Железо и кровь. Франко-германская война - Андрей Владимирович Бодров

избранного ими ухода за ранеными», — писал впоследствии командир II корпуса генерал Франзецки[275]. Подобными ядовитыми сентенциями наполнены мемуары участников войны. Проблема заключалась еще и в том, что знаком Красного креста широко злоупотребляли — его носили лица, никакого отношения к медицинским службам не имевшие, а иногда и просто мародеры. Не брезговали таким прикрытием и ушлые торговцы, пытавшиеся провернуть выгодное дельце на театре военных действий. «Встречались факты, свидетельствующие о явном злоупотреблении доверием, — писал в своем отчете российский профессор Шмидт, командированный в Германию для изучения военно-санитарной части. — Привожу один из многих. В Нанси задержан был купец, продававший под фирмой красного креста плохие бременские сигары по дорогой цене. Для виду у него было несколько ящиков гипса, с которыми он являлся к этапным начальникам для вытребования реквизиционных подвод»[276].

С французской стороны дело обстояло проще — по той простой причине, что поле боя оставалось за немцами, и французские раненые становились проблемой для противника. Тем не менее, эффективность французской санитарной службы оказалась еще ниже, чем немецкой. В отличие от германской стороны, французы не позаботились об организации системы добровольных санитаров из числа гражданских лиц, хотя и довольно активно сотрудничали с «Красным крестом». Многие раненые выбирались в тыл самостоятельно. С 7 августа Нанси наводнен ранеными после сражения при Вёрте: «Печальная процессия продолжалась в течение трех дней. Улицы города заполонили тюркосы, зуавы, пехотинцы; все брели поодиночке, наудачу, куда глаза глядят»[277].

Во всех городах на северо-востоке Франции наблюдалась одна и та же картина: паника с получением известий об отступлении армии, многочисленные беженцы из городов, на смену которым под защиту крепостных стен устремлялись окрестные крестьяне со своими стадами и пожитками. Вместе с последними солдатами Восточные железные дороги эвакуировали сотню локомотивов и большинство вагонов. По распоряжению военных был разрушен телеграф, оставив столицу Лотарингии без связи с внешним миром. Сами пограничные крепости: Фальсбур (Пфальцбург), Туль, Тьонвиль, Мец — в большинстве своем к осаде были готовы плохо, несмотря на все отчаянные усилия их комендантов. Из-за недостатка солдат приведением в порядок крепостных валов и установкой на свои позиции пушек нередко занимались местные жители.

В первых августовских сражениях проявилась еще одна любопытная особенность Франко-германской войны. С одной стороны, командиры с обеих сторон стремились свято чтить обычаи и традиции, вести себя рыцарственно и даже куртуазно по отношению к своим противникам. С другой, очевидным было нараставшее ожесточение по отношению к врагам.

После сражения при Вейсенбурге пленные французские офицеры вежливо приветствовали прусского кронпринца, который, в свою очередь, выразил восхищение храбростью французов[278]. После Вёрта Фридрих Вильгельм утешал пленного кирасирского полковника и даже узнал его адрес, чтобы сообщить его семье, что с ним все в порядке[279]. Гораздо меньше человеколюбия демонстрировали немцы при встрече с французскими колониальными солдатами («тюркосами»): их обвиняли в убийстве раненых и всевозможных недостойных обманных трюках и старались не брать в плен. Командующий Х армейским корпусом генерал Войтс-Ретц писал жене, что цветных неплохо бы отправить в зоопарки на потеху публике[280]. Гражданских, взявших в руки оружие, сразу же расстреливали. Первые упоминания о том, что местные жители стреляют в немецких солдат, появились еще на второй неделе августа. «Из деревень и лесов время от времени стреляют по нашим пикетам, но безуспешно, — писал Войтс-Ретц 11 августа. — Этих мародеров трудно найти, но первый же схваченный будет сразу расстрелян. Старый Блюхер сжигал такие деревни и, говорят, приказывал бросать виновных крестьян в огонь»[281]. Масштабная партизанская война — как и ответное сжигание деревень — начнется совсем скоро. В последующие месяцы контраст между «куртуазностью» и террором будет только нарастать.

Глава 6

Москва — Иерусалим

Первые поражения не нанесли фатального урона французской армии. Куда более тяжелыми были их как внешне-, так и внутриполитические последствия. Во-первых, потенциальные союзники Франции еще больше укрепились в стремлении придерживаться нейтралитета. Это позволило пруссакам в первых числах августа начать переброску на театр военных действий трех оставленных в резерве корпусов.

Во-вторых, в Париже сводки с театра боевых действий вызвали бурю возмущения. 9 августа пало министерство Оливье; новым главой правительства стал генерал де Монтобан, получивший в 1860 г. титул графа Паликао за свои военные успехи в войне против Китая. Было провозглашено принятие экстренных мер, включавших в себя призыв под знамена 450 тысяч человек и немедленное формирование 12-го и 13-го корпусов. Планы десантной операции были сданы в архив, морская пехота направлялась на усиление сухопутной армии.

В Меце известия о поражениях 6 августа были получены в тот момент, когда император планировал сосредоточить силы и стремительно обрушиться на одну из германских армий. Услышав неприятные новости, тяжело больной Наполеон III впал в депрессию и фактически переложил ответственность на своих командиров, совершенно не готовых к тому, чтобы принять подобный груз. Штаб армии не мог в полной мере стать центром решений, он попросту не имел полной картины: значительная часть важнейшей информации, ряд донесений командиров и разного рода секретных агентов по-прежнему шли в обход него к императору. Многие распоряжения и доклады отдавались и принимались последним устно и никак не фиксировались[282]. В критический момент наверху возник «вакуум власти», имевший фатальные последствия. Командиры корпусов не понимали, от кого они должны ждать приказов — от Базена или от Наполеона III.

Было очевидно, что армию необходимо сконцентрировать; однако движение корпусов Мак-Магона напрямую к Мецу, перед носом у наступавших немцев, было слишком рискованным. Более реалистично выглядело отступление обеих армий на запад, в район Шалона — однако с политической точки зрения этот отход был чреват новыми потрясениями в столице. Поэтому император отменил уже принятое решение об отступлении из Меца, что привело к новой неразберихе. В результате поспешного отхода к 9 августа четыре корпуса левого крыла французской армии оказались сосредоточены в районе Меца, представлявшего собой сильную крепость, окруженную кольцом фортов и располагавшую большими запасами. Сюда же из района Шалона был переброшен 6-й корпус. Для этих сил Мец играл роль своеобразного магнита: сильная крепость предоставляла надежное убежище, а сосредоточенные в ней большие запасы военного имущества при отступлении пришлось бы оставить.

Германское командование также должно было принять новые решения. Еще 4 августа Мольтке предполагал, что французы займут жесткую оборону на рубеже реки Саар[283]. Теперь он считал, что противник попытается объединить свои силы для решающего сражения в глубине французской территории, в районе Сарребура[284]. Вскоре, однако, выяснилось, что это не соответствует