Криминальная империя - Кирилл Казанцев

– А вот не мог! – с неприязнью смотря на собеседника, ответил Игнатьев. – Показалось мне тогда, что не все в тебе человеческое закончилось, что остались еще крохи.

— Ладно, ладно, — вдруг стал серьезным Испанец. — Не кипешись. Я добра не забываю. И не врал я тогда тебе. А насчет сегодня, — он кивнул назад, — то ты меня тоже понять должен. Я тебя как честного мента уважал, как человека с принципами. А вдруг ты сюда попал, потому что среди своих ссучился, браткам продался, вдруг ты теперь с гнильцой? А ты все тот же, правдолюб и правдоруб.

Игнатьев промолчал, но в душе у него странным образом потеплело. Не ожидал он такого от уголовника. В коридоре послышалась команда к приему пищи. В камере сразу всполошились, загремели посудой, выстраиваясь в колонну по одному около люка в двери.

— А если честно, то шепнули про тебя уже. Тебя еще не привезли, а мне уже шепнули.

— Быстро! Интересно, кто такой проворный?

— Ну! Тебе этого знать не нужно, у нас свой телеграф работает. Между прочим, знаю и почему тебя сюда засадили.

— А вот это уже интересно!

На стол перед Испанцем и Игнатьевым поставили по тарелке каши и по кружке не очень душистого чая.

— Мир тут маленький, — усмехнулся испанец, беря ложку, — жизнь скучная. Вот «радио» и пользуемся. Где случилось, что случилось, с кем случилось.

— Почему случилось, — добавил Игнатьев.

Испанец поперхнулся кашей и долго кашлял вперемешку со смехом.

— Что значит, профессия человека калечит, а? — наконец выговорил он. — Н-да-а! Так, значит, это твоих родственников дом сгорел? А следаки, выходит, ничего умного не придумали, кроме как все на тебя навесить? Ничего в вашей системе не меняется!

— Тут все гораздо сложнее, Испанец, — проворчал Игнатьев, машинально поедая кашу. — Кто-то хочет все представить как несчастный случай. А я уверен, что это убийство. Вот такая вот хреновина. Восемь человек в одном доме и одним махом. Причем двое детишек: девочка годовалая и мальчонка лет четырех.

Испанец перестал есть и уставился на Игнатьева. Игнатьев воспринял этот взгляд по-своему.

— Что таращишься? Неприятно слушать? Ничего, послушай! Ты-то, конечно, вор, ты себе руки мокрыми делами не пачкаешь. А вот кореша твои, те, с кем зону вместе топтал, водяру на малинах жрал, вот они такое запросто делают. И никого не щадят! Ты говоришь, что в нашей системе ничего не меняется, а в вашей? В вашей много чего изменилось? Понятия у вас, законы у вас воровские! А детей-то за что? Ну, пусть мой брат в милиции работал, пусть с ним за что-то посчитались за прошлые дела, пусть за нынешнюю его работу убили. Так жену-то за что, стариков, тестя и тещу, за что? А женщин с младенцами? Ты мне на это ответь, Испанец! За что такая кровища течет?

Лицо Иваньеса дернулось, но он промолчал. Игнатьев заметил, что в камере воцарилась странная тишина. «Вот еще не хватало, — подумал он со злостью, — перед уголовниками истерику закатил, им в жилетку плакаться начал». Но остановиться было уже трудно, потому что надо выговориться, выплеснуть накопившуюся боль.

— Я тебе вот что скажу, Испанец. Если твои сявки меня ночью не зарежут, если я отсюда выйду, то я тех, кто это натворил, все равно найду. Жить не буду, но я их найду!

— Ладно тебе, — не поднимая глаз и потягивая теплый чай из кружки, — сказал Испанец. — Никто тебя резать не будет, я сказал. Спи спокойно.

Глава 10

Иван Трофимович Пугачев вернулся гораздо раньше, чем предполагал Черемисов. И одно из дел, которым ему пришлось срочно заняться, — это разобраться с задержанием Игнатьева. Он долго молчал, барабаня пальцами по столу, и смотрел на подшитое в деле постановление о задержании гражданина Игнатьева Зосимы Ивановича.

— Давай-ка, Володя, еще раз, — наконец сказал Пугачев. — Что-то я с первого раза не совсем понял ситуацию. Значит, он заявился ночью на пост ДПС и стал требовать сведений о преступниках, которые сожгли дом Никольченко.

— Не то чтобы требовать, — засмеялся Черемисов, — он стал задавать вопросы о том, кто в тот день дежурил на посту, что видел и тому подобное. Полицейские заподозрили неладное и попытались его задержать. А он оказал сопротивление. Что я мог в этой ситуации предположить, Иван Трофимович? Если бы не его попытка скрыться, то его желание вмешаться в ход расследования под маской убитого горем родственника я бы еще понял. Вот я его и задержал до выяснения обстоятельств дела. Согласитесь, что убийство в доме было каким-то спонтанным.

