Собрание стихотворений - Антонин Ладинский

4. «Есть в битве упоенье…»

Есть в битве упоенье,Как нам поэт сказал,Высокое волненьеНад пропастью, средь скал.

Есть красота в дыханьиОрудий, в силе минИ в страшном содроганьиТвердынь, колонн, руин.

Герою смерть в постели?Иль в битве гибнуть радРади прекрасной целиСчастливый Сталинград?

Но будет справедливым,О Судия, твой суд:Мир хижинам и нивамИ женщинам, что жнут.

ПРИМЕЧАНИЯ

В книге собраны все известные на сегодняшний день стихотворения Ладинского. В основу тома легли пять прижизненных сборников стихов в авторском составе, а также стихотворения, не включавшиеся в сборники. Поскольку Ладинский, как профессиональный журналист и литератор, печатался обильно и в самых разных периодических изданиях, вплоть до труднодоступных прибалтийских и харбинских, в периодике возможны еще находки, но вряд ли их будет много. При составлении учтены опубликованные библиографии эмигрантской поэзии, а также материалы картотеки А.Д. Алексеева (ИРЛИ).

Тексты печатаются в последней авторской редакции с исправлением типографских погрешностей и в соответствии с современными нормами орфографии (но с сохранением особенностей, отражающих авторскую манеру).

Даты под стихами (в тех случаях, когда Ладинский их проставлял) воспроизводятся и в настоящем издании. Если стихотворение было датировано в ранней редакции, а в книжном издании дата была снята, она приводится в угловых скобках. В примечаниях приведены отзывы критики на стихи Ладинского, указаны первые публикации стихотворений и учтены наиболее существенные лексические разночтения в ранних вариантах стихов (пунктуационные разночтения не фиксируются, за исключением наиболее значимых случаев). Поскольку издание не является академическим, в книге не выделен особый раздел «Другие редакции и варианты»; предполагаемая этим разделом текстологическая информация сообщается непосредственно в примечаниях. Довольно часто Ладинский перерабатывал ранние варианты стихотворений столь радикально, что полный перечень разночтений по объему превысил бы основной текст. В таких случаях ранний вариант стихотворения приводится в примечании целиком.

Пользуясь случаем, хочется поблагодарить всех, кто помогал советами, справками, делами и предоставленными материалами:

М.М. Павлову (ИРЛИ, Санкт-Петербург), Л.М. Турчинского (ГЛМ, Москва), Е.П. Яковлеву (ГРМ, Санкт-Петербург), Жоржа Шерона (Лос-Анджелес) и в особенности А.А. Коростелева (Москва), взявшего на себя подготовку текста и набор всего издания.

BAR — bakhmeteff archive of russian and east European History and Culture. The Rare Book and Manuscript Library. Columbia University (New York)

Hoover — hoover institution archives. stanford university (Palo Alto, California)

Leeds — leeds russian archive. brotherton library. University of Leeds (Leeds, Yorkshire)

Library of Congress — library of congress. manuscript department (Washington, D.C.)

UIUC — university of illinois at urbana-champaign Archives (Urbana-Champaign, Illinois)

ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва)

ГЛМ — Государственный литературный музей (Москва)

ГРМ — Государственный Русский музей (Санкт-Петербург)

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук (Санкт-Петербург)

НИОР РГБ — Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (Москва)

РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва)

Первая книга Ладинского увидела свет в конце 1930 г. в издательстве при ведущем парижском журнале: «Черное и голубое: Стихи» (Париж: Современные записки, 1930). 62-страничный сборник включал 42 стихотворения и стоил 9 франков. Яновский пишет, что он был выпущен «на средства М. Осоргина» (Яновский B.C. Мимо незамеченного поколения // Новое русское слово. 1955. 2 октября. № 15436. С. 5). Тексты стихотворений печатаются по этому изданию.

Пресса у книги по эмигрантским понятиям была просто роскошной: о ней отозвались почти все именитые критики в своих постоянных колонках на страницах наиболее крупных газет, сочли необходимым дать отзыв и менее известные издания, откликнулись в печати даже рядовые читатели. Большинство отзывов были доброжелательными, а то и восторженными.

