Девятая жизнь Луи Дракса - Лиз Дженсен

Луи Дракс – всего лишь очередной медицинский случай, так к нему и относись, – вот что советовал мне Мёнье.

Но я не смог. И тут меня как громом поразило. Может, Филипп разглядел в Луи нечто странное – потому и предупреждал меня? Я-то заподозрил, что он влюблен в Натали. Но быть может, есть другое объяснение? Я должен с ним поговорить.

В комнату для допросов влетел Ги Воден. Покровительственно возложил руку мне на плечо и объявил:

– Тебе нужно отдохнуть. Я только что говорил с Наваррой. Ты уж прости, Паскаль, я никак не думал, что ты настолько переживаешь. К тому же Софи уехала в Монпелье…

Ги мог и не говорить, что, с его точки зрения, у меня нервный срыв.

– Это совсем не то, что ты думаешь! – возразил я. Но я знал, что это безнадежно.

– Знаю, знаю. Наварра мне рассказал, что ты лунатик. Ты уж прости, но что-то не очень верится. – Воден горько вздохнул. – Ты замечательный врач, но тебя явно занесло. На редкость непрофессионально. Знаешь, у меня сейчас завал. Поболтать не смогу. Но воспользуйся моим советом: возьми больничный – а показания напишешь после. Отстранись от ситуации.

Затем пришла Жаклин. Явилась с пакетом черного винограда и водрузила его на стол. Сообщила, что встретила на улице Водена, и он ей все рассказал.

– Это Луи тебя надоумил, – заявила Жаклин. Она подвинула ко мне пепельницу для косточек и начала отщипывать для меня самые красивые виноградинки. Я молча ел виноград, а Жаклин сидела и смотрела – как будто ждала, когда подействует лекарство. Я и впрямь чувствовал себя благодарным инвалидом.

– Но Ги сказал… – произнес я.

Жаклин фыркнула:

– Ты что, не знаешь Ги? Он просто не хочет неприятностей на свою голову.

– Скажи Натали, – попросил я. – Она поверит. Поговори с ней, Жаклин. Пожалуйста.

Жаклин улыбнулась, но как-то неуверенно.

– Конечно, поговорю, – быстро сказала она. И вручила мне большую виноградину. Темную, как кровь. – Чем больше народу верит, тем лучше. Я, кстати, не теряла времени. Мне звонила Софи. Она все знает от Ноэль. Ужасно расстроена. По-моему, и хочет вернуться, и одновременно не хочет. Что ей сказать, если она снова позвонит?

Я понимал, почему Софи предпочитает оставаться в стороне. К чему она сейчас вернется? Я ведь не переменился. Я так же безнадежно и нелепо влюблен в Натали Дракс. Вопреки себе, вопреки всем инстинктам, что внушали мне проявить здравомыслие, я поддался тому, что не мог контролировать. Я не переменился. И не хотел меняться.

– Передай Софи, что со мной все в порядке. Я просто хотел, чтобы она была в курсе. – Я подумал о Натали. О письмах. О ядах, которые ей прописал.

Луи заставил меня выписать своей матери яд. Эмоционально травмированный ребенок с эдиповым комплексом, объяснял Перес.

В коме Луи Дракс хотел, чтобы его мать умерла.

Но почему? Что это за ребенок, если хочет покарать мать, которая любит его? Желает таких бед женщине, которая и без того ни жива ни мертва?

Жаклин ушла. Я доел виноград и выложил на столе косточки концентрическими кругами. Странное дело, но меня это успокоило и отвлекло от любых мыслей.

Густав подбирает большую еловую ветку с шишками, чиркает спичкой и поджигает с самого кончика, и тогда хвоя шипит в огне, а Густав поднимает ветку и машет. Сыплются искры, а я кашляю.

Каждому ребенку нужен взрослый друг, которому он мог бы доверять. Так Маман говорила. Но кто этот взрослый друг? И как его распознать?

– Ты когда-нибудь зажигал такой факел?

– Не-а. Здоровско.

Густав держит меня за руку, точно как Папа́. Только Густав гораздо медленнее Папа́, потому что хромой. У Густава переломаны все косточки, и еще он худой, потому что ему нечего есть. Он слабый, как девятилетний мальчик, – ткнешь его пальцем, и он упадет. В драке я бы его одолел или даже мог бы случайно убить. Точно вам говорю, такое бывает. Например, кто-нибудь разозлится и уже не понимает, что творит, а потом жалеет, но уже ничего не поделаешь.

