Принц Теней - Рэйчел Кейн

Мы бегом спустились в холл, промчались мимо остолбеневших слуг и уже в дверях столкнулись лицом к лицу с моей сестрой Вероникой и ее вечно хихикающими, хитрыми, испорченными подружками, – они возвращались с рынка. В одной из этих подруг я узнал девушку из семьи Орделаффи, кузину Меркуцио.

Вероника сделала шаг назад и начала обмахиваться веером, а ее подруги таращились на нас, охваченные новым приступом неудержимого хихикания.

– Что ж, – произнесла Вероника, – мне кажется, для костюмированного бала еще слишком рано, почему тогда вы оделись как крестьяне?..

Ромео оттолкнул ее, и Вероника издала протестующий и гневный писк, когда он скользнул мимо нее. Она в ярости повернулась ко мне, сузив глаза.

– Торопитесь найти своего дорогого дружка? – осведомилась она. Хихиканье тут же прекратилось, как по приказу. – Его семья тоже ищет его. Где бы он мог быть, как ты думаешь? И что бы ему делать таким ранним утром в лесу – почему он там прячется?

Я перевел взгляд с нее на девицу Орделаффи: у нее было остренькое личико, похожее на лисью морду, и злобные глазки. Я схватил свою сестру за плечи и тряс до тех пор, пока у нее из волос не посыпались шпильки с драгоценными камнями.

– Что ты сделала?! – закричал я Веронике. – Что ты сказала?

– Это все грех, – ответила она. – То, что делает Меркуцио. И ты знаешь это. Ты иногда бывал слишком жесток со мной, братец. Око за око – вот мы и в расчете, разве нет?

– Ты готова погубить человека из-за дурацкой обиды?

– Я Монтекки, – заявила она. Подбородок ее был высоко задран, глаза сверкали. – Я не прощаю пренебрежения. Даже с твоей стороны.

Мне следовало бы ударить ее, но я удержался: я и так потратил на нее слишком много времени.

Я выскочил на улицу вслед за Ромео, нагнал его и сказал:

– Он в лесу. В роще.

Мы оба знали это место – место, где Меркуцио проводил свои запретные встречи.

Я молил Господа о том, чтобы сегодняшнее утро стало исключением.

Бог слышит все молитвы и всем отвечает, но иногда этот ответ слишком холоден и безжалостен… Выбегая из ворот города и мчась со всех ног вниз по дороге, я уже понимал, что чуда сегодня не произойдет.

Там, на месте, было уже много людей, в основном в цветах Орделаффи, хотя и обычные зеваки уже собрались поглазеть на представление, которое вовсе не было предназначено для их глаз…

А потом я увидел его…

Он был молод, высок и серьезен, как и подобает будущему священнику, на нем была послушническая ряса – такая же, как была на мне, когда я притворялся монахом рядом с братом Лоренцо. Капюшон был отброшен назад, и было видно лицо – бледное и спокойное, как у мученика.

Он стоял на коленях, руки ему связали за спиной окружившие его плотной стеной мужчины.

Меркуцио не хотел сдаваться. Я слышал звон стали и видел, как он яростно сражается между деревьями, полный отваги и решимости освободить своего друга.

Он потерпел поражение. Но не потому, что ему не хватило мастерства: когда перед ним возник синьор Орделаффи собственной персоной, огромный, с налитым кровью лицом, и жестом приказал солдатам остановиться, а сам скрестил с ним меч – Меркуцио опустил оружие. Он не мог сражаться с собственным отцом. Отец выбил оружие из его рук и отбросил далеко в сторону, а за этим последовал удар кулаком такой сокрушительной силы, что Меркуцио рухнул в грязь.

Ромео рванулся вперед. Я схватил его и держал крепко, до синяков, но сейчас меня это не волновало. Я, как и Ромео, мог бы броситься на помощь другу – но ему уже ничего не могло помочь.

Мы не могли ничего сделать, только стоять и смотреть.

Отец избивал Меркуцио с ужасающей жестокостью, и продолжалось это довольно долго. Но все же он не убил его. Меркуцио еще дышал и даже мог поднять голову от земли, хотя я сильно сомневался, что он видит что-нибудь сквозь потоки крови, которые заливали ему лицо. Отец же удостоверился, что Меркуцио в сознании, и приказал слугам вытереть кровь с его глаз, а потом поставить его на колени, чтобы он видел, что будет дальше.

Затем синьор Орделаффи отвернулся и сказал грубым, полным отвращения голосом:

– Заканчивайте. Быстрее. Давайте уже покончим с этим неприятным делом.

Я никогда не видел этого юношу. Все, что я знал о нем, я знал от Меркуцио, который рассказывал о его доброте, уме и любви к Богу и к науке… Он не сопротивлялся – ни когда ему связывали ноги, ни когда ему накидывали петлю на шею.

Меркуцио пытался его спасти. Я не слышал слов, но я понимал, что он говорит отцу что-то, умоляет сохранить жизнь своему другу, пытаясь вложить в свои слова все красноречие, и дар убеждения, и обаяние… когда голос его зазвучал слишком громко, а мольбы стали достигать ушей посторонних, отец приказал слегка придушить его, чтобы заставить замолчать. Ромео рыдал, глядя на это, а я мог только молиться, чтобы Меркуцио выдержал это. И чтобы я тоже это выдержал, о господи.

Меркуцио не издал ни звука, когда они поволокли юношу к петле.

Его повесили на невысоком дереве. Не знаю, почему меня это вообще задело – что оно такое маленькое, но почему-то именно от этого у меня особенно больно сжалось сердце. Хотя ветка была довольно крепкая, чтобы выдержать его вес, и когда они вздернули веревку, ноги юноши оторвались от земли всего на несколько дюймов, но этого оказалось достаточно: все было бы точно так же, выбери они для казни высокое дерево.

Он очень долго умирал. Чудовищно долго. И Ромео дрожал, словно в лихорадке, и я прошипел ему на ухо: «Если они увидят тебя в таком состоянии – они вздернут и нас с тобой!» Зеваки не испытывали никакого благоговения перед смертью, никакой жалости: они восторженно вопили, когда юношу вешали, и кидали в него камни, пока он дергался и хрипел. Мне отчаянно хотелось убить их, убить их ВСЕХ, но я вцепился в плечо своего кузена с холодной яростью и изо всех сил старался не выдать своих истинных чувств. «У тебя холодное молоко вместо крови в жилах» – так, кажется, выразился Меркуцио, но сейчас у меня в жилах действительно текла не кровь – огонь и пламя, этот огонь сжигал меня изнутри и рвался наружу. Никто из присутствующих не узнал ни меня, ни Ромео, а если бы узнали, то нас не спасло бы даже наше положение: мы были ближайшими друзьями Меркуцио, и в пылу праведного гнева и жажды мести нас точно избили бы до полусмерти или убили бы. Это, конечно, погубило бы семью Орделаффи, но в такие моменты мало кто в состоянии думать о последствиях.

Я боялся, что они повесят и Меркуцио, но его оставили, рыдающего и истекающего кровью, в грязи, царапающего ногтями землю в бессильной тоске, как будто он хотел заживо похоронить себя в этой земле.

Синьор Орделаффи бросил несколько слов своему приближенному слуге, а потом зашагал прочь, в направлении городской стены. Он отер кровь своего сына с рук шелковым платком и швырнул платок в канаву около дороги – один из крестьян бросился поднимать платок: кровь можно отстирать, а шелк стоит дорого.