Нанкинская резня - Айрис Чан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первые два года, возможно, были самыми идиллическими в жизни Уилсонов. Время шло размеренно и спокойно – ужины с другими миссионерскими парами, изящные чайные церемонии и приемы в иностранных посольствах, вечеринки на просторных загородных виллах, обслуживаемые личными поварами и кули. Вечерами он читал в оригинале древние китайские тексты и продолжал учиться у частного наставника, совершенствуя свое знание языка. Каждую среду он ходил играть в теннис, а иногда они вместе с женой отправлялись на озеро и ужинали в лодке, вдыхая ароматный воздух, насыщенный запахом красных цветов лотоса[264].
Война, однако, навсегда разрушила вневременную безмятежность, которой Уилсоны наслаждались в Нанкине. После июльского инцидента у моста Марко Поло жители Нанкина начали носить на улицах противогазы вместе с дезактивирующим раствором, опасаясь японской атаки с применением отравляющих газов[265]. В августе 1937 года, когда японцы начали бомбить столицу, жена Уилсона Марджори поднялась на борт канонерки вместе с их маленькой дочерью Элизабет и невредимой прибыла в Гулин. Однако Уилсон, опасаясь, что его жене и ребенку в случае продолжения войны грозит голодная смерть, настоял на их возвращении в Соединенные Штаты. Миссис Уилсон послушалась его и вернулась к работе в больнице Святого Луки в Нью-Йорке, в то время как ее мать заботилась о младенце. Но то, что сам доктор Уилсон остается в Нанкине, не подлежало сомнению. «Он считал это своим долгом, – вспоминала его жена почти 60 лет спустя. – Его народом были китайцы»[266].
Чтобы скрасить одиночество той осени, Уилсон перебрался в дом Дж. Лоссинга Бака, бывшего мужа Перл Бак, и дом вскоре заполнили его друзья: хирург Ричард Брэди, миссионер Объединенной христианской церкви Джеймс Маккалум и другие его знакомые, позднее ставшие членами Международного комитета Нанкинской зоны безопасности[267]. Как и Уилсон, многие из этих людей отправили из Нанкина своих жен и детей.
Когда Уилсон не был занят пациентами, он часто писал письма домой семье. Во многих из них содержались чудовищные описания жертв японских бомбардировок, вроде девочки, которая присела спиной к взрыву, но ей оторвало ягодицы[268]. Он извлек из раненых груду осколков и пуль, «которой достаточно» – как он цинично писал, – чтобы открыть «приличный музей» еще до окончания войны[269].
Даже зная, что японцы готовы без зазрения совести бомбить и больницы, Уилсон продолжал ходить на работу. 25 сентября, во время одного из самых мощных воздушных налетов, какие только испытывал Нанкин, японцы сбросили две 1000-фунтовых бомбы на центральную больницу и министерство здравоохранения, несмотря на отчетливо нарисованный на их крышах красный крест. Бомбы упали всего в 15 метрах от укрытия, где прятались более 100 врачей и медсестер[270].
Уилсон делал все возможное, чтобы сократить риск попасть под бомбежку. Окна закрыли тяжелыми черными портьерами, чтобы скрыть освещенные помещения от японских летчиков[271]. Но по городу ходили слухи о шпионах, наводивших пилотов по ночам на ключевые цели с помощью красных и зеленых фонарей. Во время одного из налетов в больницу проник незнакомец с красным фонариком, который подозрительно себя повел, попытавшись открыть плотно закрытое для защиты от проникновения отравляющих газов окно. Еще большее удивление он вызвал, когда начал задавать одному из пациентов, китайскому летчику, вопросы о полетной высоте и дальности китайских бомбардировщиков.
К концу осени Уилсон почувствовал, что на него наваливается все больше работы. В медицинской помощи теперь нуждались многие – не только гражданские жертвы японских бомб, но и раненые из Шанхая. В госпиталях и больницах между Шанхаем и городом Уху находилось около 100 тысяч раненых китайских бойцов[272]. Поезда постоянно привозили их на станцию в Сягуане, северном пригороде Нанкина. Некоторые лежали на полу станции, дожидаясь смерти, другие, хромая, бесцельно бродили по столице. Выздоровевшие солдаты возвращались на фронт, но тех безнадежно искалеченных, кто потерял руку, ногу или зрение, попросту отпускали, выдавая два доллара компенсации за ранение и веля идти домой[273]. Но для большинства солдат дом был слишком далеко, и мало у кого из них имелись деньги или силы, чтобы туда добраться. Брошенные своими командирами, застрявшие в Шанхае и Нанкине, тысячи китайских ветеранов – слепые, хромые, израненные, голодные и гниющие заживо – становились попрошайками на улицах города.
По мере того как ухудшалась ситуация, сокращался и персонал больницы. Китайские врачи и медсестры бежали из города, присоединившись к сотням тысяч мигрирующих на запад жителей Нанкина[274]. Уилсон делал все возможное, чтобы отговорить свой медицинский персонал, настаивая, что в условиях военного положения им нечего опасаться, после того как город падет. Однако в конечном счете он не сумел убедить их остаться[275]. К концу первой недели декабря в больнице Нанкинского университета оставались лишь трое врачей: Роберт Уилсон, К. С. Триммер и китайский доктор[276]. Когда Ричард Брэди, другой американский хирург в городе, покинул Нанкин из-за серьезной болезни его маленькой дочери в Гулине, Уилсон остался единственным, кто мог совершать ежечасные операции[277]. «Весьма необычно чувствовать себя единственным хирургом в большом, раздираемом войной городе», – писал он 7 декабря[278].
Неделю спустя Уилсон едва не погиб. Во второй половине дня 13 декабря он решил провести сложную операцию пациенту, получившему серьезное осколочное ранение глаза. Уилсону пришлось удалить остатки глаза, чтобы спасти второй. Глазное яблоко было извлечено наполовину, когда в пятнадцати метрах от Уилсона взорвался снаряд, разбив окна и засыпав помещение осколками. Никто не погиб и не пострадал, но Уилсон заметил, что медсестры «естественным образом дрожат от страха»[279], и спросил, готовы ли они продолжать операцию. «Ничего другого, само собой, не оставалось, – писал Уилсон, – но вряд ли когда-либо удаление глаза проходило столь быстро».
К ночи 13 декабря японцы полностью получили контроль над древней столицей.
