Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

«У нас Гамлет сильный, товарищ Сталин», – отвечал актер. «Это хорошо, – отозвался вождь, – Ведь слабых бьют». И запретил «Гамлета»? Это случилось при Сталине, но как случилось? Постановка не состоялась будто бы по велению вождя, а на самом деле из-за внутритеатральной склоки, и в результате сама стала трагедией, являя прямо по Шекспиру «вид ужасный» со сценой, усеянной трупами.

«…С Ливановым. Его умные мысли о Гамлете».

Юрий Олеша.

Шекспир был раной в душе Ливанова. В молодости блеснул он в роли Кассио – стало понятно, что такому великолепному офицеру нельзя было не завидовать, нельзя к нему не ревновать. Единственный, кто сыграл, что у Шекспира написано, говорили знатоки-театралы о Ливанове в постановке «Отелло», в целом не удавшейся. Но тому же актёру в расцвете сил так и не удалось сыграть уже готового к выпуску Гамлета, а на склоне лет и на вершине признания он всё никак не мог добиться постановки «Короля Лира». «Только в России, – однажды произнёс своим бархатно-рокочущим голосом Борис Николаевич, – могут себе позволить, имея актера, годного на шекспировские роли, не дать ему сыграть этих ролей». Сказал он это в разговоре с Полом Роджерсом, тот приехал в Москву с постановкой «Макбета», я их беседу переводил и при словах о позволенности запнулся. Англичанин слегка подтолкнул меня: «Переводите!» А услыхав, что было сказано, видимо, решил – переклад поганый, как выражался наш популярный комик, смешивший смесью московского с миргородским. Английский актер, вероятно, подумал, будто советский собрат ещё не решил, как исполнять заглавную роль и спрашивает совета. «Поднимитесь во весь ваш великанский рост, – взялся британский Макбет объяснять русскому Лиру, – и пусть все три дочери окажутся простерты ниц перед вами…» Тут уж Борис Николаевич бросил на меня взгляд сердитого недоверия: «Ты в своём уме? Разве нужны мне советы?» Он, вероятно, тоже подумал: не то я перевожу! А Роджерс стал советовать, уже представляя себя, до чего выразительно предлагаемая им мизансцена получится у русского исполнителя с редкостными данными.

Пола Роджерса я видел и на сцене, и на экране, актер добротный, прошедший выучку в англо-американской студии коренного мхатовца Михаила Чехова, сыграл он весь положенный ему репертуар, недостатка в занятости образцовый профессионал не испытывал. А что помешает осуществить свой замысел мхатовскому исполину, если это милостью божьей актер, с головы до ног – актер? В чём состояла the rub, загвоздка, соплеменнику Шекспира, я думаю, и в голову не могло прийти.

«Вы знаете содержание пьесы? В ней нет ничего оскорбительного?».

Вопрос Клавдия Гамлету. Подстрочник М. М. Морозова.

Итак, на слова о сильном Гамлете вождь отозвался положительно. Когда же на другой день Ливанова стали расспрашивать, что сказал Он, Борис Николаевич отвечал: «Товарищ Сталин не уполномочил меня передавать содержание нашей беседы».

Кто тогда не жил, тому не понять, что ответить следовало именно так, если была тебе дорога своя голова и головы твоих родственников. В беседе Борис Николаевич был очень находчивым, однако не безрассудным. Повтори он, хотя бы слово в слово, ему сказанное, рисковал услышать: «Не много ли на себя берёте, товарищ Ливанов? Разве Сталин уполномочил вас передавать содержание вашей беседы?». Полагалось ждать до четырех часов пополудни, когда мнения, высказанные вождем накануне, передавались в народ через Директора Большого Театра, отвечавшего за проведение творческих встреч с руководством. И вот уже вполне официально во МХАТ был сообщен сталинский отзыв о состоявшейся беседе: «Приятно поговорить с мыслящим артистом».

Какой же ещё апробации нужно? Но ситуация в духе того времени: из чего угодно выводы сделать можно было какие угодно согласно со своими целями, сделать на свой страх и риск, по обстоятельствам, при наличии сторонников и надежной поддержки. А групповая склока уже кипела. Сталинские слова о «мыслящем артисте», вместо санкции на постановку, поддавались истолкованию, и поползли по театру слухи, будто высшего одобрения «Гамлет» с Ливановым в главной роли всё-таки не получил. И всё? Далеко не все. Вот парадокс. В той же беседе Сталин выразил неодобрение чеховским постановкам. Сказал: «Чехов расслабляет». «Спектакли хорошие, товарищ Сталин», – решился возразить актер. «Тем хуже», – последовал ответ. А спектакли не сняли и не думали снимать!

Как же это получается? О «Гамлете» сказано «хорошо», а спектакль не состоялся. О Чехове – «Зря поставили», однако «Три сестры» и «Вишневый сад» продолжали идти и с большим успехом.

Ослушались Сталина? Не нашлось заинтересованных слушаться. Нашлись бы желающие, доложили бы кому следует, спектаклей бы не стало, но все, кому надо, в спектаклях были заняты, а Хмелёв-Тузенбах и Ливанов-Солёный представляли выразительную пару сценических оппонентов.

Грянула война. Стало не до «Гамлета». Но работа над постановкой прервалась потому, что оказался арестован режиссер Сахновский. В тот момент глава труппы и руководитель постановки Немирович-Данченко был не с театром (это мне говорила Евгения Казимировна), но как только воссоединились, Владимир Иванович спрашивает Ливанова, репетируется ли «Гамлет». «Не репетируется» – «Почему?» – «Нет Сахновского» – «Где же он?» – «Не знаю» (рассказывал Б. Н.).

Глава МХАТа, имевший доступ на самый верх, вызволил режиссера, работа над «Гамлетом» должна была возобновиться, причём в числе неотложных. Об этом театру дал знать Председатель Комитета по делам искусств, впоследствии мой научно-административный шеф, академик М. Б. Храпченко. «Вот какие дела, подумать только», – из Москвы, когда театр ещё находился в эвакуации, пишет Ливанову его друг, Борис Пастернак, чей перевод по рекомендации Ливанова был взят для постановки (хотя актер ещё и помогал переводчику дорабатывать перевод, однако осталось поэтом не удостоверено – оберегал свою оригинальность и неповторимость). Как бы там ни было, Храпченко уже вызвал поэта для беседы и подтвердил, что пора репетировать «Гамлета».

С возвращением МХАТа в столицу репетиции пошли, вёл их, при участии Сахновского, сам Немирович-Данченко. Беседы его с актёрами опубликованы, можно себе представить, по какой линии шла работа. Однако вмешался рок, словно жизнь взялась подражать шекспировскому искусству. Скоропостижная смерть от инфаркта постигла руководителя театра. Обстановка в театре радикально изменилась. Обстановка и не была мирной, однако существовало властное слово Владимира Ивановича, немыслимо было под него подкапываться, и вот не стало непререкаемого авторитета. Помешать Немировичу осуществить постановку никто бы не смог, не решились бы встать у него на пути, но защитника не стало, что начало сказываться, злодейство шекспировского масштаба окружило постановку, направляя ход событий к финалу трагическому.

Работа над «Гамлетом» всё-таки продолжалась. Шили костюмы, строили декорации. Близилась генеральная. Репетиции видела «Маруся», моя третья бабушка, в то время мхатовский курьер, она смотрела,