Мозг отправьте по адресу... - Моника Спивак

У М., несомненно, было сильное стремление не только к внешнему общению с людьми, но и к тому, чтобы устанавливать с ними внутренний, интимный контакт. Однако вследствие порывистости и неуравновешенности его натуры, частых и резких смен настроения такой контакт удавался ему с большим трудом, а часто не удавался совсем.

Этот момент, как можно полагать, воспринимался им самим очень болезненно и служил для него частой причиной мучительных переживаний, обостряя в периоды тяжелых личных переживаний чувство внутреннего одиночества и оторванности от окружающих – при внешне живом контакте с ними. Это можно с уверенностью заключить из его частых жалоб на то, что он не может найти человека «по себе».

Одной из характернейших черт М. является установка всей его личности на текущую действительность, что находило свое выражение в реальности и «злободневности» М., в том, что его больше всего интересовало и наиболее глубоко затрагивало только реальное, только то, что живет, действует, происходит в настоящий момент. М. мало интересовался прошлым или, лучше сказать, прошедшим, касалось ли это памятников старины, произведений искусства и литературы или же его личной жизни. Он в свои зрелые годы почти не читал книг, читал только текущую литературу, газеты и журналы. В искусстве, поэзии, живописи, театре, в особенности кино, как новом виде искусства, его интересовали только наиболее близкие ему современные течения. Он не хранил и относился очень небрежно к своим рукописям. Он вообще не был склонен предаваться воспоминаниям о прошлом, для прошлого в нем как бы не оставалось места, настолько все его существо заполнено было настоящим. Постоянное, безостановочное движение вперед, к будущему в неразрывной связи с движением окружающего его человеческого коллектива, ощущение этого движения было, пожалуй, одним из самых сильных импульсов всей его жизненной деятельности.

В личной жизни М. был очень скромен и непритязателен, у него не было стремления к роскоши, комфортабельной обстановке, не любил также разных безделушек «уютности». Но хорошие и удобные, а главное, прочные вещи любил.

В.В. любил хорошие вещи. Крепкие, хорошо придуманные. Когда он увидел в Париже крепкие лаковые ботинки, подкованные сталью под каблуком и на носках, то сразу купил он таких ботинок три пары, чтобы носить без сносу. Лежал он в красном гробу в первой паре (В. Шкловский[304]).

Он радовался новой, особенно удачной самопишущей ручке, радовался, устроив у себя в шкафу выдвижной столик с зеркалом для бритья, любил вещи, если они удачны и хорошо приспособлены. Костюмы любил прочные (Асеев).

Бережливость, а тем более скупость, были совершенно чужды М. Он относился к деньгам очень нерасчетливо. Деньги в его глазах не имели значения, был расточителен, мог легко, на ходу – выигрывать и проигрывать тысячи, сорил деньгами без счета, деньги у него уходили как бы сквозь пальцы.

М. нельзя назвать решительным и последовательным человеком в том смысле, что он, предварительно обдумав и приняв какое-либо определенное решение, систематически и планомерно проводил его затем в жизнь. Часто в том или ином конкретном случае он действовал под влиянием момента, без достаточного предварительного обдумывания и без больших колебаний в выборе решения. В то же время он отличался настойчивостью в осуществлении своих намерений, проявляя при этом большую «напористость». Его импонирующая внешность, непринужденность поведения, сознание своей значимости, своих исключительных качеств помогали ему преодолевать встречавшиеся на пути препятствия. Страстность и бурная настойчивость, которую он вкладывал во все свои действия, во многих случаях делали его «неотразимым».

При внешней разбросанности и отсутствии систематичности в поведении для М. характерны большая самоуглубленность, уход внутрь себя, поглощенность своей внутренней, продолжавшейся безостановочно творческой работой.

В то же время при большой погруженности и устремленности внутрь у него необычайно высоко развита наблюдательность в отношении всего, что вокруг него происходит. Он на лету, мимоходом, схватывает малейшие подробности: мелкие, но характернейшие черточки обстановки, лиц, одежды, жестов, интонации; с молниеносной быстротой фиксирует их в своем сознании и связывает с множеством творческих образов, накопленных ранее. Эти непрестанно и жадно впитываемые извне впечатления служат пищей его творческой деятельности и его меткому остроумию. Таким образом, он обладает редкой способностью раздваивать свое внимание между внешним и внутренним миром, пребывая одновременно и в том, и в другом, его мысль течет как бы в двух параллельных плоскостях.

