Чаща - Харлан Кобен

— Пытаешься приглянуться хип-хоповским избирателям?

— Пытаюсь понять мою дочь-подростка. И все равно поздравляю.

— Спасибо.

— Я по-прежнему не комментирую этот процесс.

— Никогда не слышал от тебя: «Без комментариев».

— Конечно же, слышал, просто я подхожу к этой фразе творчески: «Я верю в нашу юридическую систему, все граждане невиновны, пока не доказана их вина, справедливость обязательно восторжествует, я не судья и не присяжный, а потому мы должны дождаться представления всех фактов».

— Не проще ли сказать: «Без комментариев»?

— Может, тебе проще, а мне должность не позволяет. Ну и как жизнь, Коуп?

— Отлично.

— С женщинами встречаешься?

— Иногда.

— Но ты же свободен. Симпатичный парень. В банке есть какие-то деньги. Ты знаешь, как бы поступил на твоем месте я?

— Намек тонкий, Дейв, но, думаю, я тебя понял.

Дейв Марки женщинам нравился. И не только из-за внешности. Умел он их завораживать, и каждая женщина, с которой он разговаривал, чувствовала, что она для него — самая прекрасная и загадочная на этом свете. Для Дейва же это была игра. Он просто проверял на них силу своей харизмы и не отказывался воспользоваться результатом. Однако женщины липли к нему как мухи.

Теперь-то он остепенился — жена, двое детей, — но я не сомневался: он ходит налево. Некоторые мужчины ничего не могут с этим поделать. Это заложено на уровне инстинкта. Чтобы Дейв Марки не приударял за женщинами? Такого просто быть не могло.

— Есть хорошая новость, — продолжил Дейв. — Я еду в Ньюарк.

— Зачем?

— Ньюарк — самый большой город моего штата, вот зачем, и мне дороги все мои избиратели.

— Понятно.

— И я хочу повидаться с тобой. Давно не представлялся случай.

— Вообще-то я занят на процессе.

— Не сможешь найти времени для своего губернатора?

— Что случилось, Дейв?

— Насчет того, о чем мы с тобой уже говорили.

Ясно, дело касается возможного выдвижения моей кандидатуры в палату представителей.

— Хорошие новости?

— Нет. — Пауза. — Я думаю, у нас проблема.

— Какая?

Голос вновь стал веселым.

— Может, и ерунда, Коуп. Мы об этом поговорим. Встретимся в твоем кабинете. Скажем, во время ленча?

— Годится.

— Закажи те сандвичи. Из кулинарии в Брэндфорде.

— «Хаббис».

— Именно. Мне грудку индейки под майонезом на домашнем ржаном хлебе. И тебе рекомендую взять такой же. До встречи.

Административное здание, в котором находился кабинет Люси, разительно отличалось от студенческих общежитий. Построили его в семидесятых годах, хотели, чтобы оно выглядело суперсовременно, но уже через три года после завершения строительства не вызывало сомнений, что оно отстало от архитектурной моды. Другим же зданиям, построенным из красного кирпича гораздо раньше, определенно не хватало увивающего стены плюща. Я припарковался на стоянке у юго-западного угла, посмотрел в зеркало заднего обзора и, перефразируя одну из песен Спрингстина, захотел сменить одежду, волосы, лицо.

Пересекая парк, миновал десяток студенток. Девушки выглядели симпатичнее, чем в годы моей учебы, но, возможно, мне так казалось из-за моего возраста. Проходя мимо, я им кивал. Они мне — нет. На моем курсе был один тридцативосьмилетний парень. После школы он пошел в армию, вот и не получил диплом вовремя. Я помню, как он выделялся в кампусе: чертовски, чертовски старый. Теперь тридцать восемь исполнилось уже мне. Неудивительно, что молодые в упор меня не видели.

Я продолжал думать о пропасти между поколениями, чтобы отвлечься от цели моего приезда сюда. На мне была белая рубашка навыпуск, синие джинсы, синий блейзер, туфли из мягкой кожи от «Феррагамо» на босу ногу. Без претензий, но достаточно модно.

Подходя к двери Армстронг-билдинга, я чувствовал, что дрожу. Одернул себя. Я же, черт побери, серьезный мужчина. Был женат. Отец и вдовец. А женщину эту последний раз видел еще в первой половине своей жизни.

Можем мы когда-нибудь повзрослеть?

В вестибюле я сверился с доской-указателем, хотя Люси и говорила, что ее кабинет на третьем этаже, с буквой «В» на двери. Так и было. Профессор Люсиль Голд, кабинет «3В». В кабине лифта мне удалось нажать нужную кнопку. А вот выйдя на третьем этаже, я повернул налево, хотя стрелочка на табличке показывала, что кабинеты от «А» до «Е» справа от лифта.