— Почему ты сделал такой вывод? — заинтересовался Пугачев.

— Возьмите любую банду, любых грабителей, да хоть шпионов возьмите. Все действуют по принципу наименьшего воздействия. Быстро напасть, сделать свое дело (убить ли, ограбить ли) и быстро исчезнуть. Чем меньше народу при этом присутствует, тем лучше, тем меньше возни и меньше опасность. В таком ключе все и планируется. А тут мы имеем дело с преступлением, совершенным спонтанно, либо с трагической случайностью, в результате которой у преступников с самого начала все пошло наперекосяк. Вы какую сторону принимаете?

— Если рассуждать так, как ты, то получается, логично рассуждаешь, — согласился Пугачев, — но в этой логической схеме я что-то не нахожу места Игнатьеву.

— Как же, соучастник, может быть даже организатор. Вовремя покинул дом, чтобы на него не пало подозрение. А мотив, о котором, вижу, сейчас спросите, как раз касается их семьи. Например, семейные драгоценности. Можно ситуацию придумать и сложнее. Преступники вышли на Игнатьева, убедили его приехать сюда, выяснить в процессе беседы с кузеном нечто, что Никольченко узнал в рамках своей профессиональной деятельности. А потом Никольченко убили, когда Игнатьев подтвердил их подозрения. Может, даже документы какие-то выкрадены.

— Обидно, — покачал Пугачев головой.

— Что, простите?

— Начал так логично, а к концу ты, Володя, свел все к какой-то ерунде. Обидно. Ну, посуди сам. Приехал Игнатьев к двоюродному брату, замыслил выкрасть семейные ценные реликвии. Допустим, что ему было нужно время, чтобы выяснить, где они спрятаны. Выяснил. Но для того, чтобы выкрасть их, совершенно не обязательно нападать в самый неподходящий момент, когда в доме гости и веселье. Абсурд. И для того чтобы убить Никольченко, обладающего какими-то важными и опасными для бандитов сведениями, тоже нет необходимости нападать вот так и вот в такой момент. Достаточно подкараулить на дороге, вне дома и убить, инсценировав ограбление. Так что с мотивом ты подкачал! А вот с тем, что преступление совершено спонтанно, я согласен. Это интересная мысль.

— А я не согласен, что в моей схеме нет места Игнатьеву. Вы представьте на минуту ситуацию, когда Игнатьев был застигнут врасплох хозяином дома или еще кем-то из гостей. Например, в момент, когда он вскрывал тайник. — Черемисов нахмурился. — Глупо, тайник он мог вскрыть ночью, когда все уснут, мог вскрыть его накануне, на следующий день. А так было бы логично. Его раскусили прилюдно, его собрались сдать в полицию, а он кого-то убил. А потом пришлось убивать всех как свидетелей. А потом скрывать следы, поджигая дом. А алиби ему обеспечила любовница. Ведь больше никто не может подтвердить, что в момент совершения преступления его в доме не было.

— Ты из Игнатьева какого-то кровожадного маньяка делаешь. Одному шестерых взрослых убить, по дому за ними гоняться. И ведь не просто убил, если ты его в этом подозреваешь, а аккуратно, так, что наши патологоанатомы никаких телесных повреждений на телах не обнаружили. В этом случае он должен был всех оглушить, не проламывая черепа. Нет, Володя, я определенно не понимаю, что ты так за этого Игнатьева уцепился. У нас пока нет даже оснований полагать, что совершено умышленное убийство, а не произошел несчастный случай с возгоранием в доме. Ладно, не тушуйся. Завтра я еще раз допрошу твоего Игнатьева, а потом решим, что с ним дальше делать.

Зосима Иванович в камере изолятора провел день в размышлениях. Он лежал, ходил, больше сидел на своей кровати, глядя в окно. Правда, видел он только небо и облака, но это было не важно. Скорее даже хорошо, что глаза ни на что не отвлекались. Иногда мысли возвращались к Марине, к тому, что она снова не знает, где он сейчас находится, снова думает о самом страшном. Но эти мысли Игнатьев отгонял и старался думать о том, как и где ему получить нужную информацию. Схему преступления он представлял уже довольно хорошо, но пока неясен был мотив. А именно мотив может в расследовании привести к преступнику. Правда, могут к нему привести и улики, которыми располагает официальное следствие, но к ним он доступа, скорее всего, никогда не получит.

После обеда Игнатьеву было велено выходить «без вещей». Как таковых вещей у него не было совсем, но фраза означала, что его не выпускают, а лишь временно выводят из камеры. На допрос?