М. не способен к длительному сосредоточению в обычном смысле этого слова. Как уже указывалось, ему в высшей степени несвойственна «усидчивость» в работе или что-либо в этом роде. Ему вообще несвойственна какая-либо определенная организация труда и планомерный распорядок дня. Но по существу, как это ясно из предыдущего, напряженная творческая работа шла в нем непрерывно, и в этом отношении он обладал поразительной неутомимостью, намного превышавшей обычные нормы. Только колоссальным запасом жизненной энергии можно объяснить столь высокую творческую работоспособность.

М. очень упорно работал над стихом и придавал очень большое значение совершенству формы. В течение ряда лет он заготавливал и накапливал удачные сочетания слов, рифмы, которые он в дальнейшем использовал в своих произведениях. Чрезвычайно тщательно отделывал, отшлифовывал стихи, иногда подбирая по пятидесяти различных вариантов рифм (О. Брик). Асеев указывает: «М. бывал ужасно строг к ослаблению формального качества стиха, он требовал тщательной отделки каждой вещи». Бывали случаи, когда М. посылал телеграммы с указанием поправок к стихам, которые были уже сданы в печать. Чрезвычайно любопытный факт приводит Л. Кассиль, как М., чтобы вызвать в памяти стихотворные ассоциации, специально ездил в определенные части города, где у него эти ассоциации возникли.

Воображение – мы имеем здесь в виду главным образом творческое воображение – играло, как это понятно само собой, выдающуюся роль в творческой деятельности М. Богатая фантазия проявлялась уже в его детских играх: в изобретательности и выдумке, которые он в них вкладывал. В поэзии она сказывалась в яркости его художественных образов и метафор. Наконец, с нею тесно связан гиперболизм в творчестве М., выражавшийся в космизме его более ранних произведений, в гигантских, доведенных до предела художественных сравнениях, в гротескности и парадоксальности его образов, в его постоянной любви к употреблению превосходных степеней.

Память у М. была поистине феноменальная. «Бурлюк говорил: у М. память, что дорога в Полтаве, каждый галошу оставляет» («Я сам»[305]). Каменский вспоминает, как однажды М. поразил квалифицированную аудиторию из врачей и студентов-медиков, цитируя на память большие отрывки из только что прочитанных медицинских книг.[306] Весь процесс его творчества происходит на память. Записными книжками он пользуется только для отрывочных заметок и набросков пришедших в голову стихотворных сочетаний. Как правило, произведение записывается уже в готовом, отшлифованном виде.

Мышление М. имеет в основном конкретный, образный характер. Склонность к настоящему, абстрактному теоретическому мышлению, по-видимому, мало была ему свойственна. Правда, мы находим указание в его автобиографии на штудирование Гегеля, Маркса, однако это вызывалось политическими интересами М., и впоследствии он утерял вкус к чтению философской литературы. Также не отмечалось у него и интереса к научной литературе, и вообще методы научного познания были ему далеки.

Для М. вообще характерно, что он мог оставаться равнодушным ко многому, что находилось вне сферы его непосредственных интересов, связанных преимущественно с творчеством. То, что его не интересовало или близко не затрагивало, часто как бы выпадало из его поля зрения. Этим объясняется то, что временами он мог не знать самых простых, элементарных вещей, знакомых любому школьнику.

Напротив, то, что можно было бы назвать художественно-изобразительным мышлением, было развито у М. в выдающейся степени. Наиболее ярко этот чувственно-конкретный характер мышления М. выявился в его поэтическом творчестве. М. оперировал словом, как конкретным, материальным объектом, стремился его сделать максимально конкретным, так, чтобы оно стало как бы ощущаемым, осязаемым. Это сказывалось уже в манере М. говорить. М. произносил слова звучно, внушительно, слова как бы «падали», создавая впечатление материальности, как если бы они имели вес. М. пользовался словом не столько как отвлеченным, абстрагированным символом, являющимся средством для передачи определенных понятий, сколько брал в слове именно его материальную, конкретно-чувственную основу, из которой в дальнейшем этот отвлеченно-абстрактный смысл слова развился. Эту конкретно-чувственную основу слова он выделял и со свойственным ему гиперболизмом максимально выпячивал в своем творчестве. В этом заключается смысл характерных для М. (а не всех футуристов вообще) переделок существующих и образований новых слов в поэзии М. Когда хотел изобразить человека дефективного, с каким-нибудь пороком или недостатком, то прибегал при этом к такому чувственно-наглядному образу, как «человек без уха», «человек без руки».[307]