Девятая жизнь Луи Дракса - Лиз Дженсен

Потом тощей рукой он легонько поддерживает меня за пузо, помогая спуститься, но падает, потому что у него совсем нет сил, а я стою на площадке, она ровная, мы в пещере, и при свете факела видны стены из камня, они похожи на кость, мы как будто внутри жуткого черепа.

– Здесь?

– Да, – отвечает Густав. – Послушай, как журчит вода.

Мы стоим и слушаем воду, и я, кажется, такое раньше слышал, давным-давно – может, Папа́ плескался в душе.

– Ты должен мне верить, маленький джентльмен, – шепчет Густав. – Ты должен верить, что я люблю тебя и никогда не причиню тебе зла.

А потом он указывает на камень:

– Вот тут я написал кровью ее имя. И еще имя своего сына. Видишь?

Я смотрю. Сначала ничего не видно, потому что очень уж темно. А потом видно. Огромные, кривые и корявые буквы, я таких огромных букв в жизни не видел, и видно, что кровь на камне потемнела, как у Густава на бинтах, которые он начинает разматывать, он все разматывает и разматывает бинты, и они кудрявятся, как спагетти «болоньезе».

КАТРИН

ЛУИ

Я смотрю на имена долго-долго и все моргаю и моргаю, а потом оборачиваюсь и вижу его. Он уже снял бинты, и я вижу его лицо.

Через час вернулся Жорж Наварра. Он немного ожил. Глаза заблестели.

– Что новенького? – спросил я.

– Пока ничего определенного, – сказал Наварра. – Но я говорил с доктором Воденом и мадам Дракс. У нее сейчас много других проблем, и она не станет предъявлять обвинения. Может, она потом передумает, но сейчас она в том еще состоянии, сами понимаете. Так что живите спокойно, только верните больнице то, что позаимствовали. А пока…

Внезапно в руках у Жоржа возникла папка с бумагами, ему там что-то понадобилось. Немного порывшись, он вытащил страницу из «La Monde».

– По идее я должен хранить молчание, Паскаль, – сказал Наварра, – но, по-моему, вам можно это показать, поскольку новость стала достоянием гласности. – Он протянул мне газету, указал на заголовок. И ушел, тихонько прикрыв за собой дверь.

В ПЕЩЕРЕ НАЙДЕН ТАИНСТВЕННЫЙ ТРУП. Я сглотнул. Во рту и глотке пересохло. «Чудовищная находка спелеологов в Оверни, близ Понтейроля, – читал я: в пещере, на одном из уступов они нашли мертвеца».

Неизвестный мужчина, судя по всему, упал в ущелье, где скалы испещрены полостями – порой в трех метрах над водой; в тех горных краях пещер – что дырок в швейцарском сыре. Во время сильных ливней вода в реке поднимается и эти пещеры затопляет. Сначала спелеологи решили, что этот человек – тоже исследователь. Но при незнакомце не было найдено никакого снаряжения, и одет он был в самую обычную одежду. Похоже, его просто занесло бурлящим потоком.

Пещера, где лежал мертвец, была очень мрачной и крайне труднодоступной, к тому же толком не изученной. Если бы спелеологи не взялись исследовать скалы вдоль течения, эта страшная находка никогда бы не имела места. Пещера была довольно велика и вся в острых уступах, а сквозь узкую расщелину наверху иногда проникал слабый свет. Внутри обитала колония нетопырей. Спелеологам пришлось изрядно помучиться, чтобы извлечь наружу полуразложившееся тело, – в итоге пришлось разобрать камни наверху и спускать команду спасателей в узкий проем. Так или иначе, смерть неизвестного наступила не сразу: в пещере были найдены некоторые свидетельства того, что он добрался туда живым.

Полиция сразу связала эту историю с исчезновением Пьера Дракса. После экспертизы ДНК гипотеза подтвердилась. После этого полиция обратилась к матери и жене Пьера Дракса.

До возвращения Жоржа Наварры я перечитал статью трижды.

– Но если он добрался туда живым, отчего же он умер? И что это за «свидетельства»? – спросил я, дочитав.

– Пока нельзя сказать наверняка, – медленно проговорил Наварра. – Но, скорее всего… ну, возможно, он…

Жорж замолчал и посмотрел в окно на виноградники. Длинные, ровные ряды кустов, подсвеченные палящим солнцем, тянулись через пологий холм вдаль.

– Он умер от голода, – тихо закончил Наварра. – Пьер Дракс в пещере умер от голода.

К обеду меня отпустили. Как объяснил по телефону мой адвокат, мэтр Гильен, в моих письмах не содержалось никакой явной угрозы. По сути, я не совершил ничего противозаконного; я лишь позаимствовал кассету, которую я, конечно же, верну. Маловероятно также, что Натали Дракс предъявит обвинения: после обнаружения тела Пьера Дракса у нее и так хватает неприятностей. Вряд ли дело дойдет до суда. Что касается моих сомнамбулических подвигов, сказал Гильен, мне лучше о них помалкивать, иначе прослыву психом. Наш разговор адвокат завершил, как он выразился, «личным моментом»: он полагает, что мне требуется передышка, и он рад узнать, что сам доктор Воден рекомендовал мне отпуск. Забавно, сказал он, никогда не замечал никаких странностей.

