В гостях у турок - Николай Лейкин

Вотъ и большая станція Тырнова-Семенли съ массой вагоновъ на запасныхъ путяхъ и со сложенными грудами мѣшковъ съ хлѣбомъ на платформѣ. Въ вагонъ вбѣжалъ оборванный слуга въ бараньей шапкѣ, съ подносомъ въ рукахъ и предлагалъ кофе со сливками и съ булками. Глафира Семеновна выпила кофе съ булкой, а Николай Ивановичъ все еще спалъ, растянувшись на скамейкѣ. Глафира Семеновна взглянула на часы. Часы показывали девять съ половиной.

«Надо будить его, подумала она. Надѣюсь, что ужъ теперь онъ выспался и можетъ разговаривать разумно. А то я все одна, одна и не съ кѣмъ слова перемолвить. Словно какая молчальница сижу. Положимъ, что мы съ нимъ въ разговорѣ только споримъ и переругиваемся, но и это все таки веселѣе молчанія. Да и мнѣ не мѣшаетъ немножко прикурнуть до Адріанополя, чтобы къ двумъ часамъ, когда пріѣдемъ въ Адріанополь, гдѣ начнется это проклятое самое опасное мѣсто, передъ станціей Черкеской, быть бодрой и не спать. Я прикурну и сосну, а онъ пусть теперь не спитъ и караулитъ меня. Обоимъ спать сразу въ такихъ опасныхъ мѣстахъ невозможно, рѣшила она, и какъ только поѣздъ отошелъ отъ станціи, принялась будить мужа.

— Николай! Проснись! Будетъ спать! трясла она его за рукавъ и даже щипнула за руку.

— Ой! Что это такое! вскрикнулъ Николай Ивановичъ отъ боли и открылъ глаза.

— Вставай, безобразникъ! Приди въ себя. Вспомни, по какому разбойничьему мѣсту мы проѣзжаемъ.

— Развѣ ужъ пріѣхали? послышался заспаннымъ хриплымъ голосомъ вопросъ.

— Куда пріѣхали? Что такое: пріѣхали? Развѣ ты не помнишь разсказъ прокурора о здѣшней мѣстности? О, пьяный, легкомысленный человѣкъ!

Николай Ивановичъ поднялся, сѣлъ, почесывался, смотрѣлъ посоловѣвшими глазами на жену и спрашивалъ:

— А гдѣ прокуроръ?

— Боже мой! Онъ даже не помнитъ, что прокуроръ простился съ нимъ и остался въ Филипополѣ! всплеснула руками Глафира Семеновна.

— Ахъ, да… сталъ приходить въ себя Николай Ивановичъ. — Все помню я, но нельзя же такъ сразу вдругъ все сообразить съ просонья. Нѣтъ-ли чего-нибудь выпить? спросилъ онъ.

— На счетъ вина теперь аминь. Въѣзжаемъ скоро въ турецкую землю, гдѣ трезвость должна быть даже по закону. Въ Турціи съ пьяными-то знаешь-ли что дѣлаютъ? Турція вѣдь не Болгарія, стращала Глафира Семеновна мужа. — Вотъ тебѣ чай холодный. Его можешь пить сколько хочешь.

— Отлично. Чаю даже лучше… проговорилъ Николай Ивановичъ, налилъ себѣ стаканъ и вылилъ его залпомъ. — чай превосходно…

— Ну, наконецъ-то образумился!

— Дай мнѣ апельсинъ. Я съѣмъ апельсинъ. Это утоляетъ жажду.

Глафира Семеновна подала мужу апельсинъ, и онъ принялся его чистить.

XLI

— Ну, я теперь сосну немножко до Адріанополя, сказала Глафира Семеновна мужу, когда они отъѣхали отъ станціи Тырново-Семенли. — А ты ужъ, Бога ради, не спи. А съ Адріанополя, куда пріѣдемъ въ два часа ночи, оба не будемъ спать и станемъ ждать эту проклятую станціи Черкеской.