Наконец я нашел дверь. Из прикрепленного к ней листка узнал, в какие часы Люси читала лекции и вела семинары, а когда принимала студентов у себя в кабинете.

Дважды постучал. Как показалось, уверенно. По-мужски.

Господи, каким же жалким я казался со стороны!

— Войдите.

От ее голоса у меня подогнулись колени. Я открыл дверь и на ватных ногах переступил порог. Люси стояла у окна. Солнце еще не зашло, и на нее, чертовски красивую, падала тень. Я застыл у двери. Какое-то время мы стояли, разделенные пятнадцатью футами, ни один не решался сделать первый шаг.

— Как освещение? — спросила она.

— Не понял?

— Я никак не могла решить, что мне делать, после того как ты постучишь. Открыть дверь? Нет, слишком рано для крупного плана. Оставаться за столом с карандашом в руке? Посмотреть на тебя поверх очков для чтения? Короче, с одним моим приятелем мы все перепробовали. Он сказал, что вот так, у окна, я выгляжу лучше всего.

Я улыбнулся:

— Ты выглядишь потрясающе.

— Ты тоже. Сколько костюмов перемерил?

— Только этот. Мне уже говорили, что в нем я выгляжу лучше всего. А ты?

— Три блузки.

— Эта мне нравится. Зеленое всегда было тебе к лицу.

— Со светлыми волосами.

— Да, но глаза так и остались зелеными. Можно войти?

Она кивнула:

— Закрой дверь.

— Нам… ну, не знаю… обняться? — спросил я.

— Пока нет. — Она села за стол, я — на стул перед ней. — Все так запуталось.

— Знаю.

— У меня миллион вопросов.

— У меня тоже.

— Я прочитала в Интернете о твоей жене. Прими мои соболезнования.

Я кивнул и спросил:

— А как твой отец?

— Не так чтобы очень.

— Жаль.

— Вся эта свободная любовь и наркотики… вероятно, они сказались. И потом Айра… не смог пережить того, что произошло. Ты понимаешь?

Наверное, я понимал.

— А как твои родители? — спросила Люси.

— Отец несколько месяцев назад умер.

— Жаль. Я очень хорошо помню его по тому лету.

— Тогда он в последний раз был счастлив.

— Потом переживал из-за твоей сестры?

— Не только. Твой отец дал ему шанс вновь стать врачом. Он это любил — лечить людей. Больше такой возможности не представилось.

— Грустно.

— Мой отец не хотел поддерживать тот иск… Айру он обожал… но на кого-то требовалось возложить вину, а моя мать наседала на него. Ведь семьи других жертв присоединились киску.

— Нам не нужны объяснения.

Я замолчал. Конечно, она права.

— А твоя мать?

— Семейный корабль дал течь.

Ответ, похоже, ее не удивил.

— Хочешь услышать профессиональное объяснение?

— Естественно.

— Потеря ребенка не так сильно влияет на семейные отношения. Но большинство людей думают, что только самые крепкие семьи могут пережить такой удар. Это неправда. Я изучала это. Сталкивалась с семьями, которые находились на грани распада, а после трагедии становились крепче. А другие, казалось бы, прежде очень крепкие, разваливались. У вас хорошие отношения?

— У меня и матери?

— Да.

— Я не видел ее восемнадцать лет.

Мы помолчали.

— Ты потерял многих, Пол.

— Ты же не собираешься устроить сеанс психоанализа?

— Нет, ничего такого у меня и в мыслях нет.

Она смотрела куда-то вверх и вдаль. Я невольно вернулся в прошлое. Мы, бывало, сидели в лагере на старом бейсбольном поле, заросшем травой, я обнимал Люси, а ее взгляд иной раз устремлялся куда-то вверх и вдаль, как и сейчас.

— В колледже я сдружилась с одной девушкой, — заговорила она. — У нее была сестра-близняшка. Разнояйцевая — не однояйцевая. Наверное, особого значения это не имеет, но считается, что между однояйцевыми близнецами связь очень сильная. Короче, когда мы учились на втором курсе, ее сестра погибла в автомобильной аварии. Моя подруга выдала странную реакцию. Она, разумеется, горевала, но в какой-то мере испытывала облегчение. Она полагала, что Бог отмерил ей положенную долю страданий. Ты теряешь сестру-близняшку — значит, теперь до конца жизни с тобой все будет в порядке. На каждого человека приходится только одна разрывающая сердце трагедия. Ты понимаешь, о чем я?

— Да.

— Но жизнь не так проста. Одни вообще не переживают трагедий. Другим, как тебе, достается сверх нормы. И, что самое худшее, — это не означает, что больше трагедий не будет.

— Жизнь несправедлива, — кивнул я.