскими и иностранками – в итоге было организовано две прядильных: «руская» и «немецкая». Женщин определяли на работу не автоматически, этому предшествовало получение «назначения», включавшее осмотр у врача, а также беседу с комиссаром Борисом Шаблыкиным об обязанностях и особенностях работы. Так, на 30 января 1751 года, согласно «Реестру по комиссии Калинкинского каменного дому доныне не назначенных в работу», четыре россиянки и 13 иностранок «назначения» не получили. Распоряжаясь бюджетом, Шаблыкин получал солидные суммы на развитие производства. Так, 7 ноября 1750 года Демидов приказал выдать ему 200 рублей «на фабричные расходы». Причем Демидов призывает не экономить и покупать качественный материал: «ручные трубы которые лутчее, а имянно буковые, кои хотя ценою повыше подрядных сосновых, однако могут быть прочные»359.

По-видимому, специфический характер заключения в какой-то мере осознавался колодниками – Шаблыкин регулярно жаловался на них Демидову: «Является к работе все малое число, не более 30 и 40 человек на день, но и те, не видя себе никакого страха, работают весьма леносно, и понуждениев, как моих, так и мастерицы, не слушают»360. Демидов инструктировал Шаблыкина в таких случаях лишать заключенных кормовых денег, составлявших 3 копейки в день361, мужчин, которые увиливали от работы, он разрешил сечь кошками. Мужчины не работали на полотняном производстве, считавшемся исключительно женской работой, и в основном обслуживали дом: плотничали, рубили дрова, пилили камни. Те, кто владел ремеслом, находили работу в заключении. Например, портной Андрей Пумлин, арестованный за организацию «вечеринок» и сводничество, занимался починкой одежды караульных офицеров362. Вместе с тем Демидов весьма четко высказался об ограничении физического насилия: «А к тому их принуждению давать комиссару помощи от команды, однако при том офицеру смотреть, чтобы в том принуждении побои никакие не имели»363. И хотя использование труда заключенных само по себе не являлась новшеством, занятость заключенных Калинкинского дома значительно отличалась от работ на каторге не только содержанием исполняемых работ, но и отношением власти к самим заключенным. Караульные офицеры, понимая специфический статус охраняемых субъектов, на многие вещи смотрели сквозь пальцы. Так, заключенные имели карандаши, бумагу, регулярно писали письма. Иногда они вместе развлекались. Накануне Нового года, 29 декабря 1750 года, женка Марфа Трофимова, «которая комедию играть умеет», переодевшись в солдатский мундир, плясала в караульной. Вечер закончился в кабаке у Калинкинского моста, где на свои деньги Марфа купила солдатам водки364. Сами заключенные заботились об условиях жизни и по возможности улучшали их. В 1756 году, когда «у двери петли казенные от ветхости изломались и от того была немалая стужа», арестанты по инициативе заключенной сводницы Устиньи Носовой собрали деньги на новые петли, а купить и установить их попросили другого заключенного – Матвея Косулина по прозвищу Колченогий, который отправил на Морской рынок солдата365. Организовывая свой быт и досуг, заключенные Калинкинского дома выступали как активные субъекты, а не пассивные объекты государственного контроля.

Еще одна важная деталь организации жизни в Калинкинском доме – отсутствие священника, хотя, согласно источникам, «имеется церковь Святыя Великомученицы Екатерины, при которой приделана деревянная колокольня»366.