— Хорошо, хорошо, отвѣчалъ мужъ. Глафира Семеновна улеглась на скамейку, прикрылась пледомъ и заснула. Николай Ивановичъ сидѣлъ и бодрствовалъ, но и его сталъ клонить сонъ. Дабы сдержать слово и не заснуть, онъ вышелъ изъ купэ въ корридоръ и сталъ бродить смотря въ открытыя двери сосѣднихъ купэ на своихъ спутниковъ.

Въ одномъ изъ купэ ѣхалъ тотъ-же желтый англичанинъ въ клѣтчатой парѣ, который вчера утромъ пріѣхалъ вмѣстѣ съ ними въ Софію спеціально для того, чтобы видѣть то мѣсто, гдѣ былъ убитъ Стамбуловъ, сообщилъ объ немъ вчерашній спутникъ ихъ, болгарскій священникъ. Онъ былъ въ купэ одинъ, не спалъ и, при свѣтѣ свѣчки, вставленной въ дорожный подсвѣчникъ, разсматривалъ какія-то фотографіи, которыя вынималъ изъ спеціально для фотографій имѣвшаго у него футляра. Фотографій этихъ на скамейкѣ было разложено множество. Тутъ-же на скамейкахъ лежали его желтый футляръ на ремнѣ съ сигарами, футляръ съ фотографическимъ аппаратомъ и футляръ съ громаднымъ биноклемъ. Въ слѣдующемъ купэ ѣхали два турка въ европейской одеждѣ и въ красныхъ фескахъ съ черными кистями и самымъ отчаяннымъ образомъ рѣзались другъ съ другомъ въ карты. На столикѣ у окна лежали грудки мелкаго серебра. Два слѣдующіе купэ были закрыты и Николай Ивановичъ остался въ неизвѣстности, есть-ли въ нихъ пассажиры.

Поѣздъ опять остановился на станціи.

— Гарманли! Гарманли! закричали кондукторы.

Это была послѣдняя пограничная болгарская станція. На станціонномъ домѣ была надпись: «Митница». На платформѣ стояли люди въ военныхъ фуражкахъ русскаго офицерскаго образца съ красными и зелеными околышками и между ними два, три человѣка въ фескахъ.

«Неужели турецкая граница? Неужели таможенный осмотръ багажа? Будить или не будить жену?» спрашивалъ самъ себя Николай Ивановичъ, но передъ нимъ уже стоялъ офицеръ въ формѣ, очень похожей на русскую, и на чистѣйшемъ русскомъ языкѣ говорилъ:

— Паспортъ вашъ для просмотра позвольте…

— И багажъ здѣсь осматривать будутъ? спросилъ Николай Ивановичъ, вынимая паспортъ.

— Багажъ на слѣдующей, на турецкой станціи смотрѣть будутъ, отвѣчалъ офицеръ, просматривая паспортъ.

— Русскій, русскій, изъ Россіи, кивалъ ему Николай Ивановичъ.

— Вижу-съ. И даже раньше зналъ, что у васъ русскій паспортъ, иначе-бы къ вамъ по-русски не обратился, далъ отвѣтъ офицеръ.

— Но отчего вы догадались?

— Наметался! Ваша барашковая скуфейка у васъ русская, сорочка съ косымъ русскимъ воротомъ — съ меня довольно. Ну-съ, благодарю васъ и желаю вамъ счастливаго пути.

Офицеръ записалъ паспортъ въ свою записную книжку и возвратилъ его.

Все это происходило въ корридорѣ вагона и Глафира Семеновна не слыхала этого разговора, продолжая спать сномъ младенца.

На станцій Гарманли стояли довольно долго и наконецъ тихо тронулись въ путь, подвигаясь къ турецкой границѣ.