– А я и не странный, – сказал я. – Я нормальный врач. Лечу коматозников. Выращиваю бонсай. У меня их четыре. Исправно плачу налоги.

– Про бонсай впервые слышу, – сказал Гильен. – Мне пересмотреть свой вердикт? Послушайте, вам и вправду нужно отдохнуть. Обратитесь в турфирму «Клаб Мед» или еще куда-нибудь. Говорят, в Турции неплохо. Берите Софи и поезжайте.

Потом мне вернули вещи, и я тут же проверил сотовый телефон. Два голосовых сообщения. Первое – от Софи. Тон официозный. Она не понимает, что творится, но считает, что имеет право знать, при чем тут полиция. Я должен перезвонить девочкам и рассказать все, что ей необходимо услышать. Потом звонила Натали. Я даже не узнал ее голос. Натали была в гневе и плакала. Я чокнутый. Как я посмел. Она мне так верила. Когда пришло письмо, она позвонила мне. А оказывается, это я его написал. Я еще ненормальнее, чем Пьер.

Я тут же перезвонил Натали, но она не ответила, и я наговорил длинное, сумбурное сообщение, пытался рассказать про лунатизм, про беседу с Пересом, и как мне жалко ее, и как я хочу ей помочь, и еще мне важно, чтобы она поняла: я не чокнутый, а все дело в Луи, Луи, который хочется достучаться до нее, до нас обоих… и как я скучаю без нее. Скучаю, скучаю бесконечно. Я и сам не понимаю, что со мной происходит, я пытался не думать о ней, но… В конце концов я сам ужаснулся этой невнятице, ужаснулся безнадежности и отключился. Господи, что я делаю?

Потом я поехал в больницу и потихоньку сунул кассеты в ящик. Из персонала в палате была только медсестра Марианна, она сказала, что в конференц-зале срочное совещание. Завидев меня, Воден нахмурился: явно не ожидал меня увидеть. Воден рассказывал персоналу о рекомендациях пожарной службы по поводу завтрашней эвакуации в том случае, если ветер не переменится. В зале роптали. Это мера предосторожности, сказал Воден. Но если учесть прогноз погоды, обещающий сильные ветра…

После совещания Воден отвел меня в сторону и заявил, что, независимо от решения полиции, настаивает на моем отпуске прямо с сегодняшнего дня. У тебя кризис, заявил Воден, и тебе лучше не приближаться к больным. Сделай паузу, разберись в себе, сказал Воден. Он знает в Каннах хорошего психоаналитика… Воден написал на листке адрес и телефон и сунул мне в руку.

– Езжай, Паскаль, – сказал он. – Я бы с удовольствием с тобой не расставался, честное слово. Но ты сейчас не справляешься. Вернешься, когда придешь в себя.

– А как же эвакуация?

– Справимся и без тебя.

Перед уходом я заглянул к Луи. Он лежал неподвижно, только грудь тихо вздымалась. Бледное лицо – восковое в солнечном свете – пусто. Хуже, чем пусто: в нем читалось полное и безоговорочное отсутствие. Ясно, что никто бы мне не поверил. Кроме Жаклин, Переса и, может быть, Натали. Хоть она и наговорила по телефону много гневных слов, у меня оставалась надежда. Натали знала сына, как никто. Она знала, на что способен Луи. Может, он действительно умер, говорила она. А потом вернулся к нам ангелом. Ведь такое может быть?

Уж она-то в глубине души знала, что задумал ее сын.

Где сейчас Натали? Наверное, ее допрашивают, заставляют пережить заново кошмар и горе, перестроить его с учетом смерти мужа. Я лично был уверен, что Пьер покончил с собой. Ни один нормальный человек после такого не захочет жить. Я представлял, как обращается с Натали детектив Шарвийфор. Добивает ее одними и теми же вопросами. А Натали то плачет, то огрызается. Совершенно одна. Меня и близко к ней не подпустят, я знаю. Я не хотел снова звонить и оставлять сообщение. Может, лучше написать письмо. Но прежде нужно сделать кое-что важное, пока еще есть возможность.

Я поехал в Ниццу и оттуда самолетом долетел до Клермон-Феррана. Там я взял напрокат машину и отправился по знакомому маршруту к увядающей древней красе Виши – в Мекку для умирающих, недолеченных и ипохондриков. В Виши направилась после выписки из «Clinique de l’Horizon» Лавиния – прожила здесь три месяца, приходила в себя среди изнеженных больных обитателей. Я регулярно навещал Лавинию и хорошо изучил город.