Сын Зевса. В глуби веков. Герой Саламина - Любовь Федоровна Воронкова

Люди своего времени, они и не могли мыслить иначе, не могли представить себе, что рабство – это позор их общества, их государства.

– Но свободные тоже не должны сидеть дома без дела, – продолжал Антипатр. – А их дело – постигать воинскую науку, воевать, властвовать, покорять чужие страны, а не посылать вместо себя наемников, как делают афиняне. А что за воин наемник?

Говорили о многом, вспоминали о многом. Особенно о том, что видели в Акрополе. И о большом храме Афины Паллады. И о той Афине, бронзовой, что стоит под открытым небом и чье копье светит золотой звездой морякам, плывущим домой. И о храме Эрехтейон, храме Посейдона, где внутри на скале остался след его трезубца. Как хороши белые мраморные фигуры его фриза на фоне из фиолетово-черного элевсинского известняка, как изящны его ионические колонны!..

Но одно воспоминание Александр хранил про себя – воспоминание о той минуте, когда он встретился взглядом со сверкающими глазами богини…

«Да, отец прав, – думал он, – нельзя разорять Афины. Нельзя их разорять».

И какой безвестной, глухой и печальной казалась ему теперь Пелла, затерянная в македонских горах!

Разлад

Наступила осень, начались дожди. Горы стояли нахмуренные, одетые мокрым лесом. По каменистым вершинам ползли, переваливая через них, тяжелые темные облака…

Филиппу не было покоя.

С Афинами все улажено – наконец-то! Маленькие эллинские города молча впустили македонский гарнизон – Халкида, Амбракия, Акрокоринф…

На съезде в Коринфе, созванном Филиппом, провозглашен всеобщий мир. Между Македонией и эллинскими государствами – со всеми, кроме Спарты, – заключен оборонительный и наступательный союз. В числе других пунктов, принятых на этом съезде, утверждено одно, очень важное для замыслов Филиппа решение: каждый гражданин союзного города, который, будучи наемником на службе чужой державы, обнажит оружие против союза или против царя, должен как изменник быть изгнанным, а имущество его отобрано. Это решение лишало персидского царя эллинских наемников, которые могли бы выступить против Филиппа, когда он пойдет воевать с Персией, а воевать с Персией он пойдет скоро. Этой войны хочет и Эллада, чтобы отомстить за все зло и горе, принесенные персами, чтобы освободить от персидского владычества эллинские города в Азии. И захватить новые земли, чтобы было куда отправить весь нищий народ Эллады, которому не хватало ни земли, ни работы, ни хлеба в своей родной стране.

На этом же съезде в Коринфе Филиппу поручили верховное командование всеми военными силами эллинских государств. Он был признан гегемоном[35] эллинов и стратегом-автократом[36] войск эллинского союза. Филипп хотел этого, и он этого добился.

И все-таки ему не было покоя.

Спарта, как всегда, не признавала никаких эллинских союзов. Она, как всегда, отказалась кому-либо подчиняться, отказалась дать свое войско для войны с Персией. Он вступил со своим ободренным победами войском в долину реки Эврот, опустошил и разорил Лакедемон. Пощадил только Спарту – слишком древним и далеко известным был этот город. Но пограничные земли, когда-то отнятые спартанцами у соседей, Филипп отрезал и отдал тому, кому они принадлежали раньше, – Аргосу, Мессении, Мегалополю…

Все было так, как хотел Филипп. Он, македонянин, хозяйничал и распоряжался в Элладе. Теперь он, царь Македонский и вождь Эллады, поведет объединенное войско на войну с персидским царем, освободит эллинские города от дани персу и сам станет получать эту дань. Ему по-прежнему нужны были деньги.

Да, все делалось так, как он хотел. А Филипп ходил по своему большому царскому дому задумчивый, молчаливый. Иногда он вдруг устраивал большой пир, напивался, бушевал, старался веселиться, как бы отбиваясь от неотвязной мысли, которая не давала ему покоя.

Александр, уже привыкший к доверию отца, хотел понять, что происходит с ним. Но тот глядел на него мрачно и отчужденно.

Нехорошо было и в покоях Олимпиады. Александру там нечем было дышать: намеки, недомолвки, яростно сверкающие глаза, красные под сурьмой веки… Царский дом, несмотря на все огромные победы царя, был сумрачен, тревожен, несчастлив.

От этой гнетущей атмосферы дворца Александра защищали друзья: Гефестион, Неарх, Гарпал, Эригий.

Они вместе проводили досуг, тренировались, готовились к дальнему походу.

В Персию! В Персию! В Персию!

Это было главной темой их разговоров, их честолюбивых мечтаний о победах, о славе, о богатстве персидских царей, которое, с тех пор как великий царь Кир завоевал Азию, стало у них несметным…

И только удивлялись, почему Филипп медлит с этим походом.

Но вот наступил день, когда все стало понятным.

– Ты что-нибудь слышал, Александр? – каменным голосом спросила Олимпиада.

– О чем?

– О том, что задумал твой отец?

– Что ж он мог задумать, кроме похода в Азию?

– Он задумал жениться, Александр.

Александр онемел. Он знал, что на пирах отца присутствует много женщин, что они пьют вместе с его этерами вино, забавляют их игрой на кифарах, пением, плясками… Александр не любил их общества, он презирал их. Если отцу весело с ними, это его дело.

Но жениться!..

– А разве у него нет жены, разве ты не жена его?

– Он оставил меня, Александр.

У Александра потемнело лицо. Он любил свою мать, он все время страдал за нее, за унижение, за обиды, которыми отец без конца ее угнетал.

И теперь такое тяжелое оскорбление! А ведь Олимпиада не какая-то безвестная женщина, она сама из царского рода, из рода Ахиллеса! И наконец, она его, Александра, мать!

– Кто же войдет в наш дом? – помолчав, спросил он.

– Клеопатра, племянница Аттала.

– Клеопатра! Она же почти ровесница мне! А он уже старый, ему сорок шесть лет!

Олимпиада плакала от возмущения, от ненависти. Она бы убила сейчас Филиппа и растерзала бы эту бесстыдную Клеопатру, которая осмелилась согласиться стать женой македонского царя!

Александр, стиснув зубы, вышел из гинекея. Решительным шагом он направился прямо в покои Филиппа. Гефестион, заглянув в его потемневшие, полные бешенства глаза, остановил Александра:

– Успокойся сначала. Обдумай, что сказать…

Но Александр оттолкнул его.

Филипп, увидев сына на пороге своей спальни, нахмурился. Александр подошел к нему:

– Отец, это правда?

Филипп кивнул головой.

– Что ты делаешь? Ты уже старый, отец!

– Я мог бы сейчас выгнать тебя отсюда и ничего не ответить.

Александр выпрямился, вскинув подбородок.

– Но я тебе отвечу, – продолжал Филипп. – Я люблю Клеопатру, и я на ней женюсь. Старый!.. Ты еще ничего не понимаешь. Ты поймешь это, когда сам станешь старым, как я. Не раньше.

Александр вышел. В пустынном дворе гудел осенний ветер, красные и желтые листья крутились на мокрых каменных плитах.

Александр стоял сдвинув брови, думал, старался освоиться с тем, что произошло, старался понять