Стемнело, слышно, как ухает сова, в воздухе пахнет горелым от леса, который горит, и если посмотреть вниз на холм, виден красный огонек нашего костра, но он, наверное, приближается, потому что огонь распространяется со скоростью потопа, только огонь может забраться наверх, а вода не может, если это не какая-нибудь гигантская приливная волна под названием цунами, она способна опустошить целые местности, например несколько Карибских островов. Я иду с Густавом и крепко сжимаю его руку, в которой чувствуются все косточки, и до меня кое-что начинает доходить. Я должен рассказать об этом доктору Даннаше, потому что, если тебе грозит опасность, нужно рассказать взрослому, которому доверяешь. Но доктор Даннаше куда-то исчез, и я не слышу его голоса. Он всегда был рядом, как будто в другой комнате или под водой с гигантскими трубчатыми червями. А теперь растаял, как звезда. Папа́ однажды рассказывал про такие звезды: смотришь на звезду, а на самом деле ее уже нет, она исчезла, а вместо звезд видишь свет – это все, что от нее осталось. Но иногда действительно видно, как исчезает звезда. Вот ты смотришь на нее, но стоит моргнуть или отвернуться на секунду, а звезды уже и нету. И вот я то ли моргнул, то ли отвернулся, и доктор Даннаше исчез, а вместе с ним пропали остальные – Маман и медсестры… Куда подевался «l’Hôpital des Incurables»? Может, если я и захочу туда вернуться и рассказать все доктору Даннаше, я все равно не смогу. Я чувствую, как приближается опасность, и мне страшно.

– Мы почти на месте, – говорит Густав. – Держись меня, мой маленький джентльмен.

Но потом Густав спотыкается о корень и падает, и тогда я замечаю, какой он тощий – аж все ребра торчат, и Густав лежит на земле, отхаркивает водоросли и мокроту, и мне от этого еще страшнее, потому что вдруг он умирает быстрее, чем я думал, и может, это я его убиваю – может, в этом опасность. Я хочу поднять Густава, но он слишком тяжелый, и я сижу возле него и жду, когда он отдышится, чтобы отправиться дальше. И мы идем дальше, только совсем медленно, потому что силы у Густава иссякли, он разрядился, как батарейка 3-А.

Потом, кажется, мы спим, потому что просыпаемся в другом месте. Тут холодно, медленно светает, а мы сидим на склоне какой-то горы и видим внизу огромную дыру, черную и зловещую, а из нее идет холодный воздух, как будто кто-то дышит на морозе.

– Нам туда, – говорит Густав. – Нам нужно спуститься. Ты ведь любишь лазать по горам, мой маленький джентльмен.

Только мне страшно. Обрыв очень крутой, а человеку, у которого переломаны все косточки и он весь забинтован и совершенно без сил, туда и вовсе не спуститься. И еще я не хочу идти туда с Густавом, потому что если мы попадем в эту дыру, как мы выберемся наружу? Нам оттуда уже не вылезти. Это отстой, и мне бы нужно поговорить с доктором Даннаше или даже с Жирным Пересом, рассказать про страх, который сжимает меня, как будто огромная змея, вот-вот кости хрустнут. Но никого нет, только я и Густав, обмотанный окровавленными бинтами, а если ты делаешь в жизни выбор, это твой выбор, и больше ничей.

– Я не хочу лазать. Лазать – отстой.

– Доверься мне, мой маленький джентльмен, – говорит Густав. – Я тебе подсоблю. Сейчас запалю факел. Смотри.

Он достает спички и поджигает кончик сосновой ветки с иголками – шшш, – иголки шипят, стреляют искрами, как фейерверки, и звенят, и бинты Густава кажутся совсем бело-снежными, а кровь на них – темная, как земля, сухая земля, и мне вдруг так хочется увидеть его лицо, пусть даже у него лица и нет.

– Давай спускаться, – говорит он. – Я пойду первым. Потом ты. Просто ползи за мной, и все. Спешить не будем. Потихоньку, с передышками. Лучше задом. Нащупывай ногами, куда ступать.

И он снова кашляет, а потом ползет к обрыву и медленно, задом, начинает спускаться, и над головой держит факел из ветки, она вся полыхает и трещит, плюется горящими иголками, а когда Густав меня зовет, я ползу следом, хотя мне страшно, но у меня нет выхода, и вот я тоже спускаюсь задом, хватаюсь за камни, сую пальцы в расщелины – холодно, замерзаю – и держусь. Нам еще долго карабкаться, а страх не проходит, и в легкие забивается холодный воздух, и ноги коченеют. Я весь дрожу – от холода, но от страха тоже, – а сосновая ветка чадит, я задыхаюсь от дыма и кашляю, а спуск все не кончается, мы ползем в полутьме, все ниже, и ниже, и ниже почти во тьму, а Густав где-то внизу, его не видно, только факел, и я сползаю прямо в опасность, я ее чую.

– Уже скоро! – кричит Густав. Он словно где-то далеко внизу. – Я уже на самом дне, – говорит он, – тут плоско. Сейчас зажгу еще один факел, мой маленький джентльмен, тебе будет виднее. Вот так. Осталось всего несколько метров.

Потом тощей рукой он легонько поддерживает меня за пузо, помогая спуститься, но падает, потому что у него совсем нет сил, а я стою на площадке, она ровная, мы в пещере, и при свете факела видны стены из камня, они похожи на кость, мы как будто внутри жуткого черепа.