Самой первой увидела свет рецензия В. Набокова в «Руле»: «На протяжении сорока стихотворений, входящих в эту книгу, “пальма” и “эфир” встречаются по семи, “ледяной” и “прекрасный” по пятнадцати, а “голубой” и “роза” (или “розовый”) по тридцати раз. Слова эти не случайны, они находятся между собой в некой гармонии, составляют как бы лейтмотив всей книжки. <…> Ладинский воспринимает творчество, вдохновение как волшебный мороз, на котором сначала дышится очень трудно, а затем — так сладко, что отказываться от него невозможно. Это — эфирная стужа Сахар и горний разреженный воздух, — высота, куда поэтам неопытным, с земными легкими, столь же трудно взобраться, как на вышку — “задыхающимся толстякам”. Музе Ладинского в пыльном Каире хочется “снежку” — и он везет ее на север. Кастальская стужа пленительна; прохладный утоляющий все чувства рай влечет, как влекут переселяющихся на новую квартиру “никелированные краны и в изобилии вода” или как влечет оазис путника, качающегося на верблюжьих “голубых горбах”. Изумительны снежные пейзажи Ладинского — “бревенчатый Архангельск”, или “нюрнбергская классическая зима”, или, наконец, Московия, где так близко “солнце розовое спозаранок” и где “голубая теплота” в глазах жительниц. Быть может, самое совершенное стихотворение в книге, чудо поэтического мастерства, то, которое обращено к Пушкину. <…>

Таков основной фон стихов Ладинского. Замечательно, что, будучи связаны единой гармонией, все сорок — разные, в каждом из них содержится свой собственный волнующий рассказ. <…> Гибок, легок и точен стих — по преимуществу ямбический; рифмы богаты, но вместе с тем их нарядность незаметна, как незаметно щегольство очень хорошо одетых людей. Язык Ладинского прекрасен <…>

Ладинский необычайно талантлив, — и очень самостоятелен, очень своеобразен. Все же кое-какие отдаленные литературные влияния можно в его стихах проследить. В некоторых интонациях, в нежности и силе слов смутно чувствуется Ходасевич, в морском и миражном блеске иных стихов — Бунин. Никакого не может быть сомнения, что среди молодых и полумолодых поэтов Ладинский первый, что всех их он оставил далеко позади. Много издается стихов, не отличишь одного стихотворца от другого, — Терапиано от Оцупа, Адамовича от Ю. Мандельштама (несколько отличен от других Поплавский, который чем-то напоминает мне Вертинского, — “Так весной, в бутафорском, смешном экипаже, вы поехали к Богу на бал”), и среди этой серой, рассудочной, надсоновской скуки, среди прозаических стихов о чем-то, смутных намеков на смутные мучения, на конец мира, на суету сует, на парижский осенний дождичек, — вдруг эта восхитительная книга Ладинского» (Руль. 1931. 28 января. № 3092. Подп.: В. Сирин).

На следующий день после рецензии Набокова были напечатаны «Литературные заметки» Георгия Адамовича в «Последних новостях»: «Среди поэтов, появившихся в эмиграции, Ант. Ладинский — несомненно, один из самых даровитых. Он в несколько лет успел создать себе имя. Стихотворения его, довольно часто печатаемые в наших здешних изданиях, неизменно бывали настолько индивидуальны, что авторство Ладинского можно было угадать сразу, не глядя на подпись, по двум-трем начальным строчкам. Любители поэзии знают Ладинского как стихотворца, представляют себе его облик, толкуют иногда об особенностях его техники или стиля, хотя до сих пор у них не было под руками того “документа”, который для отчетливого суждения о поэте незаменим: сборника его стихов… В сборнике всегда обнаруживается, есть ли у автора творческая тема, являются ли его стихи вариациями, — хотя бы и самыми разнообразными, — на эту тему, или просто, как человек, “владеющий пером”, он от нечего делать занимается версификацией. Одно стихотворение отвечает другому в сборнике, одно с другим перекликается, если автор подлинный поэт. Намек, который остается неясным в отдельном стихотворении, превращается в утверждение. Очень важно для стихотворца выпустить первую книгу: это испытание, которое пройти необходимо, — хотя, признаемся, для многих из числа наших здешних “поэтических надежд” его выгоднее было бы отдалить насколько возможно. Но Ладинский к ним не принадлежит.