Золотая медаль - Донченко Олесь Васильевич

— Давайте тетрадь, — промолвила Татьяна Максимовна и начала внимательно пересматривать Мариину работу.

Нина не сводила глаз с ее лица. Оно быстро прояснилось.

— Чудесно! — сказала Татьяна Максимовна. — Второй способ чрезвычайно интересный. Блестящая работа! Благодарю вас, Коробейник.

Потом она обратилась в Жуковой:

— В субботу сбор молодых избирателей. Про Лукашевич я договорилась, она будет выступать в концерте.

Из кабинета директора Нина вышла вместе с Жуковой.

— Как тебе посчастливилось заметить тетрадь? — спросила Юля. — Подумай, еще немного — и Татьяна Максимовна не приняла бы работу.

Но Нина чувствовала, что Жукова хочет сказать что-то другое, какие-то другие слова…

— Сейчас у нас астрономия? — промолвила Юля. — Одним словом, любимейший предмет нашей Марийки.

Она остановилась, пристально глянула Нине просто в глаза и вдруг поцеловала ее.

— Спасибо, Нина!

Жукова быстро пошла в класс, а Нина ощутила, что к горлу подступил горячий комок, и надо было сделать усилие, чтобы не заплакать.

Но на сердце было так ясно и хорошо, и дышалось так легко, как бывает только после майской грозы.

20

Юрий Юрьевич сдержал слово и рекомендовал Нину Коробейник как способного начинающего автора руководителю литературной студии.

Руководил студией известный писатель, книги которого Нина читала и любила. Ему передали Нинину рукопись, и в назначенное время она пошла справиться о судьбе своего рассказа.

Нине казалось, что вместе с этим решается и ее собственная судьба. Девушка не могла избавиться от волнения, охватившего все ее существо. Она не представляла, как встретится с писателем, что ему скажет. А может, он сам ей скажет… Да, наверно, так и будет. Но что за слова суждено ей услышать?

Союз советских писателей помещался в уютном особняке на тихой улице. Нина дважды подходила к массивной парадной двери, не отваживаясь открыть.

— Неужели закрыто? — услышала она за собою чей-то приятный басок и оглянулась. — Ой, какой сегодня морозище!

Перед нею стоял мужчина в рыжей шапке, в пальто с таким же рыжим воротником. Шапка была надвинута на уши, воротник поднят, и незнакомец придерживал его у лица рукой в огромных меховых варежках. Видно было только его веселые черные глаза и узенькую полоску лица.

— Морозище! — повторил он, и Нина, вдруг припомнив Вову Мороза, улыбнулась.

— Вы в Союз писателей? — спросил незнакомец.

— В литстудию, к Ивану Александровича Залужному.

— И мне туда, пойдемте вместе. Разрешите, я отворю.

— А вы тоже… — Нина не знала, как спросить. — Тоже имеете отношение к… к литературе?

— Да, некоторое имею. И Залужного знаю, Ивана Александровича. А вы к нему по какому делу?

— Он обещал прочитать мой рассказ. Фамилия моя — Коробейник.

Сказала и в мыслях обругала себя: «Кто тебя спрашивает твою фамилию? Сорока!»

— Ну, хорошо. Вы же не знаете, в какой комнате он работает? Так вот что. Разденьтесь и идите на второй этаж, там спросите. А я на минуту заскочу в библиотеку.

— Извините, — задержала его Нина, — я хочу у вас спросить… Какой из себя Иван Александрович? Что он… — Нина совсем смутилась и не знала, что дальше говорить.

— Я вас понял, — промолвил незнакомец, — могу сказать, что он — очень требовательный человек… Ну, извините, я пойду.

Нина сняла шубку, боты, принарядилась перед большим стенным зеркалом и пошла на второй этаж. Встреча с незнакомым мужчиной ее ободрила, но последние его слова снова взволновали.

— Ивана Александровича еще нет, — сказала Нине полнолицая женщина — секретарь союза, — но он звонил, что через полчаса будет. Вы подождите.

— Как нет? Я уже здесь! — снова услышала Нина веселый басок. — Ай, морозище! Люблю, грешник, тепло, солнце!

Да, это был Залужный, портреты которого Нина не раз видела в журналах. Она очень покраснела, так как вдруг догадалась, что он и есть тот незнакомец, с которым только что разговаривала.