Вотъ и турецкая станція Мустафа Паша. Поѣздъ, какъ тихо шелъ, такъ тихо-же и остановился у платформы. Надъ входомъ въ станціонный домъ отоманскій гербъ изъ рога луны съ надписью турецкой вязью, направо и налѣво отъ входа двое часовъ на стѣнѣ — съ турецкимъ счисленіемъ и съ европейскимъ. На платформѣ мелькали фески при форменныхъ сюртукахъ съ красными и зелеными петлицами. Желѣзнодорожная прислуга и носильщики въ синихъ турецкихъ курткахъ, широкихъ шароварахъ и цвѣтныхъ поясахъ. У носильщиковъ фески вокругъ головы по лбу обвязаны бумажными платками, образуя что-то въ родѣ чалмы. Почти у всѣхъ фонари въ рукахъ.

«Надо разбудить Глашу. Сейчасъ будутъ наши вещи смотрѣть», рѣшилъ Николай Ивановичъ и только что хотѣлъ направиться въ купэ, какъ въ корридоръ уже вошла цѣлая толпа фесокъ съ фонарями. Ими предводительствовалъ красивый молодой турокъ въ сине-сѣромъ пальто-съ зелеными жгутами на плечахъ и обратясь къ Николаю Ивановичу, заговорилъ по-французски.

— Вашъ багажъ, монсье… Ваши сакъ-вояжи позвольте посмотрѣть, пожалуйста…

— Вотъ они… распахнулъ дверь въ купэ Николай Ивановичъ и сталъ будить жену: — Глаша! Таможня… Проснись пожалуйста…

— Это ваша мадамъ? спросилъ по-французски таможенный чиновникъ съ зелеными жгутами, кивая на Глафиру Семеновну. — Не будите ее, не надо. Мы и такъ обойдемся, прибавилъ онъ и сталъ налѣплять на лежавшія на скамейкахъ вещи таможенные ярлыки, но Глафира Семеновна уже проснулась, открыла глаза, быстро вскочила со скамейки и, видя человѣкъ пять въ фескахъ и съ фонарями, испуганно закричала:

— Что это? Разбойники? О, Господи! Николай Ивановичъ! Гдѣ ты?

— Здѣсь! Здѣсь я! откликнулся Николай Ивавичъ, протискиваясь сквозь толпу. — Успокойся, душечка, это не разбойники, а таможенные! Тутъ таможня турецкая.

Но съ Глафирой Семеновной сдѣлалась уже истерика. Плача навзрыдъ, она прижалась къ углу купэ и, держа руки на груди, по-русски умоляла окружающихъ ее:

— Возьмите все, все, что у насъ есть, но только, Бога ради, не уводите насъ въ плѣнъ!

Таможенный чиновникъ растерялся и не зналъ, что дѣлать.

— Мадамъ… Мадамъ… Бога ради, успокойтесь!.. Простите, что мы васъ напугали, но вѣдь нельзя-же было иначе… Мы обязаны… бормоталъ онъ по-французски.

— Глаша! Глаша! Приди въ себя, матушка! Это не разбойники, а благородные турки, кричалъ въ свою очередь Николай Ивановичъ, но тщетно.

Услыхавъ французскую рѣчь, Глафира Семеновна и сама обратилась къ чиновнику по-французски:

— Мосье ле бриганъ! Прене тусъ, тусъ… Вуаля!

Она схватила дорожную сумку мужа, лежавшую на скамейкѣ, гдѣ были деньги, и совала ее въ руки чиновника. Тотъ не бралъ и смущенно пятился изъ вагона.

— Глаша! Сумасшедшая! Да что ты дѣлаешь! Говорятъ тебѣ, что это чиновники, а не разбойники! — закричалъ Николай Ивановичъ благимъ матомъ и вырвалъ свою сумку изъ рукъ жены.

Чиновникъ сунулъ ему въ руку нѣсколько таможенныхъ ярлычковъ, пробормоталъ по французски: «налѣпите потомъ сами», и быстро вышелъ съ своей свитой изъ купэ.