— Итак, уважаемая Нина Коробейник, — промолвил Залужный, — сейчас вы увидите, какой я беспощадный к начинающим! Пойдемте, пойдемте ко мне в кабинет.

Стало так просто и хорошо с этим человеком, что смешным показалось недавнее волнение.

Залужный достал из ящика Нинину рукопись:

— Так вот, дорогая Коробейник, — сказал он, — ваш рассказ мне понравился, он очень свежий, интересно разворачивается фабула, а еще он овеян «весенним задором мальчишеской потасовки», как вы выразились на одной из страниц. И вместе с тем в нем есть наивность и серьезные недостатки, о которых не хочу вам сейчас говорить, так как решил поставить рассказ на обсуждение литстудии. Вы не возражаете, Нина Коробейник? Ну и хорошо. Там мы подробно поговорим обо всех достоинствах и недостатках вашего произведения. Знать про первые и про вторые для вас одинаково важно. И вот еще что, Нина. Вы должны знать, что писать вы умеете, и теперь от вас самой будет зависеть восхождение на вершину. И вы взойдете, если по-настоящему захотите, если на всю жизнь полюбите слово… Вы понимаете меня? Это все, что я хотел вам сказать сегодня. Через два дня мы встретимся на заседании литстудии.

— Спасибо, — искренне поблагодарила Нина.

— Вам спасибо, вы очень порадовали меня своим рассказом.

Провожая Нину, Залужный уже на пороге вдруг спросил:

— Вы, наверное, хотели бы отнести свое произведение в редакцию, правда? Чтобы скорее его напечатать?

— Что вы? — похолоднело у Нины сердце. — Там же, вы сами сказали, есть недостатки, наивности…

Залужный посмотрел на девушку дотошным, изучающим взглядом.

— Это хорошо, — тихо сказал он. — Не спешите.

Оба Юлины брата — Митя и Федько, как две капли воды, похожие друг на друга, — ходили в первый класс: Митя был веселый шалун, тетрадь его всегда была в кляксах, и Юля часто говорила:

— На месте учительницы я бы тебя за такую тетрадь выставила из класса!

— Не выставила бы, — дерзко кивал головой мальчик. — Ты меня за дверь, а я — в окно!

Федько — полнейшая противоположность брату: всегда задумчивый, спокойный, даже мешковатый. Он мог часами сидеть у окна и молча смотреть на улицу. Мать о нем говорила:

— Не пойму — или большой умница, или — совсем недопеченный мозг.

Юля в шутку называла мальчиков за их противоположные характеры — «тезис» и «антитезис».

Федько учился неплохо, зато Мите приходилось помогать. На уроках он не слушал учительницу, букв не знал, хотя и имел хорошую память.

В тот вечер Юля долго учила брата читать и прислушивалась к каждому шагу за дверью. Она ждала отца. Давно уже должен был он вернуться с работы. Матери тоже не было — пошла к соседке. У Мити слипались глаза, и скоро он отправился спать. Юля ходила из угла в угол, припоминая сегодняшний разговор в классе с Мечиком.

Случилось так, что кто-то из десятиклассников сказал Мечику:

— Я вчера видел тебя в кино. Ты был такой франт, что не подступи! Еще и папироска в зубах.

— Что это за «папироска»? Я курю только папиросы, и то — высшего сорта.

— Ты, наверное, уже и водку употребляешь, — вмешалась Юля.

Мечик пренебрежительно улыбнулся.

— Водку я оставляю твоему дорогому папе. Кстати, видел его недавно, обнимал на улице телеграфный столб. Не веришь? Честное слово!

Он засмеялся и, повернувшись к товарищам, продолжал:

— Представляете, стоит папашка нашего уважаемого секретаря комитета комсомола возле столба, обнимает его и так жалостно просит: «Гражданин… Скажите, где противоположная сторона?»

Юля вспыхнула от оскорбления и гнева:

— Неправда! Как ты смеешь?

Мечик сделал гримасу удивления:

— Неправда?

Он не договорил, так как к нему вдруг подлетела Нина.

— Я не думала, не думала, — задыхаясь, воскликнула она, — что ты такой… Такой негодяй!

К ней подошел Вова Мороз, осторожно взял ее за руку.

— Нина, успокойся!